Философия Истории

      Но система «поголовного рабства», всякий раз с естественной необходимостью возрождаясь, держалась всё- таки не только на подавлении и страхе. Уже уровень исполнения доживших до наших дней монументальных творений мегамашины свидетельствует, чтоь они создавались не только под высокопрофессиональным надзором

проектантов и  организаторов работ, но и с искренним  старанием и даже интузиазмом  непосредственных произво-дителей. По-видимому, без этого имманетного энтузиазма сооружение таких циклопических  объектов как египет-ские пирамиды или системы каналов, соединяющих шумерские города, при технических возможностях того времени было бы просто невозможно. Индикатором этого энтузиазма, своеобразной системой принуждения, но уже без насилия была специфическая древневосточная идеология, которая позволяла отказ от своего Я и  растворение личностного в сверхчеловеческом переживать как некий катарсис, как главное свидельство правильности и оправданности твоего жизненного пути. Центральной категорией такой идеологии было возвышенное и вообще всё, несоизмеримое с жизненными реалиями обыденного человека и способное тем самым обеспечить ненасильственное подавление. Естественно, наиболее адекватным воплощением такой задачи оказывался образ сверхчеловеческого бога в его потустороннем и земном воплащении, а также гимн богу, дом богу, могила богу и т.п. 
 
 

                                             2. АНТИЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

В новоевропейской  культуре существует традиция говорить о загадочночти Востока. На самом  деле Древний Восток демонстрирует  нам естественный и самый распространённый способ перерастания раннеземледельческих общин в цивилизованные сообщества за счёт количественного наращивания общей массы человеческого труда и его централизованной упорядоченности, т.е. роста за счёт всё более интенсивного использования внутренних возможностей. Такой «азиатский способ производства» мы встречаем далеко за пределами ближневосточного культурного ареала даже в древних цивилизациях Нового Света, а какие-то отдельные его элементы воспроизводят и современные тоталитарные режимы. Особого объяснения требует как раз не Восток, архитипы которого во многом естественны и универсальны, а тот уникальный путь развития, который был найден небольшим народом /не большем, чем нынешние эстонцы/ живших в 1 тыс. до н.э. в дилинах и на островах Балканского полуострова. Несопоставимость величины и времени жизни этого народа с объёмом того наследия, которое после него осталось поражало воображение многих исследовыателей этого наследия и получило с легкой руки Эрнста Ренана наименование «греческого чуда». Ближайшей попыткой раскрыть загадку этого чуда были упования на какие-то особые способности древних греков, которыми наделила их сама природа и которые и обеспечили им исключи-тельное место в истории 23/. Однако последующие антропологические исследования показали, что грекам в отличии, например, от древних египтян уже с Микенских времён свойственно широкое антропологическое разнобразие, что к богатствам греческого наследия причастны не только физически относительно однородные афиняне, но и сильно смешавшиеся с не греческим населением ионийцы. К тому же и те и другие обнаруживали свои исключительные творческие потенции только в определённый относительно краткий период греческой истории, так что объяснить греческое чудо каким-то стабильным природным качеством вряд ли возможно. Разгадку, видимо, нужно искать не в природной, а в социально-исторической плоскости.

         Но тут приходится сталкиваться  с новыми трудностями. Дело  в том, что «греческое чудо»  нельзя объяснить и генетически,  просто развёртывая некое однажды исторически установившееся состояние, как это, например, возможно в случае с восточными обществами, где мы можем просто уповать на постепенность замены одних доклассовых, предклассовых и ранне классовых состояний другими. Углубляясь в древнейшую историю восточного средиземноморья, мы находим  не следы доклассовых земледельческих общин, а останки высокоразвитых  обществ древневосточного типа, никак не напоминающие античные полисы. В рассказе о об «пастыре народов» Агамемноне, в котором собраны, как полагают специалисты, ременессенции архаического догомеровского фольклёра как реликта мекенской эпохи, перед нами предстаёт типичный харизматический деспот «пожирающий народы», ибо они ничтожны в сравненьи с ним, и царствующий из своего дворца-цитадели над всем Пелополнесом и прилегающими островами столь безраздельно, что он запроста может подарить обиженному Ахиллу несколько прибрежных городов. Эти автохтонные крито-микенские царства, промышляющие и развлекающиеся прибрежным разбоем, к концу Ш тыс. до н.э. по не впооне выясненным причинам исчезают, оставив, однако, после себя персонифицированную олимпийскую мифологию и героические легенды, которым суждено будет сыграть не последнюю роль в осознании единства и исключительности греческого мира.

