Идентичность

Формулу действия психолога Розин В. М. определяет так: максимум рефлексии и культуры мышления, максимум осторожности, максимум ответственности [275; 123].

Что такое хороший терапевт? — задается вопросом, как и другие, Р. Мэй. Умение привлекать людей к себе, умение чувствовать себя свободно в любом обществе, способность к эмпатии, и прочие внешние атрибуты обаяния. “Личное обаяние”, по Р. Мэю, — это оборотная сторона проявляемого к людям интереса и радости от общения с ними [209; 102].

Завершим портрет идеального терапевта словами К. Роджерса:

“Это эмоциональный и в то же время рефлексивный человек. Он доверяет своему целостному организму, в качестве важного источника информации использует скорее свои ощущения, чувства и мысли, чем советы других людей” [257].

2.3.5. Человек, занимающийся практической психологией

Существует представление о психологе как о врачевателе души, умеющем глубоко проникать в мысли и чувства людей, способном ясно понять их тайные замыслы, прежде всего, помочь им изменить свою судьбу.

Этот портрет мало соответствует действительности. Несомненно, есть люди, как женщины, так и мужчины, изначально обладающие особым “даром” контактности и непринужденного общения, что позволяет им выслушивать других и оказывать им известную моральную поддержку или подводить их ближе к ответам на те или иные вопросы. Ж. Годфруа, по-видимому, не столько вопрошает,

202

сколько удивляется: “Сколько приходится на одного психолога, достойного этого звания, шарлатанов в этом деле, чья “профессия” находится под защитой закона лишь в немногих странах?” [83; 101].

В нашей стране в ситуации формирования “рынка” психотерапевтических услуг при сплошном заимствовании зарубежных технологий положение еще более усугубляется. По признанию Б. С. Братуся

“Когда я вижу многих людей, которые занимаются психотерапией... у меня раньше даже такой критерий был очень простой, когда все только начиналось. Я смотрел на человека и думал: пошел бы я к нему? Или послал ли бы я к нему свою жену или дочь? И были такие люди, к которым и я бы не пошел. Но очень часто я видел людей, к которым бы я не послал никого. И собрания психотерапевтов, когда они в массе собирались, вызывали у меня очень тягостные чувства...” [51; 75—76].

Р. Мэй заявляет, что человек — равно земное и духовное существо. Наибольшее напряжение возникает в месте пересечения этих двух плоскостей [209; 33]. С ним перекликается точка зрения М. Кана: “…терапевты также имеют целый ряд человеческих недостатков, включая нетерпимость, бессознательную агрессивность, стремление защищать себя, садистские влечения и властные побуждения.“ [132; 87].

Сам по себе данный факт не является угрожающим. “Жизненные осложнения начинаются тогда, когда индивидуум пытается играть не свою роль”, — замечает Р. Мэй [209; 19].

Возникает некоторое сомнение: не являются ли искренность, эмпатия и безусловное положительное отношение, провозглашенные К. Роджерсом, как необходимые элементы для успешных клинических взаимоотношений — чистой идеализацией. Вероятно, такие сомнения возникали и у М. Кана, поскольку он пытается найти разрешение данного сомнения.

“Я уверен, вам думается, что если бы каждый из нас мог быть всегда вполне искренним, эмпатичным и радушным, то мы находились бы в штате Нирвана или на небесах и не имели бы в наличии земных клиентов. То же самое полагал и Роджерс. Он думал, что простой смертный может быть совершенным хотя бы в одном из этих трех качеств. Роджерс рассматривал каждый из этих атрибутов как континуум и считал, что искусство терапевта состоит всецело из развития собственных способ-ностей продвигаться дальше и дальше вдоль каждой из трех составляющих этого континуума. Чем дальше продвигаешься, тем более искусным терапевтом становишься”. [132; 48].

203

Е. Калитиевская [129] собрала много ответов психотерапевтов о себе, о своей деятельности, которые содержат немало проекций. Она делится впечатлением, что при первом же прочтении ответов очевидно, как нелегко отделить экзистенциальные потребности от социальных. “Жизненные потребности терапевта, эротические, нарциссические, а также экзистенциальные, образуют один ряд и незначительно отличаются от таких же потребностей пациентов”. (И. Кемпер).

В социальных потребностях терапевтов обнаруживается: желание уйти от одиночества, добиться внимания, быть поставленным на пьедестал, благодаря контакту с клиентами сохранять душевное равновесие или отгородиться от чего-то в таком контакте, (например, по мнению Р. Гринсона, значительное число психоаналитиков страдает повышенным чувством страха), познать себя экзистенциально.

Ф. Перлз допускает, что для большинства терапевтов занятия терапевтической практикой — это симптом, а не призвание: они экстернализуют свои трудности вовне и пытаются разрешить их в других людях, а не в себе [231; 135].

