Интерпретация библейского мифа о падшем ангеле в поэмах «Аббадона» и «Агасфер» В. А. Жуковского

     С годами в творчестве Жуковского усиливается  «грустная настроенность».  Эта  настроенность не являлась просто данью модной в те времена элегической «меланхолии». Она основывалась на общественной неудовлетворенности и подкреплялась характером его личной жизни. Вся его молодость прошла под знаком упорной и оказавшейся безнадежной борьбы за личное счастье. Все попытки поэта получить руку возлюбленной Марии Андреевны Протасовой терпели крах. Маша была покорна воле матери, не желавшей отдавать дочь за полунищего полурусского поэта. Бесчеловечность законов, разрывающих «союз сердец» («Алина и Альсим»), Жуковский переживал очень мучительно:

     Кто слез на хлеб свой не ронял,

     Кто близ одра, как близ могилы,

     В ночи, бессонный, не рыдал,

     Тот вас не знает, вышни силы!

     («Кто  слез на хлеб свой не ронял...») [2, т. 1, с.426].

     «Холодное жестокосердие в монашеской рясе, с кровавою надписью на лбу: должность (выправленною весьма неискусно из слова: суеверие) сидело против меня и страшно сверкало на меня глазами», – так описывает Жуковский одно из своих мучительных свиданий с матерью любимой девушки. «И эти люди называют себя христианами? Что это за религия, которая учит предательству и вымораживает из души всякое сострадание?.. Режь во имя бога и будь спокоен! Я презираю их от всей души, – и с тою религией, которую они так пышно воздают за истинную».

     Это был качественно новый этап в  религиозном миропонимании Жуковского, который диалектически вытекал из предыдущего восхваления сначала Бога как творца, затем женщины как тайного пристанища Бога. Тот трагический опыт самоотвержения и страдания, через который пришлось пройти Жуковскому, заставлял его искать призрачных религиозных утешений и укреплял в нем настроения христианского самоотречения: «Страданье нам учитель, а не враг...»

     Основной  ход его философских рассуждений  в эту пору таков: земная красота  дивная, но временная; все великое  и благое человеческих дел и дней перед лицом вечности мгновенно. Эта концепция способствует рождению в лирике Жуковского нового героя – страдающего, во всем разочаровавшегося поэта в мире – «минутного странника».

     Исполненный неудовлетворенности жизнью поэт, которого современники называли «поэтом страдания», далек от ропота и протеста. В течение всей своей жизни Жуковский верил, что за все муки в жертвы – «там наше воздаянье» [2, т. 7, с.466] .  («Песня» - «О милый друг, теперь с тобою радость...»), что «смертных ропот безрассуден» [2, т. 7, с.541].

     На  основе мироощущения, заключавшего в  себе единство наслаждения и горечи, радости и печали, Жуковский разрабатывает  мотив «утешения в слезах». На земле все лучшее – в страдании, все счастье – в воспоминаниях  о прошлом и надежде на встречу в загробном мире. Но чтобы попасть в лучший мир, нужно пройти долгий и мучительный путь очищения от греховности. Таким образом, пережив глубокую личную драму, Жуковский приходит к переосмыслению нравственных ценностей.  Его лирику разных периодов пронизывают мотивы надежды на встречу в другом, лучшем мире (если человек выстраивает свою жизнь согласно христианским требованиям):

     Есть  лучший мир; там мы любить свободны;

     Туда  моя душа уж все перенесла;

     Туда  всечасное влечет меня желанье;

     Там свидимся опять…

     («Песня»,1811) [2, т. 1, с.388];

     Прости! Не вечно жить! Увидимся опять;

     Во  гробе нам судьбой назначено  свиданье!

     Надежда сладкая! Приятно ожиданье!..

     («На  смерть А<ндрея Тургенева>»), –

     упования  на освобождение в загробном мире от земных забот:

     Пришед  туда, о друг, с каким презреньем

     Мы  бросим взор на жизнь, на гнусный свет;

     Где милое один минутный цвет;

     Где доброму следов ко счастью нет…

     («Тургеневу, в ответ на его письмо») [2, т. 7, с.678];

     примирения  с судьбой:

     Следуй  же мудрым! всегда неизменной душою,

     Что посылает судьба, принимай и не сетуй!..

     («К  самому себе»)  [2, т. 7, с.734];

     бренности и дисгармоничности земного бытия:

     О наша жизнь, где верны лишь утраты,

     Где милому мгновенье лишь дано,

     Где скорбь без крыл, а радости крылаты

     И где навек минувшее одно…

     («На  смерть ее величества королевы Виртембергской»). [2, т. 1, с.655].

