Второе. Семантика корня
теснейшим образом сопрягается
с постмодернистской философией,
с семантикой стержня как генетической
оси, репрезентирующей собой наличие
генетического истока того или
иного явления. Согласно постмодернистской
оценке, философская позиция, обоснованная
подобной идеей, неизбежно приходит
к пониманию истины как открывающейся
в реконструкции того генетического
начала постигаемого им явления,
которое не только является
первопричиной и источником самого
факта его бытия, но и выступает
в качестве причины, обуславливающей
единство всего процесса и
его эволюции. В противоположность
этому, постмодернизм резко выступает
против подобного генетизма. По
формулировке Делеза и Гваттари,
генетическая ось - как объективно-стержневое
единство, из которого выходят
последующие стадии; глубинная структура
подобна скорее базовой последовательности,
разложимой на непосредственные составляющие,
тогда как конечное единство осуществляется
в другом измерении, преобразовательном
и субъективном.
Третье. Согласно постмодернистской
оценке, метафора корня репрезентирует
в себе также такую фундаментальную
интенцию классического стиля
мышления, как интенция на поиск
универсализма бытия. О генетической
оси или о глубинной структуре
мы говорим, что они являются
принципами "кальки", воспроизводимой
до бесконечности. В оценке
Делеза и Гваттари, классическая
мысль, в принципе, никогда не
знала множественности. Ей нужно
прочное, коренное единство. В
противоположность этому, постмодернистский
стиль мышления программно идеографичен.
Любое явление рассматривается
в качестве события, принципиально
неповторимого и уникального,
или сингулярности, принципиально
индивидуальной и единичной. Соответственно
этому, фундаментальной презумпцией
мироистолкования выступает для
постмодерна презумпция когнитивного
достижения множественности. Как
писали Делез и Гваттари, "поистине
мало сказать: да здравствует
множественное, ибо этот призыв трудно
выполнить. Никаких типографических, лексических
или синтаксических ухищрений будет недостаточно,
чтобы он был услышан и понят. Множественное
нужно еще создать, не добавляя к нему
внешние качества, а напротив, всего лишь
на уровне тех качеств, которыми он располагает
по-прежнему N-1".
Четвертое. Важнейшим
аспектом постмодернистской этики
корня является его сопряженность
с феноменом дуального ветвления,
которое конституирует бинарные
оппозиции. Классическое мышление,
которое постулирует единство, по определению
всегда способно раздвоиться согласно
духовному порядку, единственный стержень
устанавливает совокупность двузначных
отношений между элементами или точками
объекта, или к единому, которое делится
согласно закону бинарной логики дифференциации
в субъекте. Идеи бинаризма оценены постмодернизмом
как фундаментальные для классической
культуры в целом, в рамках которой мы
нигде никогда не выходим за рамки репрезентативной
модели дерева или корня, стержневого
или мочковатого. Европейская ориентация
на триаду, в сущности, не меняет этого
обстоятельства. По оценке Делеза и Гваттари,
что касается объекта, то здесь, разумеется,
можно перейти от единого непосредственно
к тройственному и так далее, но только
при условии прочного коренного единства,
стержня, который поддерживает вторичные
корни. Это немногим лучше. Двусторонние
отношения между последовательно расположенными
кругами просто заменили бинарной логикой
дихотомии. Стержневой корень немногим
более множественен, чем дихотомический.
Один развивается в объекте, другой в субъекте.
Таким образом, фундаментальная
для классики парадигма мышления
утверждает закон единого, который
раздваивается, затем учетверяется.
Бинарная логика - это духовная
реальность дерева-корня. Классическим
примером воплощения этого характерного
для европейского менталитета
бинаризма является, по оценке
Делеза и Гваттари, лингвистическое
дерево Хомского, которое начинается
в точке S и развивается дихотомически.
И в этом отношении грамматическая
правильность Хомского - это категориальный
символ S, который подчинил в себе
все фразы, прежде всего является
маркером власти, а уж затем - синтаксическим
маркером. Даже на первый взгляд альтернативная
модель организации - система-корешок
или мочковатый корень, так же конституированный
в культуре западного образца, не выводит
западный стиль мышления за пределы, очерченные
бинаризмом логики. По оценке Делеза и
Гваттари, несмотря на то, что в данной
модели главный корень недоразвит или
разрушен почти до основания, тем не менее,
на нем-то и пробует проявиться множественность
и кое-какие вторичные корни, которые быстро
развиваются, иначе говоря, почкообразная
система фактически не порывает с дуализмом,
с комплиментарностью субъекта и объекта,
природной реальности и духовной. Единство
продолжает быть удерживаемым в объекте.
