Начальный этап «Холодной войны» (конец 40-х – начало 60-х гг. XX в.)

Таким образом, принцип ведения переговоров лег в основу американской по­зиции, и задача заключалась в том, чтобы установить сроки и условия подобных пе­реговоров. Во время встречи с Эттли и с канадским премьером Макензи Кингом в се­редине ноября 1945 г. американцы объявили позиции, по которым возможно дости­жение соглашения. Они предусматривали необходимость учреждения комиссии при Организации Объединенных Наций (ООН в то время еще не начала свою работу), чтобы вести переговоры на основе четырех принципов, каждый из которых должен был служить предшествующей стадией для перехода к последующей фазе перегово­ров. В соответствии с этими принципами требовалось установить полный обмен ин­формацией в научных целях; установить контроль, чтобы гарантировать      мирный      характер   использования атомной   энергии.[26] Предусматривалось       уничтожение    атомного    оружия    и    всех   других вооружений,   способных   привести   к   массо­вым   разрушениям;   создание системы контроля и использованием инспекций и дру­гих средств, чтобы гарантировать страны, подписавшие это соглашение, от неиспол­нения его другими странами. Важно учесть тот пункт, согласно которому принцип учреждения инспекции вытекал из решения уничтожить все произведенное атомное оружие. Проект был умеренный и осторожный, и можно было использовать его как основу для продуктивной дискуссии, тем более что на Московской сессии СМИД Бирнс сумел получить поддержку Советов по вопросу об учреждении специальной комиссии при Организации Объединенных Нации.

Бирнс поручил своему заместителю Ачесону и Давиду Е. Лилиенталю, руко­водителю строительства гидроэлектростанции на реке Теннеси, подготовить оконча­тельный проект, чтобы представить его в связи с началом деятельности ООН. После принятого Генеральной Ассамблеей ООН в январе 1946г. решения создать Комиссию ООН по атомной энергии, Ачесон и Лилиенталь разработали свой проект. Он преду­сматривал создание Комиссии Организации Объединенных Наций, которая после проведения учета ресурсов расщепляющихся материалов взяла бы на себя контроль над всеми запасами обогащенного урана и тория с целью предоставлять ресурсы только для мирного использования. Нарушители этого правила подлежали наказанию соответствующими контрмерами; Соединенные Штаты должны решить в дальней­шем, как и когда, прекратить производство атомных бомб. Для предоставления этого плана в ООН Трумэн назначил деятеля, который, как он надеялся, облегчит в даль­нейшем прохождение через конгресс возможных соглашений. Речь шла о Бернарде Барухе, восьмидесятилетнем финансисте, который оказывал влияние на процесс формирования некоторых американских политических решений. Этот момент сле­дует подчеркнуть, потому что обычно говорят о переговорах 1946г. по ядерному оружию как о переговорах по «плану Баруха».[27] В действительности Барух появился на сцене в последний момент и его личный вклад заключался в том, что он потребо­вал включить в проект Ачесона-Лилиенталя поправку , согласно которой вопросы об атомном оружии должны были проходить голосование в Совете Безопасности без применения права вето , поскольку они касались проблемы, затрагивающие интересы всех стран мира, а не только великих держав. Совершенно очевидно, что предложе­ние американского финансиста вносило изменение в проект и делало невозможным его принятие Советами. С момента, когда Советы стали создавать свой военный ар­сенал, у них не было никаких оснований соглашаться на контроль, ли­шавший их возможности реализовать право вето. Трумэн и Бирнс понимали, что по­пали в труд­ное положение, и испытывали досаду, что выбрали Баруха представите­лем Соеди­ненных Штатов в столь тонком деле.[28] Тем не менее, было слишком поздно что-либо менять и поневоле пришлось позволить Баруху предоставить проект в из­мененном виде, что он и сделал 16 июня 1946 г. Казалось, американские предложения в версии Баруха были более открытыми и «вильсоновскими», чем вариант, подготов­ленный Государственным департаментом, потому что отменялось право вето в во­просе о контроле над ядерной энергией и проводилась «свободная и полная инспек­ция», ко­гда это потребуется, вариант Баруха обеспечивал теоретически неограничен­ную га­рантию всем странам мира.[29] В действительности он отражал концепции, харак­терные для американских военных кругов. Это был бы подлинно открытый проект, если бы в то время все страны мира обладали знаниями, необходимыми для мирного или воен­ного использования атомной энергии. Однако в то время, исключая немцев, только три государства на Западе уже добились существенных успехов на пути создания своих атомных арсеналов, с другой стороны – только Советы энер­гично стремились ликвидировать разрыв в военных потенциалах. Создать авторитет­ный международ­ный орган, где у Советов не было бы права вето, означало бы навя­зать им, и только им , обязательство показать всем , на какой стадии находятся их на­учные исследова­ния», и подчиняться правилам, установленным этим авторитетным органом. Кон­сультант Молотова по проблемам Ядерной энергетики Дмитрий Ско­бельцын считал, что план Баруха делал невозможным развитие независимого произ­водства, поскольку контроль над ресурсами был бы поручен международной органи­зации, находящейся, вероятно, под контролем американцев.[30] Он утверждал: «отка­жемся от этого контроля и будем со всей решительностью продолжать наши научные исследования и работу по подготовке нашего полностью независимого атомного производства так же, как американцы поступили во время войны». Молотов разделял эту точку зрения. По­этому не вызывает удивления, что выступления советского пред­ставителя в ООН Громыко были жесткими и негативными.[31] Он обвинил американ­скую делегацию в намерении подорвать единство великих держав в Совете Безопас­ности, так как она представляет проекты, «несовместимые с интересами Организации Объединенных Нации» и предложил альтернативный план, согласно которому меж­дународная кон­венция запрещала бы производство и применение атомного оружия и предусматри­вала уничтожение уже произведенного атомного оружия.[32] Что касается контроля, ин­спекции, санкций и отмены права вето – все это решительно исключалось. Ошибка Баруха предоставляла Громыко возможность показать, что Советы были действи­тельно против атомного оружия, предлагая уничтожить уже существующее оружие, что сделало бы излишним инструменты контроля, противоречащие суверенитету го­сударств и нормам ООН. В действительности проект Ачесона-Лилиенталя поставил бы Громыко в затруднительное положение, потому что требовал от него более аргу­ментированного обоснования принципиальной враждебности Советов всему, что мешало их планам военной и экономической реконструкции. В этих условиях дис­куссия осталась безрезультатной. Создание авторитетного органа, гарантировавшего только мирное использование ядерной энергии, оказалось невозможным. Реализм Сталина был обоснованным. Американцы утратили возможность избежать гонки вооружений, о которой говорил Трумэн.[33] К этому времени все понимали тяжесть пред­стоящего бремени и степень риска, вытекающие из сложившейся ситуации и ос­ложняющие положение на будущее, чреватое конфликтами. В последнее время мы все чаще говорим о цене победы и в этот комплекс входит и вопрос о желании по­бедителей извлечь из победы наибольшую выгоду. Такова была логика победите­лей во всякой войне; это проявилось и после второй мировой войны. Особенность сложившейся ситуации была в глобальном, общеми­ровом характере войны, и, со­ответственно, дискуссии о результатах победы каса­лись не какого-то одного ре­гиона или страны, не одной проблемы; они затронули положение во всем мире, они распространились на вопросы политические, эконо­мические военно-стратегиче­ские.