     Создавая  сложный мир чувств и переживаний  лирического героя, поэт стремится  найти для человека нравственную опору, которая сделала бы его  морально стойким пред лицом активного зла. И эта опора – вера в торжество высшей справедливости. Его герой, в мире «минутный странник», сознательно готовит себя к загробной жизни, выбирая путь постоянного нравственного совершенствования. Очищая душу страданием, воспоминаниями о лучших людях, отречением от земных наслаждений он не ропщет на судьбу, а надеется на лучшую, вечную жизнь на небесах.

     Размышления о бренности человеческого бытия  звучат в элегии «Славянка» (1815). В  ней исхоженные вдоль и поперек  места в «Павловске», знакомые «до боли сердечной» пейзажи не вызывают чувства привычного, обыденного восприятия. Специфика жанра обязывает поэта смотреть на мир под элегическим углом зрения. Но в этом видении явно намеренное желание превратить Павловский парк если не в тамбовскую или муромскую глушь, то в нечто подобное. «Все дико вокруг меня: и сумрак, и молчанье» [3, с.338]. «Здесь дремлют ели гробовые», «заглохшая тропа», «берег темен надо мной», «древа облечены вечерней темнотою» [3, с.401]. Понятно, что в Павловском парке, с его правильными английскими газонами, можно было найти уединенные, «дикие» места, но Жуковский взглянул на них как первопроходец, как человек, не бывавший здесь с детства. И в этом особенность его поэтического созерцания, как и в том, что он не просто изображает, а верит в «живую душу» природы. У Жуковского нет преград между земным и демоническим миром. «Фантазия начинает рисовать пока еще невидимые, но страшные демонические образы. И в этот момент напряженность психологического восприятия снимается самим поэтом рассуждениями о превратностях судьбы «уединенного певца», «о неумолимости смерти, покинутых друзьями и проч.», – отмечает В.В. Сдобнов [65, с.66].

     Элегические герои у Жуковского не относятся  к категории блаженных в своей  праведности или неведении, встречающих ночь, ни о чем не беспокоясь и ничего не боясь. Ночи они боятся, потому что сознание своей греховности и неотвратимости наказания не дает им покоя. Поэзия Жуковского предназначена простым смертным, которые грешат и каются и не делаются от этого величайшими злодеями, не претендуют и на мгновенное райское блаженство. Демоническая сфера для них – не праздное любопытство, а повод к серьезным размышлениям.

     У Жуковского есть замечательные произведения, относящиеся к так называемой «поэзии мысли» – попытки воплотить сложную, стремящуюся познать законы человеческой жизни мысль, часто трагическую и философски значительную. Данные устремления в наибольшей степени выражены в элегии «На кончину ее величества королевы Виртембергской», написанной в январе 1819 года. В этой элегии поэт рисует смерть Екатерины Павловны, сестры Александра I, но как смерть молодой и красивой женщины, счастливой матери и жены; в элегии раскрывается трагичность переживаний осиротевшей семьи:

     Супруг, зовут! Иди на расставанье!

     Сорвав  с чела супружеский венец,

     В последнее земное провожанье

     Веди  сирот за матерью, вдовец;

     Последнее отдайте ей лобзанье;

     И там, где всем лобзаниям конец,

     Не  внемлющей прости свое скажите

     И в землю с ней все блага  положите. [2, т. 1, с.499].

     Неожиданный и случайный факт – смерть юной и очаровательной женщины – Жуковский обобщил и возвел в степень общей закономерности. Образы беспощадной судьбы, грозной силы, коварного и неумолимого рока властвуют над человеком в реальной действительности:

     Прекрасное  погибло в пышном цвете…

     Таков удел прекрасного на свете! [2, т. 1, с.623]

     Заканчивает Жуковский первую строфу, давая ключ к философскому размышлению над  тайнами бытия. Неизбежная гибель красоты, лучших надежд, стремлений в час  цветения – так переосмыслил Жуковский  древнюю тему смерти. Его элегическая грусть о печальной участи человека обернулась скорбной жалобой о несовершенстве земной жизни:

     О, наша жизнь, где верны лишь утрата

     Где милому мгновенье лишь дано,

     Где скорбь без крыл, а в радости  крылаты

     И где навек минувшее одно… [2, т. 1, с.456].

     Эта общая доля личности и всех ее духовных проявлений неизменно волнует Жуковского на протяжении всего творчества. 

     Трагическая элегия «На кончину ее величества королевы Виртембергской» заканчивается религиозно-примиряющим аккордом). Религиозные идеи сливаются в поэзии Жуковского с романтически-идеалистическими представлениями.

