Шпаргалка по "Социологии управления"

Российский менталитет и  управление

Энергия развития в современной  экономике в значительной мере основывается на ценностях, которыми человек руководствуется  в своих действиях, то есть менталитете. Моральные традиции общества выступают  как механизм его самосохранения. В условиях динамичного экономического развития сознание не способно рационально  оценивать ситуацию, и мораль становится тем "компасом", который направляет каждого индивидуума и общество в целом.

Менталитет - информационный феномен, связанный с подсознанием и отражающий гиперличность народа. Последняя формируется в течение тысячелетий под воздействием среды обитания и жизнедеятельности народов. В ней проявляются пласты и наслоения различных эпох, она создает архетип, формирует стиль жизни, традиции, привычки и формы общения людей. При этом глубинные мотивы поведения не осознаются человеком, они определяются подсознанием, которое в образной форме содержит культурный опыт едва ли не всего человечества, выраженный, как правило, в мифологических сюжетах. Поступающая в мозг информация из внешней среды опосредуется мышлением: представления людей о реальности определяются их мыслительными конструкциями, то есть моделями познания.

В современных условиях основа экономического роста - знания (информация) и человеческий капитал. Человек  выступает активным элементом этих систем. Следовательно, концепция управления не может исходить из линейно-функциональных зависимостей жесткого управления, пригодного для симметричных явлений в инвариантных системах. Все три компонента управления - поиск цели, определение траектории, а также скорость движения по ней - неразрывно связаны с национальным менталитетом и возможностями его  адаптации к новым условиям, возникающим  в процессе управления.

В настоящее время мировое  сообщество находится в стадии перехода к новому технологическому укладу - информационному. Важнейшей составляющей информационной парадигмы является сетевая структура общества, физической коммуникативной основой которой  служат глобальные вычислительные сети различного масштаба, ранга и степени  проникновения, в том числе мировая "паутина" Интернет, образующие всемирное  виртуальное пространство. Утверждение  информационной парадигмы ведет  к образованию человеко-машинного  общества со своим пространством-временем и новым, пятым - информационным - измерением. Человеко-сетевые комплексы этого общества обеспечивают операционную деятельность в реальном масштабе времени независимо от пространственного (географического) положения объекта управления.

Сетевая структура общества предполагает сетевой характер всех его институтов, всех его срезов, в том числе и экономического. Сетевой же становится и вся социально-экономическая  динамика общества: все функции и  процессы организуются по сетевому принципу. Сети составляют новую социальную морфологию - сетевая логика пронизывает производство и создает новые его формы (например, ТНК), культуру, все институты власти, вторгаясь даже в повседневную жизнь  каждого человека. Сетевые структуры  обеспечивают глобализацию капитала и  децентрализованную концентрацию производства и труда. Капитал и труд подчиняются  логике сети. Противоречия "труд - капитал", "интеллектуальный капитал - физический капитал" маскируются сетевой  структурой и представляются как  противоречие между логикой потоков  капитала и культурными ценностями человеческого бытия.

Таким образом, развитие сетей  приводит к тому, что власть структуры  становится сильнее структуры самой  власти, то есть социальная морфология доминирует над социальным действием. Становление информационной парадигмы, ведущее к формированию общества сетевых структур, неизбежно связано  с принципиальными, качественными  изменениями в жизни человека через структурную несвободу.

Взаимодействие "клиент-сеть" на электронном уровне не безразлично  для менталитета оператора, определяемого  подсознанием. Информация, воспринимаемая через монитор, может воздействовать непосредственно на подсознание, обходя блоки критического осмысления - модели познания. Клиентское взаимодействие с сетью ведет к снятию пространственных и временных барьеров общения - у  пользователя возникают эмоции "присутствия". Как известно, основное свойство интеллекта - превращение эмоций в суждения. Эмоции присутствия порождают новые  суждения о времени, погружение в  виртуальную реальность формирует  иную пространственно-временную шкалу  суждений, соответственно меняется и  шкала нравственных ценностей оператора - его менталитет.

По данным психокибернетики, человеческий мозг, подвергшийся подобному воздействию, не различает реальные события и вымышленные, виртуальные, разыгрывающиеся в воображении. Воображению надо только дать пищу, и мысленный эксперимент при этом сформирует в мозге те же связи, что и реальные события. Следовательно, виртуальная реальность ведет к выработке новой шкалы ценностей. Изучение "нетизеров" (фанатиков Интернет) в США показало, что их психология, менталитет и даже внешние черты характера быстро (за 1-2 года) изменяются в сторону ценностной ориентации на виртуальную информацию. Можно утверждать, что "человек сетевой" превращается в одно из программно-аппаратных средств виртуального пространства, которое, в свою очередь, имеет доступ к его подсознанию и широкие возможности для манипуляции им. Его деятельность ограничивается рамками "электронной" несвободы.

