Интерпретация библейского мифа о падшем ангеле в поэмах «Аббадона» и «Агасфер» В. А. Жуковского

     Он  звал прекрасное мечтою;

     Он  вдохновенье презирал;

     Не  верил он любви, свободе;

     На  жизнь насмешливо глядел —

     И ничего во всей природе

     Благословить  он не хотел. [14, т. 7, с.445].

     Признавая губительность жизненной позиции Демона, отрицающего смысл чего-либо, лирический герой из последних сил сопротивляется Демону-искусителю – и ужасается тому, что может не устоять:

     Печальны  были наши встречи:

     Его улыбка, чудный взгляд,

     Его язвительные речи

     Вливали в душу хладный яд.

     Неистощимой клеветою

     Он  Провиденье искушал… [14, т. 7, с.478].

     Сам поэт устоит, и страшный по силе духовный кризис 1823 года минет, но отзвуки «Демона» еще не раз прозвучат в его  творчестве. Стихотворение было опубликовано в 1824 году. Цензура, к счастью, не вникла в содержание стихотворения, а современники решили, что в нем дан психологический портрет Александра Раевского. Пушкин был вынужден дать разъяснения, но как бы не от своего имени: «В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало-помалу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство мучительное, но непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души. Недаром великий Гёте называет вечного врага человечества духом отрицающим. И Пушкин не хотел ли в своем демоне олицетворить сей дух отрицания или сомнения, и в сжатой картине начертал отличительные признаки и печальное влияние оного на нравственность нашего века» [14, т. 7, с.675].

     Дух отрицания, – у Гете Мефистофель, – в библейской мифологии – Денница, Сын зари, Люцифер, падший ангел, в просторечии дьявол. Отпавший от Бога ангел причастен к грехопадению Адама и Евы, а с изгнанием их из Рая – к развитию земной цивилизации и также к развитию человека, с самосознанием личности, каждого из нас, с переменами в умонастроении, что нашло выражение в стихотворении Пушкина. Такого рода перемену пережил и герой Пушкина Евгений Онегин, впав в хандру во цвете лет.  Между тем эта перемена произошла и в общественном сознании русского общества, что в известной степени связано и с подавлением выступления декабристов.

     В поразительном по лаконизму, лиризму  и философской глубине стихотворении  Пушкина запечатлена не только история его души, но и история развития человеческой мысли от античности до эпохи Возрождения, вплоть до романтической эпохи рубежа XVIII - XIX веков.

     Стихотворение стало вехой в истории духовной жизни Пушкина.  
Демон – это пушкинский вариант Фауста. Предыдущее и будущее – на перекрестке духовных дорог человечества. Стихотворение демонстрирует историю отдельного человеческого сознания. В.Г. Белинский писал по поводу темы демона у Пушкина: «Не будучи демоническим поэтом, Пушкин имел право и не мог не знать иногда муки сомнения: ибо этой муки совершенно чужды только натуры мелкие, ничтожные, сухие и мертвые» [23, т. 1, с.234].

     Непосредственно к образу Мефистофеля Пушкин обращается в «Замысле из Фауста» (1826). «Сцена из Фауста», заметил В. Г. Белинский, «не что иное, как развитие и распространение мысли, выраженной Пушкиным в его маленьком стихотворении «Демон» [23, т. 1, с.341].

     «Самое  важное в этом творении Пушкина  не стилизация, не опыт реставрации древних форм, не обогащение драмы современными смыслами, а необыкновенно остро и сильно данное углубление возможностей, таящихся в мифе о Фаусте. Пушкин предельно проявляет внутреннюю форму» [23, т. 1, с.367]. В 1833 г. он заметит, что «Байрон в «Манфреде» ослабил дух и формы своего образца» [14, т. 7, с.37].

     Пушкин  был верующим человеком и понимал, что предшественники Гёте, – К. Марло, Ф. Мюллер, Ф. Клингер и др., – правы: Фауст, образ которого коренится  в народном творчестве, который продал душу дьяволу, пусть даже и во имя  благородной цели расширения границ человеческого познания, Фауст, реально существовавший – маг и чернокнижник, ставший прообразом литературного Фауста, – не может быть не наказан. В этой связи поэт делает акцент на мотив наказания: он наказывает Фауста Мефистофелем, а Мефистофеля – Фаустом:

     Без дела, знаешь, от тебя

     Не  смею отлучаться я –

     Я даром времени не трачу. [14, т. 7, с.412].

     В «Сцене из Фауста» действие происходит после событий, описанных у Гёте, но не на небе, а на земле, – вдалеке Фауст видит корабль. Фауст скучает и просит своего спутника его развлечь.

     Вместо  этого Мефистофель пускается  в философские и психологические  рассуждения. «Скажи, когда ты не скучал? – спрашивает он. – Подумай, поищи» [14, т. 7, с.238]. Он разворачивает перед Фаустом всю его жизнь, – и выясняется, что все его стремления, его желания, его поступки происходили от скуки. Мефистофель упрекает его в том, что он вызвал его, «как арлекина, из огня», т.е. для того, чтобы тот развлекал его, – опять же от скуки:

     Я мелким бесом извивался,

     Развеселить тебя старался,

     Возил и к ведьмам, и к духам,

     И что же? всё по пустякам. [14, т. 7, с.422].

     Фауст вынужден признать его правоту. Однако он предпринимает попытку оправдаться. Он говорит, что несмотря ни на что, всё-таки нашёл истину:

     В глубоком знанье жизни нет –

     Я проклял знаний ложный свет,

     А слава… луч её случайный

     Неуловим. Мирская честь

     Бессмысленна, как сон… Но есть

     Прямое  благо: сочетанье

     Двух  душ… [14, т. 7, с.478].

