История культуры древней Японии

В истории литературы случаются  такие эпохи напряженного творчества и бурного роста, когда время  словно шагает в “семимильных сапогах”. Первый дошедший до нас японский роман  “Повесть о старике Такэтори”  еще весь погружен в сказочную  стихию. Время создания повести в  точности не установлено, однако уже  в начале 11 века ее считали “прародительницей  всех романов”. Она была освящена своего рода престижем старины. Видимо, повесть  появилась в конце 9- начале 10 века. “ Повесть о прекрасной Отикубо”, возникшая несколько позднее , (во второй половине 10 века ), написана на всемирно известный сюжет сказки о злой мачехе и гонимой падчерице. В  японском фольклоре известно много  вариантов этого сюжета. Даже имя  Отикубо - сказочное имя. Оно звучит по-японски так же, как звучит для нас “Замарашка”, “Ослиная шкура”. Такое имя играет роль своеобразной маски, оно призвано скрыть от людей  прекрасный облик гонимой девушки, чтобы тем удивительней было в  силу контраста ее конечное преображение. Поэтому то герои волшебной сказки часто одеваются в лохмотья, мажут  свое лицо сажей или принимают  образ зверя, птицы, безобразного чудовища. Сказка хочет, чтобы торжество ее несчастных и обездоленных героев носило характер яркого апофеоза. Гадкого  утенка должен отвергнуть весь птичий двор, иначе он, даже превратившись  в белого лебедя, никого не поразит  своей красотой. Но в повести “Повести о прекрасной Отикубо” нет уже  волшебно-сказочных элементов, только “обыкновенное чудо” любви. По существу куртуазный роман, густо насыщенный бытом во многих красочных подробностях. Второстепенные персонажи повести - живые, реальные люди. В главных  героях нетрудно узнать с детства  хорошо нам знакомые сказочные образы Золушки и Принца. Это только кажется, что Отикубо и ее возлюбленный живут по законам современного им общества, на самом деле они живут  по законам волшебной сказки

Еще в древности записано много  рассказов и песен о старике  Такэтори, который находит в дремучей чаще чудесное дитя в стволе бамбука  или в соловьином яичке. Знаток японского  фольклора Яначита Кунио сообщает: “Легенда о том, что человеческое дитя может появиться из птичьего яйца, встречается чаще, чем легенда  о том, что дитя появляется из бамбука” .

В Хэйанскую эпоху среди богатых  и знатных людей в большом  ходу было многоженство. Законная жена носила титул Китаноката - “Госпожа из северных покоев”. Называлась она  так потому, что в дорцовом ансамбле, состоявшем из многих построек, покои  старшей супруги помещались в  ее верхней части главного здания. Прочие жены чаще всего жили отдельно, и муж только от времени до времини  посещал их. Не мудрено, что мачеха ненавидела детей от других жен еще  и потому, что в ней говорили ревность и уязвленное самолюбие. Побочные дети обычно находились при своей  матери. В случае ее смерти их воспитывали дед и бабушка с материнской стороны. Отикубо попала во власть мачехи только потому, что вся семья ее матери умерла, и это сделало девушку особенно беззащитной. В Хэйанскую эпоху, впрочем, жена чаще жила в доме своего мужа. В “Повести о прекрасной Отикубо” можно заметить, что раздельно живут только молодые супруги. Своеобразен и свадебный обряд. Жених явился к невесте под покровом темноты и наутро, вернувшись к себе домой, послал ей любовное письмо со стихами. На третий вечер устраивалось семейное торжество. И лишь после этого молодой муж уходил от своей жены открыто, при свете дня. Такой обычай тоже восходил к родовому строю, когда муж из чужого рода навещал свою жену тайно, скрываясь от всех. В конце повести изображено идеальное семейное счастье. Автор награждает всех положительных героев чинами и званиями. Он подробно, с большим знанием дела, перечисляет все подарки, розданные в честь этих счастливых событий слугам. Видно, и сам он принадлежал к небогатому чиновному люду. “Повесть о прекрасной Отикубо” несколько наивна и простодушна, но в ней много юмора и тонкой наблюдательности. Перед читателем словно разворачивается длинный свиток, на котором в красочных неповторимых подробностях запечатлены картины нравов и быта давно исчезнувшей эпохи.

