Служилые люди Посольского приказа во второй половине XVII — начале XVIII в

     Теперь  обратимся к источникам личного происхождения: материалы ранней переписки Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (1643–1645 гг) с царём Алексеем Михайловичем, Петра I с Ф.А. Головиным и П.Б. Возницына с Петром I (во время Карловицкого Конгресса 1699–1700 гг).

    А.Л. Ордин-Нащокин оставил после себя богатое эпистолярное наследие, которое включает более сотни писем¹⁰⁷. Из них мы узнаём, что он активно участвовал в событиях в Польше. Так, он сообщал о миролюбивых настроениях Речи Посполитой в 1645 г., ссылаясь на любезный приём королём русского гонца Ефима Юрьева и на выдачу царю самозванца Яна Лубы¹⁰⁸. Все эти данные показывают А.Л. Ордина-Нащокина как талантливого аналитика, который может извлечь выгоду не только для страны, но и для себя, повышая например, свой статус в глазах государя.

     Эти письма отражают и неформальную сторону и внутриприказных отношений. Так Афанасий Лаврентьевич имел много врагов среди представителей родовой знати и писал об этом царю: «Думным людям ненадобен я… Хотят откинуть меня, чтобы не разорилось мною государственное дело! Как в Московском царстве искони…посольския дела ведают люди ближней думы во всем освидетельствованные разумом и правдою. А я холоп твой…плачусь о своем недостоинстве. У такого дела пристойно быть из ближних бояр: и роды великие и друзей много, во всем пространный промысл имеют и жить умеют и Посольский приказ ни от кого обруган не будет»¹⁰⁹. Это оказало влияние на монарха, которому стала надоедать чрезмерная опека Афанасия Лаврентьевича. Всё это привело к охлаждению отношений между ними, и царь не стал, как раньше защищать Ордина-Нащокина. Поэтому, даже достигнув успеха на Андрусовских переговорах в 1670 году, присоединив Малороссию и Киев к России, он … чуть не подвергся опале, так как в Москве уже думали о подданстве западной Малороссии и государю, видимо, доложили, что Московскому государству новый договор «не надобен». И 2 декабря 1671 г. великого московского дипломата и «промышленника» «царь… от руки своея государския … милостиво отпустил и от всея мирския суеты свободил явно»¹¹⁰.

     Также интересно письмо самого монарха к главе дипломатического ведомства от 14 марта 1660 года¹¹¹. Основная тема письма – предательство старшего сына Афанасия Лаврентьевича Воина, который перешёл на сторону враждебного Польского государства. Отец очень переживал по этому поводу, о чём и писал государю Алексею Михайловичу, который отвечал ему. Сначала он уведомил Афанасия Лаврентьевича, что он в курсе дела и что очень сожалеет вместе с ним о поступке его сына: «Учинилось нам, Великому Государю, ведомо, что сын твой попущением Божиим, а своим безумством объявился во Гданьске, а тебе, отцу своему, лютую печаль учинил…И мы…и сами по тебе, верном своем рабе, поскорбели, …»¹¹². Этому поступку государь даёт религиозную интерпретацию, так он считает это дело «происком сатаны», а его сына отделённой от отца жертвой этих «дьявольских» обстоятельств»¹¹³. Также, ссылаясь на Святое писание, царь говорит о юности Воина: «Юность есть нетвердо и всезыблемо основание, и непоколеблема и удобосокрушимая трость…»¹¹⁴. Этими словами царь говорит, что юности свойственно непостоянство и горячность, по вине которых сын дипломата и совершил данный проступок.

     При всех этих горестях, постигших дипломата, монарх даёт свой совет – «воспрянути от печали, что от сына и возложити печаль на волю Божию»¹¹⁵, то есть суметь пережить это горе и молиться Всевышнему. К тому же отношение монарха к Афанасию Лаврентьевичу не изменилось и оставалось доброжелательным, ведь в этой измене сына отец не виноват и поэтому он не должен нести за него это наказание. Сын же  накажет себя сам: «..мы, Великий Государь, его [Воина] измену поставили ни во что, и ведаем, что кроме твоея воли сотворил и тебе злую печаль, а себе вечное поползновение учинил»¹¹⁶. При этом, Алексей Михайлович называет его сына «простаком» и эту измену он учинил по «юношескому малодоумию», а измена его – это тщательно спланированный и готовивший акт, когда его сын тайно передавал секретные поручения, даваемы царём, не только отцу, но и на вражескую сторону. Так монарх пишет: «И он, простец, великого государя, тайно был, и по одно время, и о многих делах с ним к тебе приказывали, а…яда под языком ево не ведали»¹¹⁷. К тому самодержец верит, что его сын остепениться и вернётся к отчему дому: «А он человек молодой, … яко же и птица лета летает…и полетав довольно, паки ко гнезду своему прилетает…»¹¹⁸.