Таким образом, вместо предсказываемого Д. Беллом общества информационной свободы, некоего "информационного социализма" (почти по К. Марксу), где знание замещает товарные отношения, формируется общество жесткой сетевой несвободы, где  сущность человека еще сильнее отчуждается  от его существования, нежели в индустриальном обществе, а знание все в большей  степени становится товаром. Имеет  место сетевое отчуждение труда, которое ведет к отчуждению человека от человека. При этом протестантская этика, характерная для капиталистического способа производства, превращается в сетевую этику. Упомянутое отчуждение, скорее всего, является следствием противоречия между революционным развитием  информационных технологий и эволюционным развитием человека.

Российская гиперличность и соответственно менталитет формировались на фоне становления Евразийской империи с православной идеологией византизма и ордынским военно-стратегическим и хозяйственным централизмом. С времен Ивана Грозного в России господствовала административно-командная система. Россия получила в наследство от Византии ортодоксальное христианство, которое за 2000 лет не подвергалось реформации. К слову, принятие христианства на Руси было единоличным решением князя Владимира. Вчерашние язычники впали в "административный восторг" и побросали в Днепр статуи своих недавних кумиров - Перуна, Велесы, Даждь-бога и других.

В таких действиях отражается важнейшая особенность российского  менталитета. Может быть, именно тогда  и возникла традиция ошельмовывать  предшественников, нашедшая горячий  отклик в "широких массах трудящихся". В начале XX в. гордившиеся православием россияне с великим энтузиазмом крушили православные храмы, так же как их предшественники уничтожали языческих идолов. Теперь с тем же энтузиазмом восстанавливают храмы, как, например, храм Христа Спасителя в Москве.

На Западе христианские ценности подверглись Реформации. Протестантство подразумевает равенство на старте, равенство гражданское (перед законом), но не исключает последующей имущественной, экономической дифференциации, то есть оно органично соответствует  рыночным отношениям. Труд ради личного  обогащения считается путем спасения души, а преуспевание - знаком Божьего  одобрения. Общество положительно относится  к частной предпринимательской  деятельности, что позволяет вырасти  значительной прослойке (примерно 5% взрослого  населения) активных предпринимателей, из которых формируется элита  страны. Начиная с времен мануфактурного производства только протестантские страны выступают пионерами в развитии форм частной собственности и экономики западного типа в целом.

Кстати, конфуцианская трудовая этика и система мотиваций  довольно близки к протестантским. Модель социализма по К. Марксу также является логическим продолжением протестантской этики. А в католических странах трудовая этика до сих пор несет на себе отпечаток феодально-аристократической системы ценностей и предпринимательские стимулы выражены меньше. Напротив, православие предполагает равенство на финише, то есть находится в полном противоречии с духом рыночных отношений и капитализма. Поэтому мотивы состязательности в российском народе выражены очень слабо.

Два раза в этом столетии в России нарушалась связь времен, прошлое насильственно отсекалось от будущего: в 1917 г. царское -от советского, а теперь советское - от "демократического". Разрушаются традиции, которые, по Н. Карамзину, и формируют "душу державы". В нынешнем столетии на территории России умерло насильственной смертью больше людей, чем на всей планете за всю историю человечества. Такое безумие тяжелым бременем легло на гиперличность народа. Причину этого академик И. Павлов видел в неспособности российского человека воспринимать действительность как таковую - для него существует только слово, то есть условные рефлексы связаны не с действиями, а со словом. Именно поэтому "поэт в России больше, чем поэт". Ясно, что в такой ситуации чрезвычайно важна идеологическая составляющая управления. Действительно, "у нас разруха не в клозетах, а в головах" (М. Булгаков).

Логическим следствием тысячелетней российской истории стало закрепощение личности, чему сопутствовало неумолимое ее подавление, холопское подчинение государю и государству, формирование рабского менталитета.

Прогресс западных обществ  базировался на развитии человеческой свободы как преодоленной необходимости. Эволюция России практически всегда основывалась на развитии несвободы. Основоположник российского промышленного и  научного прогресса Петр I укрепил  несвободу, введя государственное  крепостное право. При Екатерине II, ратовавшей за развитие культуры и  искусства, крепостное право достигло своего апогея. Освобождение крестьян в XIX в. поколебало подобную зависимость, а февраль 1917 г. открыл дорогу свободе. Но злой рок толкнул Россию за Лениным  и детерминированность развития несвободой, несмотря на ломку всего  уклада жизни, сохранилась.