Литература 10-12 веков и по языку, и по содержанию - торжество национального  начала в культуре. Это была культурная победа. Но у нее была предпосылка, которая может быть оценена так же, как победа и по масштабу своего действия даже больше, чем литературная; куртуазная поэзия и куртуазная проза свидетельствует, что в общем русле японского языка сложилось то, что в истории языков называют "литературным языком". Литературный язык данной эпохи. Что это значит? Это значит, что в нем действует отработанные нормы языкового выражения, точные и вместе с тем эластичные; нормы грамматические, стилистические; при наличии богатой лексики, открывающей возможность выразить самую тонкую мысль, неуловимое движение эмоции; при широчайшей возможности обращения слова в образ, в формулу. Недаром в глазах людей позднейших времен язык хэйанских монагатари был "классическим". Уже одно образование такого языка - превосходный показатель культурного прогресса, но есть еще один показатель: этот литературный язык получил свое письмо. Письмо это фонетическим, т.е. каждый его знак передавал то, что воспринималось тогда как звуковая еденица речи. Оказалось, что такой единицей был слог. Следовательно, каждый знак этого письма, каждая буква, как сказали бы мы, обозначали слог. Однако появились не только буквы, появился и алфавит, т.е. набор знаков, достаточный для передачи всех слогов языка. Их подсчитали - оказалось всего 48. Расположили в определенном порядке. Сначала придумали стихотворение, все слова которого укладывались в это число слогов; так было очень легко заучить всю азбуку. Японский народ обрел свое национальное письмо, не потеряв при этом китайское, но, оставив его для того, для чего оно существовало: для писания по-китайски. Таково было огромное по значению достижение Хэйанской культуры, созданное именно в эту эпоху.

Художественная проза начинает свое существование в 9 веке с повести  неизвестного автора “Такэтори-моногатари”. В основе повести лежит сказочный  мотив, а сюжет разработан в духе сказки, произведение пронизано вымыслом и фантазией. Но в повести заложена глубокая философская мысль: настоящую  силу имеют только те вещи, которые  добыты упорным трудом, подвигом. Вот  почему не выдерживают испытания  вымышленные ценности, которые женихи пытаются выдать за подлинные. Сотирически  рисуя представителей знати, автор  повести противопоставляет их народу в этическом плане. Так народное мировоззрение определяет образный строй повести, ее художественную основу. И хотя очевидно, что автор принадлежит  к придворному кругу, общая демократическая направленность повести позволяет отнести ее к демократическому, “низовому” слою хэйанской культуры. Автор “Отикубо-моногатари” Минамото-но Ситагау, в отличие от автора “Такэтори-моногатари”, разработал сказочный сюжет в духе бытовой семейной повести, лишил фантастики и сохранил лишь основной идейный смысл: торжество нравственного, доброго начала над злом и неблагодарностью. Здесь ощущается скорее приверженность конфуцианской морали, утверждающей строгий порядок в обществе, скромность и воздержанность в повседневной жизни. Само прославление семейных добродетелей было далеко от идеалов, господствовавших в кругу придворной аристократии, начавшей создавать в эти века свою богатую и разнообразную литературу.

Каждый народ находит свой способ осмысления мира, по-своему воплощая собственный  исторический опыт и идеалы эпохи. У  японского народа мир создан богами, но он реален и человек – это  часть этого мира. В природе  все изменяется по замкнутому циклу - круговороту времени. Наблюдая природу  и постоянно ощущая сопричастность с ней, человек осознает и постигает  свое место в мироздании.

