Жизненный мир человека и социальная работа

Все индивидуальные предметы привязаны ко времени их становления и дления. Но темпоральная целостность мира - не единственное значение нерефлексивных мировоззренческих условий постижения объектов в нём. Ведь мир, в котором мы все вместе живём, - это единый и понятный нам мир. Он воспринимается нами как общезначимый в целом именно потому, что индивидуальному опыту сопутствует горизонт «чистой» интерсубъективности мира. Каждый человек имеет свой собственный «окружающий мир», который представляет лишь один из аспектов единого интерсубъективного мира.

Феноменология различает в жизненном мире ряд  уровней, или ряд особых «жизненных миров», каждый из которых имеет  специфические черты: ядро жизненного мира - телесный мир, психофизическая организация человека. Именно этот мир выступает в качестве фундамента всех последующих смысловых построений, так как его структура неизменна для всех исторически возможных миров; жизненный мир в полном смысле этого слова как горизонт, в котором даны и конструируются другие миры - совокупность априорных структур, предопределяющих образцы любого опыта, «архетипы» пространственности и временности, горизонтности и историчности, присущие любой культуре; дообъективный мир восприятия, мир непосредственных переживаний и интуитивно полагаемых ориентиров, предвосхищающих дальнейший опыт; многочисленные миры, обусловленные специфическими профессиональными интересами, сферой занятости, работой; мир научной объективности, объективированный мир, обусловленный объект-субъектной парадигмой восприятия. Жизненный мир предстаёт перед нами в многообразных, культурно и субъективно относительных формах живой данности, существует в форме мнений, переживаний, ценностей, богатства чувственного восприятия вещей. «Мир» дан как «мир-горизонт», который включает все наши возможные целеполагания, жизненные проекты, итоги прошедшего опыта, как универсальное «поле» смыслового отнесения наших прошедших, настоящих и будущих действий.

Складываются, формируются, созидаются многообразные  типы отношения человека к действительности, и все они сопровождаются определенным сознанием такого отношения. Соответственно можно выделить миры раба и рабовладельца, верующего и атеиста, дворянина  и крестьянина, грамотного и неграмотного, образованного и необразованного, мужчины и женщины, богатого и  бедного, селянина и горожанина, северянина и южанина, провинциала и жителя мегаполиса, оленевода и металлурга, учёного и писателя, инвалида и  сумасшедшего, больного и здорового, художника и музыканта, жителя степного и лесного, математика и гуманитария, мир женщины, не имеющей детей, и  мир многодетной матери, мир супермена  и мир мужчины, «затюканного»  жизнью, маленького человека, мир семьи  и мир работы, мир друзей и мир  врагов. Люди погружены в жизненные  миры ребёнка, подростка, взрослого, старика, язычника, христианина, буддиста, мусульманина, японца, француза, американца, африканца, русского,  атеиста, охотника, наркомана, моряка, врача, учителя, журналиста, бизнесмена, чиновника, спортсмена, туриста, коллекционера и т. п.

Существует  уголовный мир, мир тюрьмы, мир  человека, приговорённого к пожизненному заключению или к смертной казни, и мир полицейского, надзирателя, охранника. Мы можем погружаться  в мир интернета, автомобилей, спорта, студенческий, одноклассников, экономики, права, политики, войны, работы, секса, художественной литературы, живописи, кино, фотографии, истории, математики, физики. Мир может представать  перед нами как мир научных фактов, мир физически фиксируемых телесных событий, мир ценностей, идеалов, мир богов, практический мир. Жизненные миры в совокупности представляют собой обширную и неисчерпаемую кладезь тем для художественной литературы. Миры Гобсека или Зверобоя, Дон Жуана или Гамлета, Фауста или Одиссея, Базарова или Безухова - это и знакомые, и незнакомые нам миры. Достоевский и Толстой, Драйзер и Бальзак, Диккенс и Стендаль описывали миры, которые до сих пор живут в нас, неотъемлемо входят в наши жизненные миры.

Большое значение Гуссерль придаёт понятию  «установка». Установка рассматривается  как «привычно устойчивый стиль  волевой жизни с заданностью  устремлений, интересов, конечных целей  и усилий творчества, общий стиль  которого тем самым также предопределён. В этом пребывающем стиле как  в нормальной форме развёртывается любая определённая жизнь» [2, c. 640]. Что же Гуссерль считает наиболее важным в «естественной» установке сознания, в «естественном» отношении к миру? 1. Мир всегда сам по себе «наличен», пред-дан нам, мы его преднаходим, осваивая опытным путём. 2. Непосредственно в поле актуального опыта Я включена лишь часть окружающего мира, тогда как огромная его часть составляет ближайший, отдалённый или вообще недоступный человеческому обозрению отдалённейший горизонт. 3. Каждое человеческое Я привычно и «естественно» пользуется не только тем, что мир «наличен», «преддан», но и тем, что само оно составляет «естественное» звено этого мира.