Что же касается постмодернистской позиции
по этому вопросу, то она может быть определена
как последовательный и радикальный отказ
от самой идеи бинарной оппозиции как
таковой. Ни бинарное ветвление стержневого
корня, ни двойное скрещивание корней
мочковатого корешка не выступают более
образцом для философского моделирования
процессуальности: согласно постмодернистской
позиции, когда множественное и действительное
исследуются как субстантивное или множественность,
оно больше не связано с единым как с субъектом
и объектом, природной и духовной реальностью,
как образом мира в целом. Множества ризоматичны,
и они разоблачают древовидные псевдомножества.
Нет ни единства, которое следует за стержнем
в объекте, ни того, что делится внутри
субъекта. На этой основе постмодернистская
номадология конституирует принципиально
новый тип целостности, каковой является
именно таким пересечением нескольких
измерений в множестве, которое обязательно
меняется по мере того как увеличивается
количество его связей. Любая точка ризомы
может быть и должна быть связана со всякой
другой. В отличие от дерева и корня, которые
фиксируют точку, порядок в целом. В этом
контексте Делез и Гваттари отмечают мудрость
растений: даже если сами они корневые,
всегда есть нечто вовне, с чем можно образовать
ризому: с ветром, с животным, с человеком.
"Хмель как триумфальный прорыв растения
в нас". Согласно постмодернистскому
видению ситуации, в метафоре корня фиксируется
именно линейный характер протекания
процессов, характеризующихся однозначностью
эволюционных тенденций. Линейность является
атрибутивным параметром западного стиля
мышления, характерного для западной культуры
построения текстов. По оценке Делеза
и Гваттари, этого не сумели изменить даже
усилия, осуществленные в рамках модернизма,
"Слова Джойса, собственно говоря, со
множественными корнями, не нарушают действительно
линейное единство слова и языка, устанавливая
циклическое единство фразы, текста и
знания. Афоризмы Ницше не опровергают
линейное единство знания, отсылая к циклическому
единству вечного возвращения, оставшегося
в мысли неузнанном". Между тем постмодернизм
конституирует себя как ориентированный
на принципиальное нелинейное описание
процессуальности, и постулируемый в рамках
этой парадигмальной установки отказ
от линейного видения процессов формулируется
постмодернистами, в частности, Делезом
и Гваттари, следующим образом: создавайте
ризому, а не корни, не будьте ни единым,
ни множественным, станьте множеством,
рисуйте линию, а не точки, не лелейте в
себе "Генерала". Таким образом, отказ
от идеологии корня мыслится постмодернистской
философией как важнейший момент становления
пост-неклассического мышления: "никогда
не пускать корней, хоть и трудно избежать
такого соблазна - мы не должны больше
думать о корнях и о корешках, с нас довольно.
Нет ничего прекрасного, влюбленного,
политического, кроме подземных стеблей
и наземных корней, наружной оболочки
и ризомы".
13. Лабиринт
Образ, метафора постмодернизма,
один из центральных элементов
системы понятий философского
миропонимания Борхеса и Умберто
Эко. У Борхеса выступал, в частности, своеобычной
моделью вселенского мироустройства:
"мир суть Вавилонская библиотека, охватывающая
все возможные комбинации двадцати с чем-то
орфографических знаков, число их хотя
и огромно, но не бесконечно - или все, что
поддается выражению на всех языках".
Согласно Борхесу, такое книгохранилище
- это лабиринт, или система, архитектоника
которой обуславливается собственными
правилами- законами предопределения,
высшего порядка провидения. Вселенная-библиотека
у Борхеса структурна, ибо периодична.
"Если бы вечный странник пустился в
путь в каком-либо ином направлении, он
мог бы убедиться по прошествии веков,
что те же книги повторяются в том же беспорядке
(который, будучи повторенным, становится
порядком: Порядком с большой буквы)".