             Последующая история античного мира связана с дорийскими завоеваниями, «тёмным временем» и повтор-ной кристализаций из соцального хаоса разрозненных и по необходимости самодеятельных общественных орга-низмов, известных из «героических эпох» самых разных народов. Своеобразие ситуации в данном случае заключа-лось, однако, в том, что свойственные этим временам принципы «военной демократии», которые обычно преодо-леваются последующим развитием, в данном случае оказались подхваченными и развитыми в демократии совсем другого типа, уже не первобытной, а сложно опосредованной, проистекающей из необходимости обеспечения личной гражданской и экономической самодеятельности, как и права владеть и распоряжаться её продуктами. Причём самодеятельность эта оказалась направленной преимущественно не во внутрь на эксплуатацию и закабаление своих соплеменников, как это мы видим на Востоке, а в виде торговли и колонизации прорывается вовне во взамоотношение эллинов и окружающего их мира. «По сути дела, - пишит историк,- это было повторение опыта прошлого, но на качественно ином, более высоком уровне общественного развития»24/. Иными словами, это был повторный цивилизаторский процесс, своеобразное Возрождение, вовлекшее в конце концов в свою орбиту практически всю известную к тому времени ойкумену.

              Этому способствовали по крайней  два существенных изначально  данных обстоятельства. Во-первых  замкнуться не позволяла ограниченность  внутренних природных ресурсов, которая никак не соответсвовала  уровню внутренней самодеятельной активности. Во-вторых к использованию внешних обстоятельств подталкивало само географическое положение Балканского полуострова, который вместе с архипелагом егейских островов оказывался своеобразным мостом между регионами с резко различающимися социо-культурными потенециалами: высоко цивилизованным Ближним Востоком и варварской Европой. По-видимому, эти обстоятельства и стали исходным основанием для уникальной «социо-культурной мутации», суть которой состояла в том, что цивилизованные формы общественной жизни оказались возможными не на базе государственно организованных крупных человеческих объединений типа «мегамашины», а гораздо раньше, на базе отдельных общин-полисов, ещё сохранивших принципы догосударственной в сущности первобытной демократии, в которой руководство общественным целым обеспечивалось прямым участием в таком руководстве всех способных носить оружие членов сообщества.

            Здесь цивилизационный процесс  разворачивался на базе других  социально вроде бы более отсталых, но в культурном отношении гораздо более продвинутых  предпосылок. Не централизованно-государственных, превращавших отдельного работника в деталь монстрозно-неумолимой мегамашины, а общественно-гражданских, личностно-самодеятельных, стимулируемых тем обстоятельством, что пространственная разобщеённость таких «гражданских общин» компенсировалась их интенсивной концентрированностью в городских, публичных формах жизни, являющихся продуктом раннего синойкизма, т.е. сселения всех свободных членов сельских общин в более или менее крупный городской центр. Такое форсированное развитие уже не сельско-клановых, а гражданско-городских форм жизни на гораздо более раннем этапе исторического развития, когда ещё были живы традиции в сущности первобытной, племенной демократии , по-видимому, оказлось возможным потому,  что оно  могло опереться на гораздо более высокий уровень материальной и духовной культуры, ставший к тому времени /к началу 1тыс. до н.э./ практически всеобщим достоянием ойкумены. Речь идёт о развитии судоходства и опыта морской торговли; об освоении железа и значит гораздо более эффективных и дешёвых, т.е. доступных любому свободному хозяину орудиях труда и войны; алфавитной письменности, преодолевающей эзотеризм восточных форм знания и делающей возможной массовую грамотность; высокой территориальной мобильности отдельных членов полиса, что обеспечивало как быстрый культурообмен, так и этническое единство рассредоточенного и просто обречённого на самодеятельность элинского мира и многое другое. Таким образом, в «греческом чуде» соприкоснулись и дали продуктивную метисацию социальные формы, относящиеся к разным стадиям исторического развития, обычно в истории непосредственно не соприкасающиеся.