Общемировые размеры и масштабы конфликта, огромная цена и значение победы резко повысили и «цену» итогов войны, их  распределения между победи­телями.

Но нельзя забывать довоенные взаимоотношения между победителями. В течении двух десятков лет острая политическая и идеологическая конфронтация разделяла Советский Союз, с одной стороны, и США и Англию – с другой.

Недоверие, существовавшее между СССР и Англией в 1939 г., неприятие социализма, преобладавшее в капиталистическом мире, и отторжение капитализма, пропагандировавшееся и культивировавшееся в СССР, не могли уйти и исчезнуть. Требовалось не просто и не только единство действий во времена войны и общая цель разгрома фашизма. Для прочного и надежного сотрудничества в послевоен­ные годы необходим был кардинальный пересмотр внешнеполитических ориенти­ров с обеих сторон и отказ или хотя бы смягчение идеологизации международной политики, характерной для стран антигитлеровской коалиции.[34]

На отношения между ними значительное влияние оказывала привычка ис­пользовать силу, сложившаяся в ходе войны. И если раньше она была решающим фактором и аргументом для достижения победы, то теперь уже после победы оста­вался «силовой синдром», соблазн решать послевоенные международные про­блемы с помощью тех же силовых методов, что и в ходе войны.

Как свидетельствует тот же мировой опыт, от политических лидеров требу­ется большое умение и готовность после длительных военных конфликтов отре­шиться от военных методов и решений, от той опоры на военную силу, которая была так естественна во время военных действий.

Но следует признать, что лидеры США, Англии и Советского Союза оказа­лись не способными к такому повороту событий. Практически сразу же после окончания войны они взяли курс на силовое противостояния, используемое ими при решении послевоенных проблем. Для США и их союзников такими  силовыми аргументами были экономическая мощь и атомное оружие, для СССР – огромная армия, находившаяся в Европе и на Дальнем Востоке после победы над Германией и Японией.