Процесс формирования японской литературы, отделившейся от стихии фольклора и  с момента появления письменности превратившийся в самостоятельный  вид художественного творчества, обладающего собственными законами, подтверждает, что процесс этот в  принципе мало чем отличался от становления  литератур в других частях и странах  мира. Многим зарубежным востоковедческим работам свойственен подход к  литературам Азии и Дальнего Востока  как к замкнутым духовным образованиям, чье становление проходило настолько  своеобразно и отъединено от литератур  остального мира, что поиски каких-либо сходств и параллелей между ними не только не допустимы, но и попросту невозможны. Аналогичные представления  встречаются и в работах советских  литературоведов.

Так же как и другие литературы мира, японская литература развивается  не только автохтонно, но и во взаимодействии с более развитым художественным творчеством соседних народов.

Архитектура, изобразительное искусство

Национальное и социальное своеобразие  стран Азии и Востока, вполне объяснимые особенности их художественной культуры, ее внешнее сходство с западной, начинают выступать как непреодолимое  препятствие для распространения  на культуру и литературу Востока  универсальных законов общественного  развития, действующих в истории  и обуславливающих глубинное  родство многих явлений в умственной жизни человечества. Таким образом, все, что мы знаем о литературе Хэйан, носит следы тех же факторов, силою которых формировалась  жизнь Японии во всех прочих областях. Тот же основной фон: мифологическое по своей сущности восприятие окружающих явлений, выражающееся в сознании своей  мифологической космологии и “истории”, обличенных в ряд художественных образов и анимистической подоплекой их. Та же основная действующая струя  жизненной практики: чародейство, регулирующее все важнейшие акты поведения  человека в отдельности и народа в целом, при этом - как в отношении  внутреннего общения, так и общения  с природой и богами. Проникшие  в более или менее широкие  круги образованного общества, то есть в слои родовой знати, китайское  просвещение и буддийский идеологический уклад повлекли за собой появление  новых элементов в литературе: начало художественного “мастерства” в поэзии, во-первых, и новых поэтических  тем, во-вторых. Все это как нельзя лучше свидетельствует о наступавшем  периоде литературного декадентства.

В живописи также как и в литературе в основном были мистические настроения, боги, несуществующие животные и так далее.

Театр

В театре ставились классические произведения того времени.

Моногатари - очень широкое видовое  понятие, оно включает в себя многие жанры художественной прозы - новеллы, повести и романы, сказки и легенды. Точные даты появления японских романов  трудно установить, но уже в 983 году в предисловии к одному из сборников  буддийских легенд сообщалось, что  “ романов в наше время больше, чем песчинок на берегу моря Арисо”. Сохранились сведения о двухстах романах хэйанского времени. Сто  восемьдесят из них не дошли до наших дней. Время произвело строгий  отбор. Уцелели только самые любимые  книги, ходившие по рукам во многих списках, и среди них “Повесть о старике Такэтори” и “Повесть о прекрасной Отикубо”. Хэйанские  романы писались на свитках, украшенных картинами, Мода на такие свитки была завезена из Китая, но в то время  как китайские художники предпочитали рисовать картины на сюжеты буддийских легенд. Длинные полосы из шелка  и бумаги накатывались на валики и  перевязывались шнурами. Художник как  бы снимал крышу и, следуя ходу романа, переносил читателя из комнаты в  комнату, из дворца на большую дорогу. Кисть его запечатлела луноликих  старинных красавиц, тонущих во множестве  шелковых одежд, и живые забавные уличные сценки. Как и в наши времена, богато иллюстрированный роман  привлекал особый интерес читателей. Ревнительницы старины защищали свой выбор в следующих словах: “Мы признаем, что с того времени, когда была создана “ Повесть  о старике Такэтори” сменилось  столько людских поколений, сколько  было коленьев в чудесном бамбуке, из которого родилась Кагуя-Химэ. Но пусть  это старинное сказание - древний  ствол, не дающий новых ростков, оно  словно переносит нас в век  богов, так пленяет нас своей  возвышенной душой его героиня - лунная дева Кагуя-Химэ. И если вы не цените этой старинной повести, то только потому, что не можете своими женскими очами проникнуть в ее глубину”. Защитники новых романов отвечали на это: “ Никто не видел небесной страны, куда улетела Кагуя-Химэ, и потому неизвестно даже, существует ли такая страна. Но героиня родилась в стволе бамбука, это сразу придает рассказу простонародный характер.” Именно этот народный характер пнрвого японского романа и претил сановной знати. И не мудрено: автор “ Повести о старике Такэтори” смотрит на аристократов глазами народа и смеется над ним. “ Не в наши дни, а давно-давно…” - каноническая вступительная форма японских сказок. С этих слов начинается и “Повесть о старике Такэтори”, сразу отодвигая в даль времен чудесные события, о которых она повествует. Но лукавый и озорной автор дал своим комическим персонажам - неудачливым женихам - исторические имена реально существовавших принцев и высших сановников и, ставя их в смешные и унизительные положения, создал тем самым дополнительный комический эффект, который, должно быть, немало позабавил его современников.

