9. Сюжет
Способ организации
классически понятого произведения,
моделируемая в котором событийность
выстраивается линейно, то есть
разворачивается из прошлого
через настоящее в будущее
(при возможных ретроспективах). Характеризуется
наличием внутренней логики, находящей
свое выражение в так называемом развитии
сюжета. В отличие от классической традиции,
в современном литературном искусстве
произведение уступает место конструкции,
гештальтно-организационные характеристики
которой принципиально отличаются от
традиционных и не предполагают сюжетности,
что соответствует общей постмодернистской
установке на отказ от идеи внутреннего,
от идеи имманентности смысла тексту,
объекту и миру в целом.
Уже у предшествующих
постмодернизму авторов обнаруживают
себя интенции трактовки текстовой
семантики в качестве принципиально
нелинейной. "Сопоставление множества
различных обликов, которые приобретает
одно и то же произведение при многократном
его прочтении тем же самым читателем,
особенно обнаружение того факта, что
разные люди разных эпох, и даже одной
эпохи по разному формируют видовые условия
одного и того же произведения, приводит
нас к мысли, что причина этого кроется
не только в разнообразии способностей
и вкусов читателей и условий, при которых
совершается чтение, но кроме того, и в
определенной специфике самого произведения"
(Ингарден). С точки зрения своих гештальтно-организационных
характеристик, конструкция, в постмодернистском
ее понимании, трактуется как ризоморфная,
то есть процессуально реализующаяся
посредством перманентной версификации
смысла. Важнейшим источником постмодернистского
отказа от фигуры судьбы выступает осмысление
Борхесом пространства событийности как
"сада расходящихся тропок". Вечно
разветвляясь, время идет к неисчислимым
вариантам будущего. Таким образом, если
классический текст, по оценке Роллана
Барта, представлен своего рода принципом
необратимости, согласно которому линейное
построение повествования (то есть сюжетный
код, загадки, ведущие фабулу от вопроса
к ответу) задают фундаментальную и неизбежную
необратимость рассказа, то постмодернистское
видение текста обосновано признанием
принципиально нелинейного его характера:
атрибутивной характеристикой постмодернистских
текстов является их способность вызывать
у читателя чувство неуверенности в отношении
развития повествования. В текстологической
концепции постмодернизма моделируется
бифуркационный по своей природе механизм
смыслообразования. Так, Роллан Барт, двигаясь
в понимании смысла как результата означивания
текста в процессе чтения, полагает, что
"важно показать отправные точки смыслообразования,
а не его окончательные результаты".
Эти отправные точки, по Ролану Барту,
выступают своего рода пунктами двусмысленности,
или двузначностями текста. Текст соткан
из двузначных слов, которые каждое из
действующих лиц понимает односторонне.
Однако есть и некто, слышащий каждое слово
во всей его двойственности, слышащий
как бы даже глухоту действующих лиц. Этот
некто - читатель. Полифония субъективно
воспринимается как какофония, пока в
ней не вычленена отдельная (одна из многих
возможных) версия прочтения. "В каждой
узловой точке повествовательной синтагмы
герою - или читателю, это не важно - говорится:
если ты поступишь так-то если ты выберешь
такую-то из возможностей, то вот то-то
с тобой случится (подсказки эти хотя и
сообщаются читателю, тем не менее, не
теряют своей действенности)" (Роллан
Барт). По оценке Барта, процессуальность
данного выбора разворачивается в режиме,
который может быть оценен как аналогичный
автокаталитическому: достаточно избрать
ту или иную подсказку, как конституированный
этим актом смысловой вектор прочтения
текста оказывается уже необратимым. Таким
образом, для того чтобы произвести смысл,
человеку оказывается достаточно осуществить
выбор. Для текста, таким образом, характерны
неконстантные, ризоморфные или, по Роллану
Барту, плавающие микроструктуры, фактически
представляющие собой этап процессуальной
структурации, итогом которой является
не логический предмет, а ожидание и разрешение
ожидания. Это ожидание (или напряженность
текста) порождается тем обстоятельством,
что одна и та же фраза очень часто отсылает
к двум одновременно действующим кодам,
притом невозможно решить, какой из них
истинный. Отсутствие избранного (истинного
или правильного) кода делает различные
типы кодирования равно- и не-совозможными,
моделируя для читателя ситуацию неразрешимого
выбора между кодами. Таким образом, необходимое
свойство рассказа, который достиг уровня
текста, состоит в том, он обрекает нас
на неразрешимый выбор между кодами. Рефлексивно
осмысленное постмодернизмом видение
текста как принципиально плюрального
и потенциального несущего в себе возможность
выявления событийности и соответствующего
ей смысла, характерно для современной
культуры, как в литературной (идея лабиринта
в основе романа Эко "Имя розы"), так
и в кинематографической (фабульно-двоящийся
сюжет фильма П. Хьювета "Осторожно,
двери закрываются", построенный на
идее бифуркационной точки). Нелинейное
разворачивание событийности мыслится
Фуко в контексте анализа такого феномена,
как безумие. Так, динамика безумия трактуется
Фуко как реализующаяся посредством амбивалентности.
В номадологическом проекте постмодернизма,
в рамках которого фиксируется феномен
расхождения серий сингулярности, точки
расхождения серий, или двусмысленные
знаки, дающие начало процедурам ветвления.
Так, по Делезу, есть условия, необходимым
образом включающие в себя двусмысленные
знаки или случайные точки, то есть своеобразное
распределение сингулярности, соответствующее
отдельным случаям различных решений.