Естественная  установка - это архетип человеческого опыта восприятия реальности. Жизнь бодрствующего - это всегда направленность на что-то, как на цель и средство, на важное и неважное, на интересное и безразличное, на приватное или общественное, на предписанное повседневностью или возбуждающее новое. Всё это умещается в горизонте мира, нужен, однако, особенный мотив, чтобы всё это, схваченное в такой вот жизни мира, в результате перемены установки стало само для себя темой, привлекло к себе устойчивый интерес. При любых обстоятельствах смена установки может быть лишь временной. Привычной, значимой на протяжении всей последующей жизни она становится лишь в форме безусловного волевого решения периодически возобновлять ту же самую установку. [2, c. 641-642]. Гуссерль набросал программу исследования конституирования различных целостностей («регионов»), в результате феноменология предстала в виде древа «региональных онтологий»: онтологии мира, природы, социальной действительности, культуры, личности, организмов, духа, этических и эстетических ценностей и т. п.

Значительный  вклад в разработку проблематики жизненного мира внёс Х. Ортега-и-Гассет, который пришёл к выводу, что исходя из человеческой жизни как из радикальной реальности, мы оказываемся по ту сторону тысячелетнего спора между идеалистами и реалистами и утверждаем, что в жизни одинаково реальны и первичны оба момента (и Человек, и Мир): «Мир, в котором обречена протекать жизнь, представляет систему значимостей, важных насущных дел. Поэтому мир, или обстоятельства, - реальность прагматическая, практическая, а вовсе не вещная. Ведь в современном языке словом "вещи" обозначено всё, что бытует само по себе и в себе самом, иначе говоря, существует независимо от нас. Что касается составляющих жизненного мира, то они суть только то, что они суть в моей жизни и для неё, а вовсе не для самих себя и в себе» [8, с. 520].

Согласно  Ортеге, вещи суть «положительные»  или «отрицательные» назначения, формирующие сложнейшие связи и  порождающие разного рода деяния, как, например, война, охота, праздник. Внутри общего мира они образуют малые. Так, в большом мире существуют миры религии, искусства, литературы, науки, бизнеса. Практические, или прагматические, отношения между людьми и вещами (и наоборот) - не материальные, а динамические, хотя в конечном счёте они телесны. «Ни моё тело, ни вещи, с которыми мы сталкиваемся, не материальны. Точнее - и первое, и последнее суть столкновения, динамика в чистом виде... Обратив внимание на какой-нибудь предмет, мы тут же относим его к некоторому полю, области или - если угодно - стороне жизни...Жизненный мир, а значит, и жизнь в мире сформированы взаимоориентацией разных сторон, называемых мной "прагматическими полями"» [8, c. 535-536].

Понятие жизненного мира широко используется в феноменологической социологии А. Шюца, который сосредоточил внимание на исследовании жизненного мира как естественной установки сознания. В его понимании жизненный мир - это интерсубъективный мир, который существовал задолго до нашего рождения и переживался другими людьми как мир организованный, структурированный. Любая интерпретация этого мира базируется на запасе прежних его переживаний - как наших собственных, так и переданных нам нашими родителями и учителями, и этот запас «наличного знания» функционирует в качестве схемы соотнесения. Шюц полагает, что «с самого начала повседневность предстает перед нами как смысловой универсум, совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того, чтобы обрести опору в этом мире, прийти к соглашению» [11, c. 130]. Повседневность - символический, переживаемый мир. В этой совокупности переживаний конституируется некий общий горизонт, в котором «уравниваются» различные частные перспективы: «Общий тезис взаимных перспектив приводит к способности схватывать объекты и их аспекты, действительно знаемые мной и потенциально знаемые им как знание каждого» [9, с. 46].

Согласно  Шюцу, жизненные миры - мир сновидений, грёз и фантазий, мир искусства, мир религиозного опыта, мир научного созерцания, игровой мир ребёнка, мир сумасшедшего - всё это конечные области значения, и каждая из них может получить специфические черты реальности (хотя и не те, которыми наделяется мир работы). Непротиворечивость и совместимость переживаний существуют лишь в границах той конкретной области значения, которой принадлежат эти переживания. Именно поэтому мы можем говорить о конечных областях значения. Переход из одной области в другую может быть совершён лишь посредством «скачка» (С. Кьеркегор). Шюц считает, что мир работы в повседневной жизни является архетипом нашего переживания реальности. Все другие области значения можно рассматривать как его модификации [10, c. 426-427].

