Философия Истории

            В целом в отличии от возвышенно-эзотерической  древневосточной культуры, выполняющей  прежде всего функцию ненасильственного  подавления, античная култура стала  приобретать  гуманитарно-игровой,  личностно-соревновательный характер, выполняя прежде всего функцию личностного развития. Её составляла система  средств и знаний, формирующих свободного самодеятельного человека, способного быть атлетом-вином, пополняющим  внешними рабочими ресурсами производственный потенциал полиса, способного быть гражданином-патриотом, обеспечивающим самоуправление своей общины-государства, способного организовать развивающий  досуг и обладающего для этого необходимыми атлетическими и духовными потенциями.

          Но всё это оказывалось возможным  лишь до тех пор, пока продолжал сохраняться существенный перепад в уровне социокультурного развития между Европой и Ближним Востоком, пока сохранялось как само собой разумеющееся убеждение, что люди принципиально по природе вещей не равны, и большая, не эллинская их часть может быть трактована в качестве «говорящих орудий», что в целом обеспечивало устойчивый приток бросовой рабочей силы, необходимого сырья и культурных новаций из-вне. Отсюда исключительная недолговечность античного мира по сравнению с древневосточными обществами. Как только эти внешние возможности оказались 

исчерпанными, а  христианство провозгласило духовное равенство людей перед богом, античный мир стал быстро клониться  к упадку, чтобы навеки остаться только «нормой и недосигаемым образцом».         

                                                    ЖИВЫЕ  ЦИВИЛИЗАЦИИ.

          Однако сколь ни обширно культурное  наследие исторических цивилизаций,  действительную многолиней-ность  исторического развития можно  почувствовать только обратившись к наследию самых жизнеспособных,  всё ещё существующих региональных цивилизаций. Вот об этих пяти «живых», как говорил Тойнби, цивилизациях и пойдёт теперь речь. Вслед за Тойнби мы будем именовать каждую из этих цивилизации по имени той религии, в которой наиболее отчётливо высвечивается её ценностное ядро, хотя концентрируется оно, конечно, не только под влиянием религии, но под влиянием всех уникальных исторических обстоятельств, в которых формировалась та или иная великая цивилизация и прежде всего в изначальный «детский» период её жизни. Подобно тому, как само-тождественное Я отдельного субъекта, объединяющее в индивидуальную судьбу разнолпорядковые события человеческой жизни, задаётся произхождением и первыми годами его жизни, так и ценностное ядро коллективного субъекта как некоего достаточно долго живущего, т.е. исторического, коллективного организма, задаётся его

древнейшей историей. Так по мнению З.Фрейда 26/ определяющие и относительно стабильные черты  еврейского народа, задающие его своеобразный ментальный облик, восходят ко временам Моисея, египетского исхода и тра-гических событий за этим последовавших. И современные сведения из истории мировых цивилизаций вполне подтверждают эту догадку великого психоаналитика об определяющем влиянии ранних этапов жизни социально-исторических организмов на формирование «архитипов», имеющих в последующем универсальное значение. Астральная отрешённость древних культов, занимающих исключительное место в индуистском мире, восходят ко временам Ригведы и арийских завоеваний; нравственно-практическая ориентация китайского сознания – ко временам легендарных императоров, системати-затором поучений которых считал себя Конфуций; деятельностно-правовая устремлённость западно-европейского сознания – ко временам возникновения формы «работающего собственника», т.е. раннему средневековью; а маскулинно-мобилизационный характер исламского сознания с принципом возмездия во главе – к борьбе за выживание, которую вела первая исламская умма под руководством Мухамеда во враждебной ей деловой Мекки. 

                                                                   1. Исламская цивилизация. 

Основная идея ислама, что человек должен смиренно и радостно отдавать себя в распоряжение некоего высшего сверхчеловеческого начала единственно только и способного придать действительный смысл индивидуальному бытию, восходит ещё к древним «гидравлическим» цивилизациям, в которых отдельный человек был не субъектом, а лишь несамодостаточной деталью сконструированной из живого материала «мегамашины» – всесильной деспотии. И там, где такой менталитет был жив, ислам оказывался просто обречённым на успех. С другой стороны, там, где исламская экспансия наталкивалась на ариалы распространения других великих религий и цивилитзаций – христианства на северо-западе, индуизма на юге и конфуцианства на востоке – победная экспансия ислами, несмотря на его исключительный мобилизационный потенциал, так или иначе оказывалась блокированной. Как впрочем и завоевание Ближнего Востока армией Александра Македонского и последовпавшая за этим активная эллинизация этих мест имели лишь поверхностные успехи, которые ни к каким далеко  идущим последствиям не привели. Таким образом, великая исламская империя, утвердившаяся в конце 1тыс. на пространствах от Магриба до Средней Азии и даже после своего государственно-политического распада оставшася ценностно однородной, была как бы возрождением на другом витке цивилизационного развития тех исходных предпосылок, которые издревле сложились на Ближнем Востоке с их несомненным предпочтением начала общинно-государственного началу индивидуально-личностному.