Мистика русской души, о  которой так много философствуют  все кому не лень, есть не что иное, как проявление рабского менталитета. Он выражается и в мещанстве, и  в вере и неверии, и в покорном трудолюбии, в бесшабашности и  хулиганстве, и в отваге воинов, и  в отсутствии достоинства в российском характере. Он проявился и в ленинском  синтезе несвободы и социализма, приведшем к народному государству, построенному на несвободе. Заметим, демократия с ее преклонением перед властью  большинства и фактическим подавлением  сферы индивидуального мышления - новая логика рабства. Именно поэтому  идеи "privacy" во все большей степени овладевают умами социологов и правоведов.

Систематическое насилие  тоталитарного общества и авторитарное воспитание ведут к "обученной  беспомощности", проявляющейся как  пассивность и бессмысленность  инициатив (в дряхлеющей советской  системе пассионариев боялись - существовал "заговор слабых"). Кроме того, происходит инверсия эмоциональной значимости стимула - реакция на зло отсутствует, а на добро индивидуум реагирует как на зло. Эти психологические факторы формируют психически нездоровый менталитет с присущей ему внутренней несвободой и безответственностью. Такой менталитет Э. Фромм назвал "бегством от свободы". Эту сторону менталитета наиболее сложно трансформировать при переходе от тоталитарного к свободному обществу вследствие того, что создание рациональных ожиданий внутренней свободы и ответственности - сложнейшая психоинформационная задача управления подсознанием.

Некоторые другие черты российского  национального характера также  противоречат рыночным отношениям. Это прежде всего отсутствие законопослушности. Еще Герцен писал, что если бы в России все законы соблюдались, а чиновники не брали взяток, жить было бы вообще невозможно. В сталинский период законопослушность обеспечивалась страхом смерти. Народ уже и представить себе не мог, что подчиняться закону можно добровольно. После смерти Сталина насильственные механизмы ослабели и в обществе установилась особая система взаимоотношений, основанная на всеобщей необязательности и попустительстве. Люди привыкли жить не по закону, а по "понятиям", которые весьма растяжимы и зыбки, российскому человеку чужда императивность - он не привык жестко требовать ни от себя, ни от других.

К сказанному следует добавить, что за годы реформ в обществе выработалось ожидание оказаться непременно обманутым. Подобное ожидание порождает крайний  индивидуализм. В отличие от прошлых  времен люди не готовы ничем сознательно  жертвовать во имя общего блага. "Блестящий" пример в этом подают представители  элиты, поведение которой сводится к приватизации прибылей и национализации убытков. Рынок воспринимается как  политическая борьба мафиозных кланов, а собственность - как кража (буквально  по Прудону!). Общество превращается в  безвольную асоциальную массу, отвечающую на реформы вымиранием. Это - общество подавленное, приземленное заботами о  выживании, не видящее перспективы  и боящееся будущего. Наблюдается  феномен "черного сознания" - резко  негативной самооценки.

Упомянутые черты характера  и поведенческие реакции, порожденные  средой существования, закрепляются в  подсознании и создают "скотские" элементы менталитета, далекие от альтруизма и способности к самопожертвованию - основных свойств, отличающих человека от остальных животных. Существенна также и такая черта менталитета, как запоздалая самоидентификация, что обусловливает слабую способность к самоорганизации. Поэтому в России все решают личности, коллективизм носит пассивный характер: поведут - пойдем, нет - будем сообща сидеть и ждать, "гори все синим пламенем".

Особенностями менталитета  объясняется и всегда существовавший в России комплекс неполноценности  перед западной цивилизацией. Этот комплекс рождал два чувства - неприятие  и тогда возникал железный занавес, или подобострастие - и слепое копирование.

Таким образом, развитие России через несвободу в духе распределительной  восточной системы воспроизводства  сформировало менталитет рабского типа, не соответствующий традиционным рыночным отношениям. Поэтому попытки шоковой  трансформации российской системы  закономерно приводят в тупик  с криминальной самоорганизацией. Этот тупик сегодня стал фатальной  реальностью. Социальная "температура" в нем столь высока, что возможен любой скачкообразный переход: найдись  только соответствующий пассионарий-"вожак", ментальность "бегства от свободы" сработает немедленно.

Россия должна постепенно вписаться в основной поток сетевого развития мирового хозяйства; тип, темп, ритм и отраслевые пропорции российского  развития должны быть увязаны с мировым  рынком. Этот путь можно пройти по традиционной траектории развития, скорость которого согласуется с адаптацией менталитета. Но тогда подобный переход, как показывает опыт истории, затянется на много  столетий - менталитет меняется очень  медленно и для его естественного  изменения нужно изменить религию (например, в духе Робеспьера) и психологические  факторы внешней среды. Но при  такой продолжительности процесса перехода Россия может остаться достоянием археологов. Можно манипулировать подсознанием при помощи искусственных психогенных  методов, что, собственно, и делается в период предвыборных кампаний. Но результаты при этом кратко-временны и не всегда предсказуемы.