При анализе причин происхождения «холодной войны» следует иметь в виду и такое обстоятельство, как складывание биполярной структуры мира. Биполяр­ность, как свидетельствует история, очень часто служила источником конфронта­ции. К концу войны фактически уже сложились предпосылки для биполярного мира.[35]

Из стран Запада только США вышли с возросшей военной и экономической мощью. Они очень скоро заняли преобладающее и, пожалуй, даже господствующее положение в капиталистическом мире. Первое послевоенное пятилетие прошло под знаком гегемонии США, как решающего влияния не только на внешнюю политику, но очень часто и на внутриполитическое развитие своих западных партнеров и со­юзников. Поэтому мы и можем говорить о биполярной структуре мира, о противо­стоянии США и СССР уже применительно и к первым послевоенным годам. Сле­дующий момент связан с Ялтинскими соглашениями. Сегодня, на закате «холодной войны», мы имеем возможность по-новому взглянуть на ялтинские решения. Сей­час требуется более взвешенный анализ этих соглашений. Он чрезвычайно важен и для изучения истоков «холодной войны». Раздел сфер влияния, осуществленный фактически в соответствии с ялтинскими договоренностями, подогревал амбиции обеих сторон, стимулируя желание укреплять свои позиции в тех регионах и стра­нах, которые находились в сфере влияния тех или иных держав.

Поэтому всякое подозрение в Москве или в Вашингтоне относительно наме­рения другой стороны получить какие-либо односторонние или новые преимуще­ства создавали дополнительные стимулы и основания для конфронтации и недове­рия, ухудшали общий политический и психологический климат. Можно говорить, скорее, о том, что не сами ялтинские соглашения, которые фиксировали склады­вавшийся статус-кво, а их интерпретация, апелляция к ним с обеих сторон, по­пытки использовать их для получения тех или иных выгод и преимуществ включа­лись в нарастающую обстановку враждебности, характерной для «холодной войны».

В более широком плане речь шла о складывании новой структуры мира и нового соотношения социальных и политических сил. И вопрос состоял в том, на­сколько противостоящие друг другу страны, а в дальнейшем и блоки смогли адап­тироваться в новых условиях, принять те новые реальности, которые нарастали в мире после второй мировой войны.

Социальные сдвиги в Европе, Азии, а затем и в Африке, вызвавшие к жизни новые революционные процессы, поставили перед державами-победительницами вопрос об отношении к этим переменам. И теперь, спустя 40 с лишним лет, следует признать, что и СССР и США с их партнерами реагировали на изменения в мире в соответствии с установками, выработанными в 20 – 30-е гг. Американцы стре­ми­лись любой ценой удержать прежние позиции, существовавшие в странах Вос­точ­ной Европы, помешать революционной и социальным переменам.[36]

США и их западные союзники были очень обеспокоены ситуацией, склады­вавшейся во Франции, Италии и других странах Западной Европы; они стремились сохранить их в орбите капитализма, оттеснив коммунистов, вошедших в прави­тельство некоторых государств Западной Европы. Когда обозначились крупные ре­волюционные перемены на азиатском и африканском континентах, то и там основ­ная линия США и других западных держав состояла в том, чтобы оттеснить левые силы, придерживающиеся так называемой «социалистической ориентации», и со­хранить освободившиеся страны в орбите «свободного мира».

Такой подход с обеих сторон усиливал идеологическую конфронтацию, по­ляризовал политические и идейные установки. Они соответствовали и тем процес­сам, которые происходили внутри США и СССР. Разгул маккартизма в США, пре­следование инакомыслящих (коммунистов и им сочувствующим) содействовали созданию образа врага в каждом, кто исповедовал коммунистические взгляды.

Для историков, занимающихся историей «холодной войны», нужно подойти к ее истокам и сущности с точки зрения общечеловеческих ценностей и интересов. При такой постановке вопроса станет ясно, что именно узкоэгоистичный подход, стремление получить преимущество за счет другой стороны лишали такую поли­тику общечеловеческого и общецивилизованного смысла. Именно игнорирование этих ценностей и стало одним из главных побудительных мотивов к началу гонки вооружений и к старту «холодной войны».[37]

Таким образом, история «холодной войны» ставит вопрос об упущенных возможностей с обеих сторон. Он стал одним из ключевых в новой историографии «холод­ной войны». Историкам предстоит детально, используя документы, выяс­нить, что, как и когда было упущено в политике США и CССР в условиях перехода от войны к миру. Подобный подход не только позволит оценить те возможности и альтерна­тивы, которые существовали в послевоенные годы, но и даст нынешним поколения пример того, как не следовало вести политику в сложных и порой экс­тремальных ситуациях. Речь может идти об использовании всего опыта истории (и позитив­ного, и негативного) для современности.

