Философия Истории

        Обстоятельства, однако, меняются, когда  потепление, вызванное наступлением  новой геологической эры, приводит  к достаточно существенным изменениям  климата на ройкумене. В частности в средней полосе Старого Света, где во времена палеолита жили самые развитые первобытнеые коллективы, с наступлением потепления скованные вечной мерзлотой низины заболачиваются, а возвышенности заростают лесом, что приводит к вымиранию мамонтовой фауны и, как следствие, к длительному обезлюдеванию этих мест.

          В интересующем же нас районе  небольшие ледники, расположенные  в невысоких горах, окружающих  месопотамскую долину, быстро подтаивают  и стекают вниз, в результате  чего горные долины превращаются в каменистые пустыни и жизнь в них становится невозможной. Если в средней полосе люди, как и животные сме-щались на север, то здесь они смещались вниз, на обширную низменность, питаемую стоками с гигантских лед-ников Кавказских гор. Здесь на болотистой низменности они начинают осваивать качественно другой образ жиз-, ни, который, как свидетельствует Гордон Чайлд, в конце концов и привёл их к цивилизованному бытию.

         То, что здесь в долине зёрна,  брошенные в землю, приносят  высокий и устойчивый урожай, для людей, зна-комых с навыками земледелия заметить было нетрудно. Но дело в том, что в долине земли в обычном смысле этого слова просто не было. Каменистые пустыни сразу же переходили в столь же мало пригодные для жизни болота, в которые люлдей могла загнать только крайняя нужда. Преодоление этого жёсткого вызова природы и явилось первым шагом на пути к цивилизации. Речь идёт о том, что в долине, чтобы выжить, нужно было осуществлять по началу практически голыми руками сложные иррегационные работы, «отделяя твердь от хляби», т.е. создавая землю, на которой можно было жить и сеять. Естественно, что земля, добытая таким образом, стала представлять огромную жизненную ценность. Отвоёвывая её у болот и пустыни, люди стали оседать на ней, переходя к оседлому образу жизни. Оседлый образ жизни с необходимостью вёл к тому, что люди стали окружать себя всё большим количестволм полезных проедметов и разнообразны долговременных сооружений, которые, в конце концов, создали вокруг них сплошную искусственную среду. Тем самым впервые жизнь человека стала определяться не случайностями природной стихии, а прежде всего искусственными условиями, созданными им самим. И далее это станет одним из определяющих качеств цивилизации вообще.

        Определяющим, во-первых, потому, что эта искусственная среда, которая у мигрирующих охотников была жёстко ограничена, теперь будет неуклонно прирастать, становясь богатством, отношения по поводу которого и будут составлять основной нерв цивилизованной истории. Во-вторых, потому, что жизнь среди искусственной среды, т.е. среди культуры, где каждый предмет не просто есть, но и имеет определённый разумный смысл, рано или позно приучает человека воспринимать последовательность таких предметов как текст, состоящий из бегло читаемых исполненных значения функциональных форм, выступающих одвременно как знаки. Такое умение жить и ориентироваться среди искусственных форм-знаков рано или поздно ведёт к возникновению специализированных знаков и специально осваимваемому умению читать и писать. Всё это столь важно, что, например, в этнографии разделение народов  на цивилизованные и первобытные реально предстаёт как разделение их на письменные и дописьменные

        Коль скоро благосостояние определяется  не богатствами дикой природы,  которые нужно только присвоить,а вновь соданными богатствами, которые есть ничто иное как опредмеченный человеческий труд, изменяется и статус человека как субъекта целесообразного труда. Первобытное общество, как известно, ориентировано хтонически, иными словами высший статус в первобытном сознании занимают животные, ценность которых как носителей животворной плоти совершенно несомненна. Не случайно первобытный человек, желая как бы польстить своим предкам, «возвышал» их до уровня животных. Земледельческая революция в долинах аллювиальных рек, где эффективность человеческой деятельности по добыванию средств к существованию повышалась на порядок, превращала человека из едока, каковым он прежде всего был в тотемистическом коллективе, прежде всего

в работника, способного производить гораздо больше, чем нужно для поддержания его существования. Причём, земледельческий труд, совершаемый здесь, рядом с домом, разнообразный и во многих своих элементах общедо-ступный, вовлекая в себя практически всё население земледельческого центра от детей до стариков, делал тем самым возможным осознание универсашльной ценности человека, т.е. не только ценности тотемистического родственника, но именно всех людей. Ибо чем больше становилось людей в земледельческом центре, тем больший объём ирригационных и собственно земледельческих работ они способны были выполнять, тем больше людей могло работать в сферах лишь опосредованно связанных с добыванием пищи, тем успешнее становилась деятельность человеческого объединения в целом и тем богаче и сильнее оно оказывалось.