Восприняв борхесовскую
идею лабиринта как образно-знаковую
модель универсума, Умберто Эко в романе
"Имя розы" выстраивает своеобразную
двойную метафору, метафору метафоры,
акцентированно изображая библиотеку
аббатства как лабиринт, непостижимый
и недоступный для непосвященных. Монастырское
книгохранилище у Эко - своего рода мировой
план, по которому любому помещению, в
зависимости от его месторасположения,
присваивается символическое и иерархическое
наименование. По замечанию одного из
центральных персонажей, библиотека действительно
построена и оборудована по образу нашего
земного шара. Пожар, уничтоживший библиотеку
у Эко - это не столько воображаемая на
знаковом уровне процедура разрушения
борхесовского лабиринта, в результате
теоретической и аксиологической полемики,
сколько символ смены доминирующей парадигмы
мироописания как итога интеллектуальной
революции постмодерна. По мнению Эко,
борхесовский лабиринт Вселенной системен
и структурен, выход из него предопределен
самим фактом его существования. В нем
нет разветвлений и тупиков, отсутствует
ситуация перманентного выбора, ибо блуждающий
в нем - это фаталист, в состоянии пассивной
зависимости от прихоти и причуд творца
лабиринта. Таковыми лабиринтами в истории
человечества, нередко понимаемой Умберто
Эко как история мысленного конструирования
людьми возможных миров, явились:
а) безальтернативный
лабиринт Минотавра, в котором
было, в принципе, невозможно заблудиться,
ибо все дороги вели - безразлично,
с помощью ли нити Арианды
или без оной - к неизбежной
развязке: встрече с Минотавром;
б) маньеристический, согласно
Эко, - лабиринт, состоящий из разветветвленных
коридоров со множеством тупиков, выход
из которого в конечном счете достижим
через конечное число проб и ошибок. Постигнув
физиологическую психологическую и элементальную
организацию их создателя, можно проникнуть
в тайну самих лабиринтов.
Герои романа Эко разгадали
загадку лабиринта извне, а не изнутри
(сравнить у Батая: "по ту сторону себя,
как я есть, я встречаю вдруг существо,
которое вызывает у меня смех, поскольку
оно без головы, которое переполняет меня
тоской, поскольку составлено оно из невинности
и преступления: в левой руке его кинжал,
в правой - пылающее сердце бытия. Его фигура
вздымается в едином порыве рождения и
смерти. Это не человек, но это и не Бог.
Это не я, но это больше чем я: в чреве его
лабиринт, в котором он теряет себя, теряет
меня, в котором, наконец, я нахожу себя,
став им, то есть чудовищем"). Согласно
Умберто Эко, подлинная схема лабиринта
мироздания - это ризома, устроенная так,
что в ней каждая дорожка имеет возможность
пересечься с другой. Нет центра, нет периферии,
нет выхода. Потенциально такая структура
безгранична. Путешествие в таком лабиринте
являет собой ситуацию постоянного выбора.
Облик создателя такого лабиринта куда
менее значим: мир такого лабиринта не
достроен до конца, не подвластен даже
предельному рациональному пониманию.
Пространство догадки - это пространство
ризомы. Сопряжение ризомы и структуры,
с точки зрения Умберто Эко, невозможно
и немыслимо. Это понятия-антиподы. Постмодернистский
лабиринт ризомы призван сменить традиционалистский,
классический лабиринт, мироподобной
библиотеке Хорхе Бургосского, прототипом
которого для Эко был сам Борхес. Истоки
идеи лабиринта ризомы Умберто Эко усматривал
в парадигме устройства мироздания средневекового
герметизма, а именно в идее о том, что
мир целиком отражается в любом своем
конкретном проявлении (это принцип всеобщего
подобия). Вкупе с отказом от закона причинной
обусловленности результирующего в трактовке
универсума как сети переплетающихся
подобий и космических симпатий. Симеосис
в рамках герметизма, согласно Умберто
Эко, органично допускает и обосновывает
герметический дрейф, то есть интерпретативный
обычай, преобладавший в ренессансном
герметизме и основывающийся на принципах
универсальной аналогии симпатии. Последней
на уровне интеллектуальной практики
является бесконечный переход от значения
к значению, от подобия к подобию, от связи
к другой связи. Знак тем самым, согласно
Умберто Эко, оказывается чем-то таким,
посредством познания которого мы постигаем
нечто иное. Историческим коррелятом герметического
дрейфа в предельных его версиях Умберто
Эко полагал поиск источников бесконечных
значений в процедурах Каббалы, отдавая
предпочтение процессу свободного лингвистического
творения или экстатической Каббале (когда
почетное место между текстом и Богом
занимал толкователь) перед теософической
Каббалой (когда посредником между Богом
и толкователем выступал текст). Пророча
наступление эона ризомы, Эко не пренебрег
постановкой ряда очевидных проблем: бесконечна
ли ризома, допустима ли акцентированно
безграничная и беспредельная иерархия
смыслов и значений применительно к миру
людей, понимаемому и интерпретируемому
в качестве особого текста, особого мира
знаков. Насколько продуктивен в предельных
своих проявлениях, сопряженных с бытием
этого мира бунт Означающего против тирании
Означаемого? Отталкиваясь от экстравагантных
мистических опытов герметизма и оккультизма,
продуцируя мысленный диапазон траектории
человеческих судеб в лабиринте пространства
ризомы, Эко пришел к выводу в романе "маятник
Фуко": семиозис в игровой форме есть
и безусловно должен быть ограничен. Рамки
гиперпространства ризомы создаются артикулированной
сакральной осмысленностью жизни и ее
смыслов. Только о-смысленный, по Эко, симеозис,
нить из бес-смысленного харизматического
лабиринта, рождение читателя оплачено
смертью Автора. Для человека не может
быть ситуации невозможности предопределения
лабиринта. Есть неизбывная проблема цены
этого.