     На  поэта произвел сильное впечатление Новалис, немецкий поэт, принадлежащий к группе так называемых иенских романтиков; с его произведениями Жуковский познакомился в начале 1810-х годов. Начиная с 1816 года, и в силу обстоятельств личной жизни и в силу служебных обязанностей, Жуковский подолгу бывал в Германии. Он лично познакомился с вождем реакционных немецких романтиков Л. Тиком. Жуковскому оказались близкими идеи о некоей таинственной сущности мира, которая лишь иногда раскрывается перед человеком. Многое заимствовал Жуковский из мистической «Песни» («Lied») Шеллинга. Мистические мотивы есть в «Славянке»; ими определена тематика стихотворений «Невыразимое», «Лалла Рук», «Таинственный посетитель», «Цвет завета», «К мимопролетевшему знакомому гению», «Мотылек и цветы». Но все же смысл этих стихотворений объективно выходит за пределы мистически-религиозных представлений. Они могут восприниматься как поэтическое выражение стремления человека к идеалу, к «мечте». Известно, что Пушкин пришел в восторг от стихотворения «Мотылек и цветы» и не принял только ту его часть, в которой возобладал дидактически-морализаторский тон. Пушкину запомнились стихи:

Пускай же к вам, резвясь, ласкается, 
Как вы, минутный ветерок; 
Иною прелестью пленяется 
Бессмертья вестник, мотылек. [2, т. 1, с.381].

     Благодаря той многозначности слова Жуковского, о которой уже говорилось выше, «бессмертье», так же как «прелесть» и «вестник», могли восприниматься как символы торжества вечного, великого и прекрасного над соблазнами «заземленной», лишенной идеалов жизни. Несомненно, именно так воспринимал стихотворение Пушкин, столь чуждый туманному идеализму.

     Таким образом, поэзия Жуковского активно  впитала в себя христианские образы и мотивы. Поэт искал пути преодоления  и самоистребления зла, воплощая его в различных формах и образах: как явления природы (буря, ветер), как демонических персонажей, как людей, наделенных греховностью и не желающих от нее избавляться. Лирика Жуковского, основанная на христианских взглядах поэта, наметила пути для освоения демонической темы  в более крупном жанре – поэме.

       2.2 Человек глубоко верующий, Василий Андреевич Жуковский перенес свое отношение к Богу и в свое творчество. Концепция земного бытия человека, нашедшая отражение в поэзии Жуковского, основывалась на христианской традиции. Целью земной жизни он считал подготовку к жизни загробной, а это подготовка включала в себя постоянное нравственное самосовершенствование, помощь близким людям, стремление к идеалу. В письме к А.И.Тургеневу (август 1805) он писал: «Я нынче гораздо сильнее чувствую, что я не должен пресмыкаться в этой жизни; что должен возвысить, образовать свою душу и сделать все, что могу, для других. <...> Мы живем не для одной этой жизни, я это имел счастие несколько раз чувствовать, Удостоимся этого великого счастия, которое ожидает нас в будущем, которому нельзя не быть, потому что оно неразлучно с бытием Бога!» [2, т. 7, с.451]. А в письме к Н. В. Гоголю от 20 февраля 1847 года он попытался предоставить само «бытование» души в посмертном мире: «…душа со своими духовными сокровищами, с воспоминанием о лучшем земном, ей одной принадлежащем, ей, так сказать, укрепленном смертью и слившимся с ее бытием духовным, со своей любовью, со своею верою переходит в мир без времени и пространства; она слышит без слуха, видит без очей, соприсутственна всегда и везде душе, ею любимой, не отлученная от нее никакою далью, тогда как нам, живущим, язык ее недоступен, и то, что стало более нашим, кажется нам утраченным навеки» [2, т. 7, с.547].

     По  мнению Жуковского,  душа,  пройдя через  демоническую  сферу, отстрадавшая за греховное земное и очищенная от него, попадает наконец в идеальный мир. Вместе с тем поэт справедливо полагая, что всему свое время, а вечное блаженство надо еще и заслужить. Его «голос с того света» не кричит, как «здесь» хорошо, и не призывает лирического героя побыстрее закончить земной путь, он призывает достойно закончить все начатое на земле. Жизнь поэта есть, без преувеличения, постоянное творение добра, труд и следование заповедям Христа. Жуковский с молодости опасался совершить какой-нибудь тяжкий грех и тем самым отсрочить, а то и вовсе закрыть себе путь в идеальный мир. Хотя поэт и не был монахом, не проводил все дни в молитве, к грешному прикасался, как всякий смертный, но в грешном для него существовала мера, которую он старался не нарушать. Добро, творимое Жуковским, разумеется, несводимо только к эгоистическому облегчению пути в идеальный мир через сферу страдания и очищения. Но как христианин он понимал, что добро, творимое на земле, есть определенный положительный залог на будущее в посмертной жизни. Это значит быть угодным Богу через добро.