     Это письмо показывает, что монарх был осведомлён не только о профессиональной, но и о личной жизни главы Посольского приказа. Письмо иллюстрирует благожелательное и доброе отношение царя к А.Л. Ордину-Нащокину.

     Также важен внешнеполитический контекст: письмо написано в 1660 г., во время заключения Малороссийского мира и поэтому царь Алексей Михайлович, не желал отправлять Афанасия Лаврентьевича в опалу.

     Так, просмотрев переписку А.Л. Ордина-Нащокиина, как источник о внешних коммуникациях, можно отметить, что для подобных социальных практик середины XVII в. характерно: во-первых, поддержание официально-делового стиля коммуникаций даже в личных письмах (грамотках) и со стороны монарха, и тем более, дипломата, а во-вторых, усиленное внимание дипломата не только к дипломатическим, то и к недипломатическим сферам. Он затрагивал и некоторые аспекты ситуации внутренней жизни страны (в частности, дипломат вёл активные дискуссии на экономические темы и даже проводил экономический эксперимент у себя на малой родине – Пскове). И здесь иногда Ордин-Нащокин пишет не только как дипломат, а как рачительный хозяйственник¹¹⁹. Всё это было ново для российской действительности.

     Адресат другого монарха – Фёдор Алексеевич Головин, происходил из знатного боярского рода. Вступил на службу при царе Фёдоре Алексеевиче, в 1685 г. был пожалован стольником, а позже - в окольничие. В Великом посольстве к европейским дворам (1697) Головин, был вторым, после Ф.Я. Лефорта, полномочным послом. В период 1699–1706 г. Ф.А. Головин руководил внешней политикой: вел обширную дипломатическую переписку с Паткулем, Мазепой и руководил действиями русских послов: Долгорукого в Польше, Толстого в Турции, Голицына в Вене, Матвеева в Гааге¹²⁰.

     Писем Ф.А. Головина сохранилось довольно много. Это материалы уже иной эпохи – рубежа XVII и начала XVIII вв. В письмах Ф.А. Головина, как в личных письмах А.Л. Ордина-Нащокина сохраняется официальный тон переписки и между Ф.А. Головиным и Петром Великим есть определённая дистанция: употребляются шаблонные фразы, такие как «Всемилостивейший государь. Здравие твое, милостивого государя, и всех, желающих оного, десница. Вышнего навеки счастливо да соблюдет»¹²¹. Ещё большая отдалённость чувствуется в письмах посольского дьяка П.Б. Возницына, который даже боится своего государя. Так Прокофий Богданович хотел сделать царю «рождественский подарок» и заключить двухлетнее перемирие с турками к 25 декабря (по старому стилю) 1697 г. И даже когда уже всё было решено, П.Б. Возницын трепетал перед царём: «Пётр Алексеевич! Помилуй, не оставь раба своего во всякой своей милости. Только…Бог видит, сколько труд свой полагал (прилагал)¹²².

     Но  характер стилистики писем самого Петра I меняется: царь обращается к Фёдору Алексеевичу почти как к равному. Также он говорит с ним о различных бытовых мелочах, например, просит привести ему атлас: «…также изволь с первою посылкою прислать ко мне атлас, которой мы часто сматривали в зеленом чахле»¹²³. Или же он просит прислать медный котелок для смоления верёвок: «Изволь прислать котел медной, в котором смолят верефки, которой привез Кинциусъ»¹²⁴. Иногда государь пишет о погоде: «морозы зело великия, так что и работать нельзя, и дорога хороша»¹²⁵. А Ф.А. Головин, например, спрашивает монарха, достаточно ли ему…высланных в Петербург бочек вина: «Вина, государь, венгерского четыре бочки отпустил в Питеръбурх. Досталное прикажешь ли посылать? Прикажи мне дать ведать»¹²⁶.