В “ Повести о старике Такэтори”  искусно сплетены между собой  элементы сказочно-фантастического  вымысла с острой сатирой на современную  автору действительность. Возможно, отдельные сатирические стрелы были пущены в знатнейших сановников из правящего рода Фузивара. Автор “Повести о старике Такэтори” остается неизвестным, несмотря на то, что на этот счет существует ряд предположений. Он, несомненно, человек не чуждый образованию, читавший китайских классиков и буддийские книги. Стиль его не свободен от “китаизмов”. Согласно одной из гипотез (их существует несколько ) создателем ее был Минамото-но Ситаго (911-983 ), известный поэт и ученый. Изучение памятника началось уже в середине века и идет со все возрастающей интенсивностью, но многие спорные вопросы до сих пор еще не разрешены. Время создания повести тоже не установлено с полной точностью. Может быть это 9 век, скорее всего, начало 10 века. Имена героев характерны для эпохи Нара (8 век ).

Вершиной Хэйанского романа признается “Гэндзи - моногатари” ( Повесть о  Гэндзи ), вышедшая на рубеже 10 - 11 веков. Это повесть - неторопливая, обстоятельная - жизни одного человека от его рождения до могилы. Человек этот Гэндзи - сын  императора от наложницы. Мы видим, как  складывается придворная карьера и  личная жизнь героя; узнаем о его  радостях и горестях, о счастье  и несчастьях, и не только при  дворе, но и в изгнании, в укромном домике на окраине города. Множество  происшествий, интриг, целая галерея  лиц; вереницы женщин, с которыми была связана жизнь героя, каждая - со своей индивидуальностью, со своей  судьбой. И изображается это не только внешне, но и внутренне; не знаешь чего больше в романе: Рассказов о событиях, поступках или о переживаниях, чувствах, думах людей. И все - вполне реалистично, точно подлинно по-человечески. И такой, в сущности, реалистический роман - в раннем средневековье. Мы видим, какая тонкая наблюдательность развилась у людей того времени, как они научились подмечать и передавать всякие изгибы мыслей и переливы чувств. Это искусство полно и широко перешло в моногатари. И если сказать при этом, что автором “Гэндзи – моногатари” была Мурасаки-Сикибу, придется признать, что умели раскрывать душевный мир человека лучше всего женщины. Таким образом, художественно- повествовательная проза этого периода истории японской культуры представляет двойной парадокс: первый - то, что повествовательная художественная литература в Японии началась с романа и притом романа реалистического, второй - то, что главными создателями этого романа были женщины.

Куртуазная поэзия и куртуазный роман являются не только самым крупным  достижением культуры аристократического общества, но и полноценностью своего художественного выражения, законченностью формы, человеческой глубины содержания. Эта поэзия и эта проза представляют высшее, что тогда в данной области  мог создать японский национальный гений.