Отдельная тема феноменологии - тема историчности жизненного мира. Исторически жизненный мир - не объективная реальность, а представления людей о мире. Например, у древних греков было своё видение действительности, природы, которая не была природой в современном естественнонаучном смысле. Это видение определялось их космоцентрическим мировоззрением, заключавшем в себе мир языческих богов и демонов. В жизненном мире средневекового крестьянина уживались христианство и пантеизм, потому представления о Боге мирно соседствовали с представлениями о чёрте, водяном, лешем, русалке, ведьме, домовом. Жизненный мир средневекового монаха определялся его теоцентрическим мировоззрением, который связан с представлениями о сотворении мира, грехопадении, искупительной жертве Христа, Страшном Суде, тогда как мир современного человека соотносится прежде всего с мировосприятием постиндустриального общества, погружённостью в массовую культуру и повседневность. Каждое общество имеет свой «взгляд на само себя», который в то же время есть «взгляд на мир» (включая сюда другие общества, о которых оно может составить своё представление), - и этот «взгляд» является частью его «истины». Так, например, мы ничего не знаем о горожанах или жителях русской деревни XIX века, если не знаем того, что они знали, думали и чувствовали о себе. Но очевидно, что было нечто важное, касающееся их, чего они не знали и не могли знать. Мы можем всё это увидеть, но находясь на нашем месте, благодаря ему.

Пытаясь прояснить проблему конституирования жизненных миров, К. Касториадис отмечает, что институционализация общества всякий раз является установлением некой совокупности воображаемых социальных значений. Всякий раз общество институционализируется, устанавливая некий мир значений, который является его миром, и только соотносительно с ним мир существует и может существовать для него. Так, по Касториадису, нет референта для Бога, божеств, религиозных или мифологических образов или сущностей вообще - вне самих этих образов как значений. «Слово "Бог" не имеет никакого другого референта, кроме значения "Бог" - как оно каждый раз полагается рассматриваемым обществом. "Референт", которым будто бы являются индивидуальные представления о Боге (или богах), создаётся посредством творения и установления того главного воображаемого значения, которое есть Бог. Значение Бог является одновременно творящим "объект" индивидуальных представлений и главным элементом устроения мира в монотеистическом обществе, поскольку Бог полагается одновременно и как исток бытия и как сущее в полном смысле этого слова, как норма и начало Закона, как последнее основание всякой ценности и как полюс, которым ориентировано социальное делание, потому что именно на основании него оказываются разделёнными область священного и область мирского, потому что именно на основании него устанавливаются огромное количество видов социальной деятельности и создаются объекты, не имеющие никакого иного "основания быть"» [5, с. 443-444].

Касториадис справедливо замечает, что точно  такими же главными воображаемыми социальными  значениями являются «экономия» и «экономика»; они не «соотносятся» с чем-либо, но исходя из них в обществе представляется, обдумывается, делается, совершается  в качестве экономических огромное количество вещей. Нет иного референта  для значений «гражданин», «справедливость», «товар», «деньги», «капитал» и т. д., кроме самих этих значений. Самое важное здесь, что центральные или первые значения существуют без какого-либо референта или, если угодно, сами выступают для себя референтом: «Они являются тем, что даёт быть для данного общества сопринадлежности самых на первый взгляд разнородных объектов, действий, индивидов. Они не имеют "референта"; они устанавливают способ бытия вещей и индивидов в качестве соотнесённого с ними. Как таковые для общества, которое их устанавливает, они не являются с необходимостью прояснёнными» [5, c. 446]. Таким образом, воображаемые социальные значения вводят нас в некий первичный, изначальный, неустранимый способ бытия.

Жизненный мир - это заслуживающая доверия почва повседневной жизненной практики и опыта относительно мира, целостное знание, которое лежит в основании жизненного опыта. Предпосылками жизненного мира являются «телесность» реального индивида, его жизнь в сообществе, его субъективность, спаянная с традицией. Ж. Делёз отмечает: «Несомненно, выражаемый мир не существует вне субъекта, который его выражает (то, что мы называем внешним миром есть только обманчивая проекция, унифицирующий предел всех выражаемых миров). Однако выражаемый мир не смешивается с субъектом: мир отделяется от субъекта, в точности как сущность - от существования, включая и своё собственное существование. Мир не существует вне выражающего его субъекта, но он выражен как сущность, не самого субъекта, а Бытия, или той области Бытия, которая открыта субъекту. Вот почему всякая сущность есть отечество или родина. Она не сводится ни к психологическому состоянию, ни к психологической субъективности, ни даже к форме некоторой высшей субъективности. Сущность есть последнее свойство сердцевины субъекта. Но такое свойство более глубинно, чем сам субъект, оно - другого порядка: "Неизвестное свойство уникального мира". Это не субъект, который выражает [expliquer] сущность, это скорее сущность, которая заключена [impliquer] в субъекте, свёрнута в нём и оборачивает его. Мало того, обёрнутая вокруг себя самой, она-то и образует субъективность. Не индивидуумы конституируют мир, но свёрнутые миры, сущности, конституируют индивидуумов...» [4, c. 69-70].