О том, что потребности и проблемы терапевтов не отличаются от таковых у пациентов пишет Б. Дж. Квин, занимающаяся психодрамой с психотерапевтами. Среди личностных особенностей терапевтов она называет высокую сенситивность и изощренность психологических защит. Она же ссылается на работу Гая (не переведенную на русский), в которой автор исследует особенности личной жизни психотерапевтов и говорит, в первую очередь, об их психологической и физической изоляции. Исследуя психологические аспекты такой изоляции, он отмечает следующие характерные для нее последствия: личностную скрытность, нежелание говорить о себе, избегание проявления личного отношения, контроль за своими эмоциями, стремление к “раскрытию” партнера при эмоциональной закрытости от него, склонность к интерпретациям, постоянная готовность реагировать как на идеализацию и фантазии о всемогуществе со стороны других людей, так и их нападки и попытки обесценить профессию и личность. К этому добавляется готовность прекращать отношения как только достигнуты цели лечения; высокая соревновательность в профессиональной среде и восприимчивость к общественному мнению. Стремление занимать терапевтическую позицию влияет на отношения с окружающими. Все эти факторы являются потенциальными источниками стресса.

Насколько вообще кажется нормальным, если психолог, имеющий отношение к практике, является человеком психологически неблагополучным? Насколько правильна и закономерна ситуация, когда люди психологически неблагополучные идут в психологию, по

204

сути дела, чтобы помочь себе — обсуждение этих вопросов, поставленных М. Розиным, становится вполне уместным после приведенных выше сведений.

“Выбор той или иной области психологии может быть обусловлен либо “избытком”, либо “недостаточностью” того или иного “психического качества” у человека, главное, — считает В. Н. Дружинин — что это качество стало предметом его внимания либо внимания окружающих” [98; 34].

Нам представляются интересными взгляды В. Н. Дружинина на то, почему и каким образом личность реального психолога “вписывается” в профессиональную ситуацию вспомоществования другому человеку.

Он предполагает, что чувство глобальной дезадаптации, непохожести на других людей и толкает человека в объятия “музы психологии” — Психеи. Но для профессиональной реализации этого недостаточно. В. Н. Дружинин уточняет, что помимо переживания непохожести, у психолога должна присутствовать еще одна особенность: осознание различия субъективной и объективной реальности. Он склонен считать, что не столько дезадаптация, сколько изначальная неприспособленность, “неприлаженность” душевного склада некоторых людей к миру, прежде всего, миру человеческого общения, связанная с желанием эту дисгармонию преодолеть, и может привести человека в психологию. Мир другого человека должен быть для психолога загадкой именно потому, что попытки приписать другому качества своего внутреннего мира, свои личные особенности приводили и приводят к неудачам в общении и взаимодействии.

Если бы Дружинин остановился на этом выводе, то основания для недоумения сохранились бы. Но он продолжает искать в “непохожести” психолога скрытую совокупность достоинств.

Психолог — не психопат, он чувствителен к “обратной” связи при общении. Именно это позволяет ему не приписывать свой мир другому, не опираться на прежний обыденный опыт, а каждый раз относиться к психике другого как к загадке, разгадку которой надо найти самому. Душеведческая направленность ума — результат его жизни, порожденный необычностью внутреннего мира, неадаптированностью к внешнему миру, чувствительностью к состояниям и поведению другого и стремлением эту неадаптированность преодолеть рациональными методами, исследуя особенности психики других людей. Отсюда и терпимость, снисходительность к людям, присущая психологам, поскольку изначально допускается возможность различных, нестандартных форм поведения, мыслей, переживаний. То, что другим людям дается как бы “само собой”, — навыки поведения и

205

общения — психолог вырабатывает и приобретает путем рефлексии и самообучения [98; 35].

Дальнейшие выводы из вышеизложенного звучат как рекомендации: если человек осознал, что его субъективный мир и мир объективной реальности — не одно и то же, если он понял, что нет людей, абсолютно похожих друг на друга, если в его сознании или подсознании живет чувство недостатка своих знаний о субъективном мире других людей и причинах их поведения, тогда у него есть шанс стать психологом не по названию.

На такие же пожелания не скупится и Р. Мэй:

“Консультанту следует развить в себе то, что Адлер назвал мужеством несовершенства, т. е. умение мужественно принимать неудачу. Консультант должен научиться радоваться не только достигнутым целям, но и самому процессу жизни. Консультант должен быть убежден, что проявляет интерес к людям ради них самих [209; 109—110].