14. Руины
Постмодернистская метафора,
употребляемая для фиксации специфичного
для культуры постмодерна способа
мироинтерпретации, основанного
на отказе от идеи целостности,
иерархичной структурности и
гармоничной упорядоченности мира.
По формулировке Делеза и Гваттари,
"мы живем в век частичных
объектов, кирпичей, которые были
разбиты вдребезги, и их остатков.
Мы уже больше не верим в
миф о существовании фрагментов,
которые, подобно обломкам античных
статуй, ждут последнего, кто подвернется,
чтобы их заново склеить и
воссоздать ту же самую цельность
и целостность образа оригинала.
Мы больше не верим в первичную
целостность или конечную тотальность,
ожидающую нас в будущем". Что
утрачено, так это непрерывность
прошлого. То, с чем мы оставлены,
все же прошлое, но прошлое
уже фрагментированное. Постмодернистская
философия констатирует процесс
распада мира вещей, порождающий
и космический хаос, и текстуальные
феномены хаоса значений, хаоса
цитат, хаоса Означающих, как вторичного
по отношению к нему.
В культуре постмодернизма
предчувствие будущего, катастрофического
или спасительного, заместилось
ощущениями конца того или
этого (конец идеологии, искусства,
социального класса, кризис ленинизма,
социальной демократии или общества
всеобщего благоденствия, и так
далее). Взятые все вместе, они,
возможно, составляют то, что все
чаще обозначается постмодернизмом.
15. Складка
Складка - это понятие
классической и современной философии
(Лейбниц, Хайдеггер, Мерло-Понти,
Делез, Деррида, Фуко), обретающее
категориальный статус в границах
философии постмодернизма. Выступило
значимым терминологическим средством
фрагментарного конструктивного
преодоления и дальнейшей парадигмальной
разработки философии Другого, а также
различающего подхода. Системную и систематическую
разработку понятия складки как многозначной
словоформы осуществил Делез. Складка,
по Делезу, есть различие, сгиб, который
различает, и вместе с тем который сам
может быть различен. Согласно Делезу,
идеальный сгиб является сгибом, который
различает и различается. Когда Хайдеггер
ссылается на складку как на различающее
различие, следовало бы прежде всего сказать,
что различие не проявляется в соотношении
с предшествующей ему неразличенностью,
но в соотношении с различием, которое
не прекращает отгибать и вновь сгибать
каждую из двух сторон и которое, отгибая
одно, повторно сгибает другое, в одной
событийности и открытия бытия, присутствия
и отсутствия сущего. Двойственность сгиба
воспроизводится необходимо по двум сторонам,
которые он различает, но которые соотносит
между собой в их различии. Раскол, которым
каждый отдельный термин ударяет по другому,
напряжение, который каждый отдельный
термин проталкивает в другого. Эта идеализация
материальной структуры складки: сгибание
становится бесконечной операцией, один
сгиб переходит в другой, и так далее. Сгиб
в сгибе, внешнее есть внутреннее, отогнутое
это сгиб вогнутого. Вне идеализированных
операций сгибания, из-за которых могут
строиться и большие, и малые миры, не существует
ничего. Но у Хайдеггера вздымание (сгиб-разрыв)
не идентично сгибанию как бесконечной
операции. Оно не торит дорогу все новым
сгибам и разрывам, а открывает произведение,
стоящее на земле: храм, дом, картина, книга.
Согласно видению Хайдеггера, онтология
не отделима от складки, ибо бытие есть
складка, которую оно образует с сущим.
Раскрытие бытия и есть сама складка.