         На смену прежним рассредоточенным  формам расселения людей, когда  отдельные тотемистические коллек-тивы  вынуждены были отталкиваться  друг от друга, чтобы обеспечить  себя достаточными для пропитания  охот-ничьими угодьями, пришло сосредоточенное расселение, когда разные родовые группы вынуждены были селиться бок о бок и налаживать совместную деятельность. Жизнь таких людей уже не могла регулироваться тотеми-стическими запретами и обычаями, ибо теперь соседями могли оказаться не только родственники, но и любые люди, живущие в земледельческом центре. Емстествненно, что  отношения между ними стали регулировались уже не видовыми, как раньше, а универсальными, родовыми правилами, каковыми стали нормы морали и далее права. Соответственно, на смену разделению людей по видовому признаку приходит родовое разделение людей на людей и животных. Причём  по ведомству животных проходят не только собственно житвотные, но и те люди, которые по меркам цивилизованного бытия ведут животнообразный образ жизни, т.е.первобытный или даже варварски-кочевой. Это разделение людей на подобных нам и дикарей, варваров, станет краеугольным камнем древних цивилизаций, сделавшим в частности возможным и морально приемлимым институт рабства.

         Однако, хотя значительная часть людей как бы остаётся животными, цивилизованное сознание, мыслящее себя как сознание вообще, становится несомненно антропоморфным, в той или иной форме признающим более высокую ценность человека по сравнению с животным и ведущим его происхождение уже не от животнообразного тотема, а от богов и героев, т.е. существ, в которых формируемые цивилизованной жизнью новые прежде всего созидательные качества выражены наиболее полно. Это будет умение, как доносит до нас древнейший эпос,

строить каналы и стены, изыскано наслаждаться и думать о бессмертии, но, пожалуй, самое главное – побеждать по человечески хитрых и по звериному неистовых и беспощадных животнообразных чудовищ. Так формируется первая известная нам из истории форма гуманизма, сколь бы ограниченной она нам ни показалась с точки зрения своременных представлений на этот счёт.

           Вместе с тем, как показывает  опыт, цивилизованное сознание отличается  от первобытного не только  своей направленностью, но и  самим характером психических  процессов. Речь идёт о том, что сознание охотника знает два основных психических состояни: состояние полной отмобилизованности и сконцентрировпанности на одном эмоционально перенасыщенном объекте и состояние раскрепощения и расслабленности, в сущности погружающее индивида в смутное и приятное ощущение кайфа, когда сознание еле брезжит. Такая динамика психики, хорошо нам знакомая по детской психологии, новыми императивами цивилизованного бытия оказывается существенно перестроенной. Труд земледельца, осуществляемый с рутинной регулярностью здесь рядом с домом и состоящий в основном из копания в земле, а не из каких-то однократных и непоправимых действий, вовсе не требовал предельной эмоциональной напряжённости. Конечно, сознание должно быть включено, но оно должно находиться рядом с рутинным процессом действия, наблюдая и подправляя его со стороны по принципу обратной связи. Тем более, что работа в таких пластичных материалах как глина, тростник, шерсть, растительные волокна это вполне допускала и даже предполагала. Это не работа с камнем, где, как и в случае с запущенной стрелой или копьём, неверное движение поправить уже нельзя. Это «третье» эмоционально нейтральное состояние сознания, допускающее и даже предпологающее его созерцательно-аналитическую, обобщающую ориентированность, явля-ется важнейшим завоеванием цивилизованного образа жизни, открывающего пути движения от «партиципиро-ванных», мифологических форм мышления, где что угодно может вступить в непосредственный контакт с чем угодно по принципу короткого замыкания, к повествовательно-логическим, эпическим формам мышления, рабо-тающим преимущественно в границах причинно-следственных зависимостей. Явившийся итогом длительного со-циально-исторического развития этот опыт, суммированный в письменности и школьных формах обучения, в ци-вилизованном обществе становится в конце концов достоянием каждого человека. 
 

4. Вторая  волна.

Следующей волной, раскрывающей движение общества в его  диахронной последовательности подобно  охотничьей и земледельческой является, как известно, промышленная волна, которая переносит нас с Востока, явившегося колыбелью древнейших цивилизаций, в Западную Европу, которая после крушения Римской империи на протяжении многих веков оставалась дальней окраиной Востока. Речь идёт о том, что хотя форма «работающего собственника», во многом предопределившая особое место Западной Европы в новое время, возникает довольно рано, ещё на развалинах античного рабства, те социальные и культурные предпосылки, которыми эта форма могла довольствоваться в своём функционировании на начальных этапах развития, были минимальными. Даже жизнь благородных сословий, что, например, столь явственно обнаружилось во времена Крестовых походов, когда они смогли сопоставить эту жизнь с роскошью и утончённостью господствующих слоёв Ближнего Востока, оставалась весьма примитивной, в основном ограничивающейся самообеспечением.