1.2. Отечественная историография «холодной войны»

В советской историографии, также как и в зарубежной, есть свои источники и документы, хотя и не в таком широком доступе. Среди советских источников следует выделить «Интервью тов. И.В. Ста­лина с корреспондентом «Правды» от­носительно речи г. Черчилля»,[38] «Запись бесе­ды тов. И.В. Сталина с деятелем респуб­ликанской партии США Гарольдом Стассе­ном 9 апреля 1947 г»,[39] «Интервью И.В. Сталина Эллиоту Рузвельту»,[40] «Меморан­дум правительства СССР о Североат­лантическом договоре»,[41] выдержки из «Вар­шавского договора»,[42] «Сообщение о Московском Совещании Министров иност­ранных дел СССР, США и Великобри­тании»,[43] «О создании совета экономической взаимопомощи»,[44] «Из послания Н. С. Хрущева Дж. Кеннеди» во времена Карибского кризиса.[45] Эти источники очень важны, так как они являются продуктом своего времени и своей страны. Своим существованием эти документы подтверждают мысль, что сверхдержавы часто действовали вслепую, не знали, что думает и чем дышит другая сторона. Нельзя не отметить тот факт, что советские официальные доку­менты были в основ­ном отве­том на соответствующие американские заявления, как, например, аналитический обзор Новикова «Внешняя политика США в послевоенный период».[46]

Различия в историографиях прежде всего связаны с объемом исследований. В США, да и в других странах Запада, существует большая литература, изданы многие десятки трудов, специально посвященные истории «холодной войны», при­чем значительное их большинство основано на архивных документах. В СССР практически не было специальных исследований по этому вопросу, а были лишь главы и разделы в различных общих трудах или работы, посвященные анализу зарубежной историографии «холодной войны». Что касается привлечения архивных докумен­тов, то и этот процесс в СССР практически был наложен «гриф секретности».

Попытки американской стороны навязать странам Восточной Европы «свою систему ценностей» не отвечали интересам и возможностям тогдашнего этапа их общего развития. Почти во всех этих странах у власти находились коалиционные правительства, выдвигавшие на первый план осуществления широких общедемо­кратических реформ. Предлагавшиеся же американской стороной политические альтернативы, по существу, предполагали возврат к прошлому, отвергнутому на­родами еще в годы антифашистской борьбы. США делали ставку на так называе­мые «демократические силы», представленные выходцами из бывших буржуазных партий, многие из которых, особенно в государствах – бывших союзниках гитле­ровской Германии, запятнали себя сотрудничеством с фашизмом.

О совершавшихся осенью 1945 г. переменах в советско-американских отно­шениях и советской внешней политике свидетельствовали также и высказывания М.М.Литвинова в беседе с А. Гарриманом, которого он встретил в ноябре 1945 г. в одном из московских театров. На вопрос А. Гарримана, что могли бы сделать США, чтобы удовлетворить Советский Союз, Литвинов ответил: «Ничего». На во­прос, что могло бы сделать Советское правительство для улучшения отношений между Востоком и Западом, он ответил так же коротко, добавив: «Я думаю, что я знаю, что надо бы сделать, но я бессилен».[47]

В этой связи следует отметить и органическую взаимосвязь внутренней и внешней политики. В контексте проблемы виновности поднимается вопрос о том, кто несет главную ответственность – система, государство, «правящие круги» или определенные конкретные люди или группа лиц.

Применительно к США речь идет о преемственности или разрыве внешне­политических курсов Рузвельта и Трумэна, об окружении Трумэна, о госдепарта­менте и других ведомствах. В отношении СССР это проблема Сталина и его окру­жения; в последнее время появились работы (правда, без архивного подтвержде­ния) о различных позициях в советском руководстве.[48]

Историография «холодной войны» активно связана с социально-политиче­скими реалиями XX в. В советской историографии утвердилась следующая точка зрения: одно из главных направлений внешней политики США заключалось в стремлении не допустить социалистических революций 40-х гг. в Западной Европе. Активно пропагандировалась мысль и о желании американских правящих кругов к «мировому господству». Американская историография акцентировала внимание на стремлении Сталина распространить коммунизм в Европе, «социали­зировать» прежде всего Восточную Европу.

В этой связи в историографии обеих стран значительное место занял вопрос об идеологии «холодной войны». Советские историки постоянно писали о месси­анстве американской внешнеполитической мысли, об антикоммунизме как о дви­жущей всего процесса формирования американской политики.

В историографии обеих стран значительное место занимали вопросы  после­военной международно-политической системы. Историки стремились оценить ял­тинские договоренности, трактуя их в традиционном для каждой стороны духе. В этой связи оценивалось воздействие германской проблемы, положение Западного Берлина, вопросы, связанные с деятельностью ООН и т.д.[49]

Советский Союз же проводил собственную идеологическую и политическую линию. Он стремился максимально расширить «сферу социализма», насаждая «со­ветскую модель» и в странах Восточной Европы и на азиатском и африканском континентах. Для СССР казались неприемлемыми любые формы политического устройства, отличные от тех, которые утвердились в СССР в 30-е гг. и в после­во­енное время.