     Но  главное, что государь делился с ним своими размышлениями, что говорит о доверии к нему. Например, говоря о Корчмине¹²⁷, Пётр I отмечает, что этот «… детина…не глуп и секрет сънесть»¹²⁸. Монарх хочет, чтобы Карчмин расследовал места вокруг Ладожского озера: «…а места тут зело нужно: проток Ладоского (Ладожского) озера в море (посмотри в картах), и зело нужно для задержания  выручки»¹²⁹. Но при этом, он просил, чтобы Фёдора Алексеевича не говорил об этом Книшеру: «Зело нужно, чтобы Кънишер тово не ведал, потому что он знает, что он ученъ»¹³⁰.

     При этом нельзя забывать, что монарх был  в курсе даже «закулисной» дипломатический  игры. Так в 1698 г., незадолго до открытия Карловицкого конгресса, П.Б. Возницын старается вступить с турками  в тайные сепаратные переговоры. Этим переговорам оказал содействие проживающий тогда в Карловицах сербский патриарх Арсений Немович. Раздобыв от него надёжного чернеца Григория, Возницын отправил его к Маврокодато - тайному советнику турецкого султана в Белград. Об этой посылке он пишет Петру I в письме от 15 октября, где уведомлял царя о получении от него собственноручного письма из Москвы от 31 августа: «Милостивое твоё, государя…писание от августа в 31 день…дошло и из него о настоящем деле выразумел...И уже ко оным делам отозвался, чтоб нам приятственно поступать и чрез  верных имели б сношение»¹³¹. Видно, что в письме от 31 августа Пётр I писал определённое повеление относительно мирных переговоров с турками (в том числе и сепаратных). Пётр очень опасался остаться один в войне с Турцией, особенно на фоне прогрессирующей мысли о войне  со Швецией, поэтому был даже пойти на необычную уступку: отдать приднепровские городки. Об этом Пётр писал П.Б. Возницыну первого и шестого января 1699 г. Но эти письма запоздали, о чём писал Прокофий Богданович: «Те твои, государь, указы много опоздали, и уж как турков так и посредников кроме Царяграда, сыскать ныне негде». Здесь же дьяк успокаивал царя в его опасении остаться один на один в войне с Турцией: «Только, по-видимому, турки с тобою склонны к миру. А чтоб, государь, кто рассуждал или мыслил, что турки учинят со всеми мир, а нам дав малое перемирие после б восхотели (обратить) всё на тебя, государя, войну, отнюдь того не чая. Да и то должно рассудить, для какой прибыли туркам с тобою, государём, воевать?»¹³²

     Также монарх часто полагается на знания и эрудицию посла, давая лишь рекомендации, а не указы. Например, он пишет о том, как расставить полки по городам: «Полки буде чаешь лутчше, постафь по городам к той стороне. На расколникоф посылать ли? Много - знатно (т. е. дорого), мала - нет ничево. О том прошу совету»¹³³. Или же: «начальных людей где взять, сам знаешь; разве выбирать неволею»¹³⁴.

     Интересно, что по осмотру работ на верфи в сентябре 1704 г., обычно чрезвычайно вспыльчивый и требовательный, Петр I сделал довольно мягкий выговор Ф.А. Головину: «Еще вашей милости пеняю, что не изволите остерегать всего должного»¹³⁵. Так монарх начинает всё больше считаться с талантливыми людьми и даже прощает им некоторые провинности. Но «свобода» эта шла «сверху», от императора. Сам Ф.А. Головин в этих письмах представляет себя как слуга и подданный великого монарха, хотя царь уже видит в нём не только подданного, но и человека со своим мнением и разумом.

     Следует рассказать и о свойстве, качестве коммуникации. В XVII в. они не отличались высокой оперативностью. Ведь сначала перед посольством послу давались наказы (инструкции), а потом, после посольства (которое могло длиться несколько месяцев, а то и год) он давал составленный им отчёт - статейный список. Лишь в самых чрезвычайных случаях, он мог выслать какие-нибудь срочные депеши. Но уже конца XVII – начала XVIII в. Здесь налицо внедрение новых методов в сфере дипломатии вообще, и в предпосылки к этому зародились уже к середине XVII в. Статейные списки уходят в прошлое, а вместо них появляются походные дневники – журналы. Но главная нить общения с монархом проходит не через них, а через срочные и секретные письма - депеши. Так, например, А.А. Матвеев общался с Петром I во время своего посольства во Францию в 1705 г., в виду секретности дипломатической миссии. Его же статейный список - путевой журнал освещал лишь описания страны, её королевской династии, и. т. д.