            Но как ни парадоксально, как  раз эта ограниченность и самообеспечение,  по необходимости предполага-ющие  и самодеятельность, явились одной  из опор будущего новоевропейского взлёта. Отсутствие развитых про-фессиональных ремёсел, столь распространённых в казённых производствах на Востоке, когда вся необходимая для жизни предметная среда при весьма скромных потребностях средневекового человека изготавливалась им самим в периоды межсезонья, действительно имело и конструктивные следствия. Дело в том, что когда определённая часть крестьянства, спасаясь от поборов возжелавшего повысить свой жизненный стандарт сеньёра, стала бежать с насиженных мест под стены королевского бурга,  монастыря или замка другого сеньёра, она со своими даже достаточно примитивными изделиями всегда находила покупателя, ибо практически не имела конкурентов. Учитывая, что земледельческий труд в средневековой Европе был мало производиьтельным по сравнению, допустим, с таковым на поливных землях Ближнего Востока, а объём необходимых производственных орудий и бытовых предметов в средней полосе был достаточно широк,  экономическая деятельность оседающих на предместьях ремесленников очень рано стала превращаться во вполне приемлимый способ обеспечения себе «достойного пропитания», ничем не уступающий крестьянскому труду. 

           Естественно, что свободное ремесло,  не располагающее какими-то начальными  капиталами и ориентиро-ванное  на обеспечение элементарного жизненного стандарта, с самого начала было связано с примитивной инди-видуальной торговлей. Профессиональная торговля в средневековой Европе имела место всегда, но поддерживалась она заезжими торговцами с Востока чуждыми местной среде и и ориентировалась на завозные экзозотические товары -- пряности и украшения. Торговля же, возникающая в свободных городских поселениях, носила совсем другой характер.  Во-первых, она ориентировалась на самые обычные предметы повседневной жизни, что позво-ляло ей при всей её неприхотливости проникать в самые основы бытия. Во-вторых, не обладая никакими началь-ными капиталами, она напрямую зависела от местных потребителей, которые только и могли её субсидировать. Наконец, опять же по необходимости такая торговля непосредственно была связана с производством, куда немедленно возвращались её скромные доходы , что в свою очередь вело к формированию весьма перспективного стереотипа ведения дел. Короче, это была так называемая «новая торговля», существенно отличающаяся от широкомасштабной торговли на Востоке, которая способна была приносить огромные барыши, но затрагивала интересы лишь верхних слоёв населения, не вторгалась в основы жизни и была в основном транзитной, извлекая свою прибыль из огромной разницы между покупной и продажной ценой. В силу этого она практически никак не была связана с производством, а добытые ею богатства при издревле существующем в восточных городах избыточным населении, доступном в сущности даровой эксплуатации, использовались в основном на покупку должностей и званий или престижное потребление, а не вкладывались в производство, не превращались в капитал.

          Не удивительно, что именно  в мелочной массовой торговле  средневековой Европы, а не в  богатой восточной торговле, где  всё зависело не от вложенного труда, а от нескольких индивидуальных удачных сделок, впервые начинает формироваться техника торговли и финансового обращения: двойной бухгалтерский учёт, производст-венный кредит или золотой флорин как надёжное и универсальное средство обмена. Когда в свободных бюргер-ских городах начинают оседать и богатые профессиональные купцы, вкладывая свои капиталы в такую тесно связанную с производством торговлю, это приводит к тому, что сравнительно быстро начинают формироваться чисто рыночные торгово-производственные структуры и крупные богатства другого типа, работающие уже как капиталы и способные оказывать влияние даже на судьбы королевских дворов.

          Но, пожалуй, самое главное, что  в вольных городах, открывших  и освоивших новый источник  жизни – ориентированный на рынок массовый ремес-ленный труд, т,е, элементарную промышленность, начинает складываться и новая культура, известная в истории как культура Возрождения.20/ При этом, обычно, говорят прежде всего об искусстве. Но ещё важнее то, что промышленный труд, измеряемый просто объёмом произведённой продукции, т.е. чисто объективной, количественной меркой, впервые привлекает вниманиеи к предметно-количественным отношениям, что при существующем в Европе остром недостатке рабочих рук, воплощается в инетересе к технике как опосредущему звену между работником и производимой товарной массой. Производственная техника становится объектом самостоятельного внимания, основным источником экономии живого человеческого труда, что с необхомость вело к возникновению первых самодействующих машин. Таких, например, как водяные и ветряные мельницы, а далее – часы, а также таких достаточно сложных технических агрегатов как волочильные и прядильные устройства, подъёмные и транспортные приспособления и, наконец, самого печатного станка. Всё это увенчивается возникновение опытного научного знания, которое со временем приведёт к машинной революции, поставившей Европу  на особое место в мире.

          Эпохальным достижением свободного  бюргерского  города было качественно новое устройство общест-венной жизни, выразившегося прежде всего в учреждении гражданского общества и наёмно-договорных форм государственного управления. В отличии от Востока, где город всегда был резеденцией центральной власти и зависел от её благорасположения ещё больше, чем деревня, власть в средвековой Европе никогда не была сплош-