          Но и это ещё не всё. На  перечисленные объективные обстоятельства наложились не менее важные субъек-тивные обстоятельства, состоящие в том, что архаические греческие полисы по крайней мере в сфере духовной культуры начинали не с нуля /в смысле – с первобытности/, как на Востоке, а изначально оказались наследниками богатейшего /олимпийского!/ культурного наследия, сконцентрированного в олимпийской мифологии и гомеровском эпосе, что дало изначальный повод как для осознания особого свободного единства эллинского мира, так и для осознания своей исключительности, безусловной избранности, что сыграло такую важную роль в формировании института классического рабства 25/. Именно институт классического рабства, исходящий из презумпции несопоставимости свободного эллина и варвара, не эллина как реального или потенциального раба и есть главное социальное изобретение античного мира.  Ю.И.Семёнов именует его «экзогенным рабством» или «демографическим способом» повышения продуктивности общественного производства, которое наглядно отличает его от древневосточных обществ, где, как говорил Гегель, «все рабы» и в этом смысле перед лицом всесильного божества, воплощённого в мегамашине, в конечном счёте все равны. Эллинское же сознание всегда от Гомера до Аристотеля придерживалось идеи принципиального биологического неравенства людей, различающихся не просто своим социальным статусом или материальным положением /хотя в определённом отношении это, конечно, тоже имело значение/, а самой своей телесностью, так что определённая часть людей в сущности должна быть зачислена не по ведомству людей, а по ведомству вещей, «говорящих орудий».

                       Этому обстоятельству, наличествующему  изначально, в последующем суждено  было сыграть исключительную  роль в классической греческой  истории. Прежде всего классическое  рабство позволяло существенно повысить производственный потенциал античных обществ, ибо давало возможность увеличивать количечество работников безотносительно к демографическим ограничениям, следующим из наличной численности населения. Но не менее важно и то, что оно существенно меняло статус других свободных членов общества, как и характер отношений между ними. Теперь отношения принуждения и чисто инструментального использования, с одной стороны, и отношения равноправного самоценного общения и обмена, с другой,  были принципиально разведены. Физический труд с использованием сравнительно примитивных орудий, мало отличавшихся от того, что мы находим на Востоке того времени, оказался делом рабов и людей социально не вполне полноценных. Полноценный гражданин был предназнпачен прежде всего для деятельного досуга, который был обращён на формирование самого свободного деятеля, на формирование тех качеств, которые наглядно и несомненно делают его несопоставимым с рабом и позволяют ему выступать не в лице непросредственного технического исполнителя чего бы то ни было, а в лице субъекта, способного удерживають в безусловном повиновении и приводить в действие такой сложный и самовоспроизводящийся автомат как раб плюс орудие труда. Как известно, Аристотель качественно разделял эти два вида деятельности как «продуктивный» и «активный», т.е. как производственные усилия, напраленные вовне, и как возвратные усилия, направленные на поддержание полноты жизни и интересов самого субъекта деятельности 26/.

          Среди качеств обеспечивающих  такой особый статус полноправного члена полиса на первом месте, есте-ственно оказывались физические качества. Обстановка соревновательной игры и стремление к первенству и славе, которая так свойственна античному досугу во многом объясняется тем, что по крайней мере изначально этот досуг проводился в гимнасиях и строился вокруг пиров и амбициозных состязаний в силе. Но очень быстро атлетический агон перерастал в мусический огон и вообще универсальный огон, ибо выяснеялось, что социально важны не только военно-мускульные способности, столь необходимые для захвата, удержания в повиновении и принуждения к труду рабов как решающего элемента производительных сил общества, но и способности, обеспечивающие общественное самоуправление, среди которых на первом месте оказывалась способность рационально мыслить и логически убедительно спорить. Появляется массовая грамотность и особые школы , в которых учат публично аргументировать своё мнение, преодолевая другие мнения. Из таких профессиональных софистических школ, специализирующихся на организации публичных споров на произвольные темы во многом и берет своё начало развевлённая духовная культура античного мира с философией во главе, которая, как известно, возникает в соревновательно-игровой, диалогической форме.    

              Конечно, реально такую жизнь, состоящую прежде всего из деятельного агонального досуга на пирах, на агоре или в военном стане среди себе подобных могли себе позволить не все свободнорождённые, а только те, у кого были на то соотвествующие материальные и человеческие возможности. У Гомера такую жизнь ведут только признанные герои, родовитые аристократы, но только такую жизнь он считает действительно достойной свобод-ного человека. И разворачивается она публично как жизнь вообще, хотя большая часть ахейского войска состоит из статистов, к которым герои, однако, постоянно аппелируют и которые время от времени в эту настоящую жизнь как правило импульсивно-роковым образом вмешиваются. Последующее развитие состоит  в том, что этот аристократический по своему происхождению образ жизни благодаря ряду выше названных оснований и прежде всего длагодаря укреплению института классического рабства становится доступным всё более широким слоям свободных общинников и сам полис из союза более или менее равноправных родовых вождей, занятых своим досугом, превращается в республику свободных и равноправных граждан, осуществляющих в массовой и в этом смысле упрощенной, а порою даже просто карикатурной форме /хлеба и зрелищ!/, но именно аристократический жизненный идеал, что немыслимо себе представить в сельской семейной общине на Востоке