          Эта глубинная историческая укоренённость,  делающая исламские идеалы на  определённой почве чем-то само  собой разумеющимся или даже  единственно возможным, и ошеоломляющий  опыт раннего успеха придали исламской цивилизации, с одной стороны, столь важное во всяком конкурентном выживании чувство безусловной уверенности и непогрешимости, с другой стороны, чувство превосходства над реальностью, нежелание и неумение считаться с ней, когда дела складываются не в твою пользу, стремление вопреки всему остаться таким, каким ислам хотел себя видеть, а не реально был. Реальная история всегда оставалась для него «лишь источником примеров для заранее сделанных выводов»27/.

         Вместе с тем этот исходный архитип  подтверждается и канонизированной историей первой исламской уммы во главе с Мухамедом. Начало его деятельности приходится на смутное для Аравийского полуострова время, когда в результате завоеваний сасанидского Ирана пути транзитной торговли, идущие из Индии в Европу, смещаются с аравийского побережья на восток и большое количество деятельного и воинственного арабского населения ока-   

зывается не у дел. Наступает время ханифов /проповедников, указующих правильные пути/ и Мухамед является одним из них. Его проповеди в форме разрозненных высказываний, отмеченных, однако, несомненной харизмой, состояли из «популистских», как мы бы сейчас сказали, афоризмов, обличающих ростовщичество и призывающих к взаимопомощи и солидарности, но самое главное, указующих выход из тягот и сомнений сложившейся ситуации. Таковым оказалось страстное и безусловное упование на единого всемогущего бога-заступника 

          В этом, конечно, ничего оригинального  ещё нет. Всё это в изобилии  присутствует в священных текстах и христианства, и иудаизма, и зароостризма, широко известных в той же многоконфессиональной деловой Мекке, где начал проповедывать Мухамед. Оригинальным и судьбоносным оказалось то, как организовал Мухамед жизнь общины своих сторонников, столкнувшись со враждебным со стороны правящих кругов города отношением к своим популистским призывам. Мухамед перестроил её таким образом, что эта община из религиозного объеди-нения превратилась в союз заговорщиков /тоталитарную секту, как мы сейчас говорим/, в котором лидер обладал не только релиозным авторитетом, но обретал вообще безраздельную власть над поведением и душами своих приверженцев, становясь земным наместником того всеведущего бога, которому во имя спасения от сомнений и трудностей жизни следовало безраздельно отдаться. И далее этот принцип единения всех видов власти под религиозной эгидой Мухамед сумел сохранить и на макроуровне, когда речь уже шла не о религиозном братстве, воинственно отстаивающем свою веру, а о военно-государственном образовании, всеми наличными силами утверждающим и расширяющим свои позиции среди других народов и государств. Именно как идеология мобильных военных отрядов, живущих в экстремальных условиях тотального завоевательного похода, и сложился ислам в отличии от христианства как идеологии жаждущих душевного милосердия рабов и униженных, от индуизма как идеологии рассуждающих о вечности аскетов-аристократов, от конфуцианства как идеологии мудро и властно управляющих чиновников.

          Это тотальное единство, воспроизведённое  уже на макрокровне, было подтверждено и соответсвующими организационными формами включения религии в общественное целое. Дело в том, что ислам не создал да и не пытался создать для осуществления своих функций в обществе какой-то особой церковной организации, как это, например, было в христианстве, ни даже какой-то особой религиозной идеологии в виде систематизированного профессионального богословия. Он просто расположился в тех гнёздах, которые общество создаёт для осущест-вления государственных и общегражданских целей, вытолкнув из них всё неудобное для себя. И действительно, зачем было создавать церковь, если церковные функции были вменены самому государству и осуществлялись как высшие государственные функции. Более того, зачастую и светские функции осознавались и пересказывались в регилиозных терминах и оказывались исполненными регилиозной страсти и нетерпимости. Война представала

как джихад, т.е. как священное покарание неверных, оскорбляющих своим неповиновением всесилие аллаха;

правосудие как  осуществление на межчеловеческом уровне вечных нравственных истин шариата, высказанных в коране и суннах; даже повседневное административное регулирование осуществлялось так, что ближайший религиозный авторитет оказывался не только соправителем, но и судьёй светской власти. Как свидетельствуют специалисты, «исламская история не имеет политической истории как таковой, существует только история конфессиональной общины».28/