     Кроме того, «внешние» коммуникативные практики стали более светскими. Так 22 декабря 1696 г., Пётр I ввёл указ о так называемых «богословиях», который отменял традицию прописывать в документах титулы и изложения понятия верховного божества, которые обычно содержались в грамотах к «басурманам»¹³⁶. То есть стала складываться деловая дипломатическая манера, что проявлялось изменениями как в стилистике, так и в содержании, где стали освещаться бытовые сюжеты.

    Таким образом, можно сделать следующие наблюдения. К концу XVIII в служащие Посольского приказа активнее обсуждают происходящие события и в личной переписке, где они могут высказать ещё и своё мнение. За период 1660–1710–х. гг. упрощается форма коммуникации: на смену громоздким статейным спискам приходят более мобильные и упрощённые по форме журналы. Да и за время своего посольства посол более активно общается с государём (и не только) посредством личных писем (грамоток). К концу XVII в. в приказном делопроизводстве широко распространяются передовые для того времени методы: введение тетрадно-книжного формата ведения дел вместо свитков, составление подробных обзоров из зарубежных «ведомостей», постепенное внедрение практики по содержанию при важнейших иностранных дворах официальных представителей и неофициальных агентов (А. Никитин в Речи Посоплитоц, А.С. Свейковский в Автсрии)¹³⁷  Меняется стилистика, причём перемена эта происходит от самого монарха. Пётр I постепенно «сокращает дистанцию» между собой и Ф.А. Головиным и с другими своими подчинёнными, что лично подданные позволить себе не могли. К началу XVII в. активнее обсуждается внедипломатическая тематика. Так помимо экономических, военных и прочих вопросов, которые Фёдор Алексеевич поднимал в письмах к императору, в обсуждение включались бытовые мелочи.

Всё это  приводит к тому, что постепенно на смену «старомосковской» дипломатии, основанной на «посольском обычае» и православной религии, приходит светская  европеизированная дипломатия.

     Таким образом, частично проследив самую  наглядную линию коммуникации служилых людей с монархом через их официальные  отчёты - статейные списки, можно  заключить следующее:

1. Источники официального характера отражают официальную линию отношений, в которых даётся не только информирование, но и на возвышение личности государя и уничижение своей фигуры. Даже в начале XVIII в. А. А. Матвеев в своём статейном списке пишет: «при сем, целуя ноги ваши, челом бью. Из последних нижайшей раб ваш Андрей Матвеев»¹³⁸.

2. Характер  коммуникации меняется. Даже в  официальных источниках середины XVII в. посол в диалоге с царём был лишь транслятором его воли в ущерб своей собственной.

3. Что  же касается возможности прямого общения с монархом, то она была очень ограничена. Выход на «общение» с монархом имели лишь люди, занимавшие высшие московские чины, то есть руководители внешнеполитического или другого приказного ведомства (думные дьяки и их заместители «товарищи»). Нижестоящие чины, такие как подьячие, если и «общались» с монархом, то только лишь через документацию: статейные списки, составленные по возвращению из посольства или челобитные. Напрямую же писать или докладывать, о своих волеизъявлениях, не было принято. 

§ 2.2. Внутренние коммуникативные  связи

     Служилые  люди активно общались не только с  монархом, но и между собой. Изучение внутренних коммуникативных связей позволяет раскрыть богатую сферу  служебных и внеслужебных связей и проследить их эволюцию.

     Эта линия связи является коммуникативным  каналом, который делится на невербальный (неречевой) и вербальный (речевой). Эти виды каналов послужили основой для формирования устной, а символьный - для документной коммуникации¹³⁹. Эти каналы предоставляет участникам коммуникативного процесса средства для создания и восприятия сообщения¹⁴⁰.

     Для анализа внутренних коммуникативных  связей служилых людей Посольского  приказа  обратимся к материалам переписки дипломатов А.Л. Ордина-Нащокина, П.Б. Возницына, В.В. Голицына и Ф.А. Головина.

    Так Афанасий Лаврентьевич писал не только монархам, но и Фёдору Ивановичу  Шереметеву – сыну Ивана Васильевича  и Богдану Миничу Дубровскому. Фигура Ф.И. Шереметева известна со времён Смутного времени¹⁴¹. Он сильно влиял на Михаила Фёдоровича. Другой адресат Богдан Минич Дубровский был думным дворянином, потомки рода которого занесены в IV ч. родословной книги Московской губернии¹⁴². Эти люди имели высокий статус в условиях местничества.