     Фауст говорит о любви. Для Мефистофеля  это – тревожный симптом. Кому как не ему знать,  что «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в единстве с Богом, и Бог пребывает в единстве с ним» [25, с.677].

     Но  Мефистофеля это не пугает. Он знает  все тайные закоулки фаустовской души:

     Фауст:

     О сон чудесный!

     О пламя чистое любви!

     Там, там – где тень, где шум древесный,

     Где сладко-звонкие струи –

     Там, на груди её прелестной

     Покоя томную главу,

     Я счастлив был…

         Мефистофель:

     Творец  небесный!

     Ты  бредишь, Фауст, наяву!

     Услужливым  воспоминаньем

     Себя  обманываешь ты.

     Не  я ль тебе своим  стараньем

     Доставил  чудо красоты?

     И в час полуночи глубокой

     С тобою свёл её? Тогда

     Плодами своего труда

     Я забавлялся одинокий,

    Как вы вдвоём. Всё помню я [14, т. 7, с.531].

    В пушкинском произведении Мефистофель будто призван изобличать Фауста, развенчивать его поступки и называть всё своими именами. То «пламя чистое любви», о котором грезит Фауст, – не любовь, дарованная свыше, а самый обыкновенный разврат и скука:

    Потом из этого всего

    Одно  ты вывел заключенье…[14, т. 7, с.539].

    Видимо, это заключенье настолько безысходно, что Фауст не захотел услышать его из уст Мефистофеля. В ярости он прогоняет его. Но Мефистофель не может оставить Фауста просто так, ему нужно дать поручение. Фауст отсылает дьявола утопить корабль с тремя сотнями человек.

    В интерпретации Пушкина Фауст  – убийца. Он заключил сделку с сатаной и стал похожим на него. На того, кто «был человекоубийцей от начала и не устоял в истине, потому что  в нём нет истины» [25, с.690].

     Образ Демона нашел замечательное художественное воплощение в поэзии М.Ю. Лермонтова.    Тема Демона появляется у поэта в самом начале творческого пути. В 14 лет он пишет стихотворение «Мой Демон», где главный образ выступает как злое начало:

       Он недоверчивость вселяет,

      Он  презрел чистую любовь,

      Он  все моленья отвергает,

      Он  равнодушно видит кровь.

      И звук высоких ощущений

      Он  давит голосом страстей,

      И муза кротких вдохновений

      Страшится неземных очей. [10, с.157].

     Через год Лермонтов говорит о том  же, немного приблизив к себе демона (здесь он уже не «меж дымных облаков»):

     Две жизни в нас до гроба есть.

     Есть  грозный дух: он чужд ему;

     Любовь, надежда, скорбь и месть —

     Все, все подвержено ему.

     Он  основал жилище там,

     Где можем память сохранять,

     И предвещает гибель нам,

     Когда уж поздно избежать.

     Терзать и мучить любит он;

     В его речах нередко ложь...

     Он  точит жизнь, как скорпион.

     Ему поверил я ... [10, с.322].

     Еще через год:

     И гордый демон не отстанет,

     Пока  живу я, от меня,

     И ум мой озарять он станет

     Лучом небесного огня.

     Покажет образ совершенства

     И вдруг отнимет навсегда,

     И, дав предчувствие блаженства,

     Не  даст мне счастья никогда. [10, с.356].

     В этом стихотворении  Демон – скорее не злой, а гордый, «небесный», тревожащий, манящий совершенством дух; он внутри самого поэта, часть его души.

     Средоточием демонической темы в творчестве Лермонтова является поэма «Демон», над которой он работал около десяти лет. На творческий замысел Лермонтова во многом оказали влияние произведения Байрона и Виньи. Хотя очевидно, что помимо романтического духа французской поэмы, существует объединяющий образ «тяжелой слезы». Однако Лермонтов отнимает ее у Христа и дарит ее Демону, давая тому ореол страдальца, вызывая к нему сострадание. Этот штрих с одной стороны роднит Демона с байроновским Люцифером, а с другой – лермонтовский дух в отличие от Люцифера не сострадает людям («Я знаю мысли смертных,// Я сострадаю смертным…// Это мысли всех достойных»). Он их презирает, губит, как, например, жениха Тамары, как саму Тамару. Тем самым утверждается мысль о ненужности такого творения, как человек, слабого духом, лицемерного, коварного. В этом Демон повторяет Люцифера, который тоже считает дела и творения Бога бессмысленными.

     Люцифер и Демон ставят целью соблазнить человека, в одном случае это мужчина, в другом – женщина. Следовательно, методы воздействия разные. В одном  случае падший ангел искушает ум Каина, открывая ему тайны Вселенной, растравляя его больное  самолюбие, поощряя его гордыню и неприятие брата, а главное, не переубеждая его, что смертность человека не является препятствием в обретении цели и смысла жизни:

     Каин:

     Я живу,

     Но  лишь затем, чтоб умереть, и в жизни

     Я ничего не вижу…

     Живя, я проклинаю час рожденья

     И презираю самого  себя… [6, с.56].

     В ответ Люцифер переводит недовольство Каина на «Творца-учителя», «тирана и разрушителя»:

     Мы, духи, с вами, смертными, мы можем

     Хоть  сострадать друг другу; мы, терзаясь,

     Учения  друг другу облегчаем