         Такая тотальная сакрализация  жизни, с одной стороны, придавала  исламским обществам исключительную мобильность и универсальную управляемость особенно в критических точках их существования, например, в войне. С другой стороны, непосредственное врастание исторически обусловленных социальных норм в регили-озную практику приводило к консервации социальной жизни, к тому, что общество в целом менялось по той же метрике, что и проповедующая вечные истины нетерпимая религия. В этом смысле ислам сыграл в истории ближневосточных обществ консервативную, ретардирующую роль. А наивысший взлёт арабо-мусульнаской культуры, так называемый «исламский ренессанс» приходится как раз на период ослабления политического могущества ислама, когда развернувшийся при Аббасидах распад  халифата и усиление власти наместников-эмиров, тесно связанных с местными культурными традициями, сделали жизнь более прогматичной и светской. Располагая награбленными во времена «покорения неверных» гиганскими ресурсами, эмиры, обретая независимость от богдадского халифа как высшего духовного авторитета, использовали её, конечно, не для укрепления чистоты веры, а для благоустройств своих резеденций, для повышения престижа и известности своего двора. Они становились щедрыми меценатами, соревнующимися друг с другом количеством и славой собранных при дворе поэтов, философов, учёных, связанных не только с исламской догматикой, но и с древними эллинестическими, римско-христианскими и персидскими традициями. Всё это не могло не повлечь за собой увеличение количества грамотных и образованных людей и в целом к росту культурного уровня. Разумеется  в рамках восточного стандарта. Действительного уважения к человеку, к правам и достоинству личности исламский мир не знал никогда. «Произвол власти и право сильного всегда оставались здесь неоспоримым законом социальных и политических отношений».29/ Освобождение обыденных человеческих прав и интересов от религиозного прессинга всегда давалась мусульманским обществам с большим трудом, так что даже устройство светское государство для многих из них и по сей день остаётся неразрешимой проблемой.    

          Естественно, что такая ситуация  никак не способствовала развёртыванию  тех потенций, которые, как мы  знаем, заключены в частно-личностном  начале. Личностное начало могло  войти в сферу интересов исламской  системы ценностей, лишь став  сакрализованным олицетворением  командно-административных или жертвенно-шахидских функций, т.е. став чем-то надчеловеческим и в этом смысле опять же безличностным. Сфера частно-хозяйственных интересов, как и повседневный производительный труд оттеснялись на второй план, становясь уделом либо женщин, которых маскулинная исламская среда считала существами второго сорта, либо избыточной части базарного мужского населения, которое по сути дела тоже было неполноправным. Возвышенно-желанное содержание жизни воплощалось в покорении неверных, в строгом и властном управлении, наконец, в благородной, пресыщенной жизнью лени, но никак не в заботах о повседневных делах и трудах, которые оставались преимущественно предметом фискальных интересов.

Неудивительно, что в услових в сущности негативной трудовой этики и отсутсвия гражданских, независимых от сакрализованного государства форм жизни, новоевропейские ценности, без которых практически невозможно пре-одоление традиционного бытия, приживались в исламизированном мире с большим трудом, а попытки админист-ративно ввести их со стороны получивших образование на Западе отдельных политических лидеров, зачастую вели не вперёд, а назад, к рецидивам воинственного фундаментализма. Причём главными инициаторами фундамен-талистских реставраций оказывались социальные низы, исламизированные народные массы. 

2. Индуистская цивилизация.

Индуистская цивилизация  одна из древнейших на ойкумене: её исходный архитип восходит ещё ко временам арийских завоеваний, т.е. где-то к началу П тыс. до н.э. Во всяком случае мистическое значение эзотерических культов, способных, якобы, вырвать человека из юдоли земных страданий, что далее останется общим местом индийского менталитета, несомненно арийского происхождения. К арийскиим заваеваниям восходит и система кастового деления общества, являющегося, по-видимому, продуктом длительного мирного сосуществования пришлого арийского населения с местным дравидским, находящимся на более низком уровне культурного раз-вития. Устойчивое общественное целое из этого исходно разнородного человеческого материала получилось в результате своеобразной ненасильственной сегригации, в ходе которой разные группы населения оказались за-креплёнными за разными видами престижно неоднородной деятельности. Высшие слои арийского населения обеспечили себе исключительное положение в обществе монополией на религиозно-обрядовую деятельность, приобщающей человека к высшим трансцендентным формам бытия. И здесь ничего оригинального по сравнению с древневосточной практикой ещё нет. Оригинальное начинается с того, что эта монополия обеспечивается не доминирующим положением и во всех других общественно важных видах деятельности, как мы это видим в случае с исламом, а утончённо-аристократическим пониманием и осуществлением самой религиозно-культовой практики, т.е. с помощью лишь самого религиозного авторитета. Иными словами, доминирующее положение в обществе высшей касты – брахманов достигается их как бы природно-личностной предопределённостью к этому положению без всякого внешнего принуждения. Они по само собой разумеющемуся положению вещей чище, возвышеннее всех остальных и это подтверждается несомненностью личного примера, наглядно демонстри-рующего их физическую и духовно-интеллектуальную исключительность.