2.3.6. Препятствия на пути становления психотерапевта

Обычно люди выбирают образ жизни и профессию на основании своих психологических программ. К. Витакер считает, что эти программы часто задаются гипнозом раннего детства в семье. Р. Гринсон утверждает, что те мотивации, которые привели человека в область оказания психологической помощи (психоанализа), также играют роль в том, как он работает со своими пациентами. Умения, знания, характер и мотивация взаимосвязаны с сознательными и бессознательными эмоциями, побуждениями, фантазиями, отношениями и ценностями психолога.

Глубинный анализ препятствий на пути становления психотерапевта выполнен К. Витакером в его “полночных размышлениях” [67].

Человека, стремящегося стать психотерапевтом, по мнению К. Витакера, ожидают два этапа развития. Сначала он пытается отомстить за свое несчастное детство и недостаток родительской заботы. Затем, чтобы защититься от ужаса своей мстительности, он решает исцелить мать и отца от их плохих качеств. Когда этот процесс развивается, человек становится все больше озабочен патологией других людей, напоминающих патологию его матери и отца, как он это себе представляет. Может даже развиться склонность к “грязным историям”, коллекционирование и символические интерпретации случаев из жизни, трагедий, падений, болезней и т. д.

206

Если все складывается благоприятно, К. Витакер считает, что он может перейти от непрофессиональной терапии к изучению профессиональной терапии и попадет в странную ситуацию, где является одновременно и ребенком, и приемным родителем. Пациент платит и поэтому является родителем терапевта. В то же время терапевт подражает роли родителя: руководит, приписывает себе верховный статус, опытность и мудрость. Цель родителя-терапевта состоит в том, чтобы предоставить пациенту возможность быть самим собой в большей мере; открывать новые границы своей деятельности, чтобы стать центром собственного бытия. Эта свобода возникает благодаря тому, что терапевт (родитель) управляет ситуацией, отвечает за безопасность, создает подходящую среду. Если повезет, профессиональная психотерапия поможет ему сделать следующий шаг и стать терапевтом любителем, часто подражающим своему собственному терапевту. Им движет желание преуспеть перед своим соперником, коллегой. В профессии психотерапии именно состояние ревностного любителя чревато перегоранием. Человек убегает от близости в техническое манипулирование, а оно в свою очередь, вызывает контрманипуляцию со стороны пациента. Когда к ревностному любителю обращаются за профессиональной помощью, он как бы усыновляет пациента на всю жизнь. Психотерапевт пытается решить свои личные проблемы за счет клиента. Он как можно сильнее опекает своего пациента.

К. Витакер отстаивает точку зрения о необходимости и возможности контроля за профессиональной ситуацией. Профессиональный терапевт знает о своей ограниченности и организует ситуацию так, чтобы быть более эффективным, тщательно изолируя время, пространство и роль, в которых выступает как психотерапевт, от того факта, что он является личностью и у него есть своя жизнь. Он осознает границы взаимоотношений — рамки времени и очерченность круга установленных обязанностей.

Превращение терапевта в профессионала — это переход от знания о психотерапии к тому знанию, как проводить терапию (то есть технической стороны). Терапевт сталкивается еще и с проблемой, как не вернуться к состоянию любителя, занимающегося терапией из удовольствия или из навязчивой потребности разрешить неразрешимую проблему.

Параллельно развитию профессиональной роли, роли ненастоящего приемного родителя, обратная связь, которую психотерапевт получает, ведет его самого к целостности, заставляет все в большей мере становиться самим собой. Развивается устойчивая профессиональная идентичность. Но профессионализму мешает еще одна вещь —

207

феномен пустого гнезда. Пациент неизбежно, если терапия помогла ему стать взрослее, покидает психологическую имитацию жизни и отправляется в настоящую жизнь. Терапевт остается наедине с пустотой в своем ненастоящем мире. Ему стоит самому обратиться к терапевту, который поможет яснее разделить профессиональную искусственную роль и его собственную жизнь.

При благополучном стечении обстоятельств терапевт, занимаясь своим делом, растет, и у него появляется своя реальная жизнь, превосходящая профессиональную роль.

У терапевта странное положение: он играет структурированную роль мудрого человека, который хочет преодолеть социальные стереотипы общения в особом месте с особыми целями. В. М. Розин (1995) полагает, что при этом он может иметь определенные мифы:

1. практика имеет дело с научным знанием и теорией (хотя на самом деле прежде всего с языком описания, с интерпретациями, и лишь затем — с гипотетическим знанием).

2. человек “прозрачен”, его рано или поздно целиком и полностью можно описать на основе исповедуемой исследователем (практиком) психологической теории.

3. психолог, познав в своей науке устройство психики, ее законы, может управлять человеческим поведением, превратить его в средство своей деятельности [275].

4. эмпатия к другому человеку гарантирует успех психологической помощи. Однако стоит помнить, что чрезмерное включение в состояние другого человека может заблокировать конструктивное поведение психолога. (Сидоренко Е. В., Хрящева Н. Ю.) [292].