Например, уравнение конических сечений
выражает одно и то же событие, которое
его двусмысленный знак подразделяет
на разнообразные события: круг, эллипс,
гиперболу, параболу, прямую линию и т.д.
В нелинейных динамиках дело обстоит гораздо
сложнее, чем в линейных. Речь идет о том,
чтобы не только учитывать случайные разветвления,
но разветвлять сам случай. Для иллюстрации
этой презумпции Делез использует слова
Борхеса: "Число жеребьевок бесконечно.
Ни одно решение не является окончательным,
все они разветвляются, порождая другие".
Таким образом не только постмодернистская
текстология осуществляет последовательную
деконструкцию понятия "сюжет", но
и в целом парадигмальные установки постмодернистской
философии позволяют говорить о присущем
ей нелинейном, то есть принципиально
несюжетном и внесюжетном видении мира.
10. Автор
В традициях, опирающихся
на мощную социальную мифологию
(от христианизированной средневековой
Европы до тоталитарных режимов
XX века) фигура Автора обретает
особый статус, выступая гарантом
концептуальной и социальной
адаптивности идеи. В качестве
философской - проблема Автора
конституируется уже в поздней
античности (в неоплатонизме) как
проблема идентификации письменных
текстов: прежде всего гомеровских
и текстов Платона.
Сопряжение с фигурой Автора
такой функции, как предвидение финала,
проявляется в различных областях европейской
культуры как в очевидно телеологически
артикулированных (христианская идея
Провидения), так и предельно далеких от
телеологии (например, идея Адама Смита
о невидимой руке, ведущей мировой рынок
к определенному состоянию).
В философии постмодерна
понятие Автора переосмыслено
в плане смещения акцента с
индивидуально-личностных и социально
психологических аспектов его
содержания на аспекты дискурсивно-текстологические.
С этой точки зрения Автор
отнюдь не тождественен субъекту,
написавшему или даже непосредственно
подписавшему тот или иной
текст. То есть фигура Автора может
быть атрибутирована далеко не любому
тексту (например, деловой контракт, товарный
реестр или запись о назначенной встрече)
и - более того - не любому произведению,
ибо само понятие произведения подвергается
в постмодернизме не только проблематизации,
связанной со сложностью определения
и выделения произведения как такового
в массиве текстового наследия того или
иного Автора, но и радикальной критике.
В данном контексте фигура Автора мыслится
постмодернизмом как не фиксированное
спонтанной атрибуцией текстов некоему
создавшему субъекту, но требующей для
своего конституирования особой процедуры.
Автор, таким образом, понимается "не
как говорящий индивид, который произнес
или написал текст, но как принцип группировки
дискурсов, как единство и источник их
значения, как центр их связности" (Фуко).
Центральными функциями Автора, понятого
подобным образом, выступает для постмодернизма:
- классификация (разграничение
и группировки) текстов;
- установление отношений
между текстовыми массивами;
- выявление посредством
этого определенных способов бытия дискурса
(по оценке Фуко, Гермеса Трисмегиста не
существовало, Гиппократа также, в том
смысле, в котором можно было бы сказать
о Бальзаке, что он существовал, но то,
что ряд текстов поставлен под одно имя,
означает, что между ними установлено
отношение гомогенности или преемственности,
устанавливаемое аутентичных одних текстов
через другие или отношения взаимного
разъяснения или сопутствующего употребления.
Постмодернизм выявляет
авторов двух типов, дифференцируя
Автора, погруженного в определенную
дискурсивную традицию, с одной
стороны, и Автора, находящегося
в так называемой трансдискурсионной
позиции, с другой. Последний характеризуется
тем, что не только выступает
создателем своих текстов, но
и инспирирует возникновение
текстов других авторов, то
есть является зачинателем определенного,
нового по отношению к наличным,
типом дискурсивности. Фуко называет
такого Автора "учредитель" или
"установитель". Учредитель не
только создает своим творчеством
возможность и парадигмальные
правила образования других текстов
строго в границах определенного
типа дискурса, но и открывает
простор для формирования текстов
принципиально иных, отличных от
произведенных им и могущих
входить с последними в концептуальное
противоречие, но однако сохраняющих релевантность
по отношению к исходному типу дискурса.
В качестве примеров авторов подобного
типа Фуко называет Фрейда и Маркса, ибо,
по его оценке, в традиции как психоанализа,
так и марксизма имеет место не просто
игра по сформулированным их основоположниками
правилам, но "игра истины" в полном
смысле этого слова, предполагающая - при
радикальной трансформации исходных содержательных
оснований - регулярное "переоткрытие
Автора", возврат к его дискурсу, осуществляющийся
в загадочной стыковке произведения и
Автора.
11. Дерево
Фундаментальный культурный
символ, который представляет вертикальную
модель мира, семантически обоснованную
идею бинарных оппозиций (как
космологически, так и аксиологически
артикулированных). Традиционная культура
выступает основополагающим символом
упорядоченности мироздания ("Мировое
дерево"). В рамках архаичной
культуры мифологема "Мирового
дерева" выступает важнейшим компонентом
мифологических космогоний, сюжетом,
например, сакрального брака Земли
и Неба. Центральным моментом космизации
мира является воздвижение мировой вертикали,
отделяющей друг от друга Землю и Небо
и обеспечивающей существование мирового
пространства. Мировое дерево как космическая
вертикаль, с одной стороны, является фаллистическим
символом, и в этом плане относится к небесному
(мужскому) началу ("Мировое дерево"
как фаллос Урана в древнегреческой мифологии),
с другой - мифологема дерева теснейшим
образом связана с женским началом: Дева
в стволе (древнеегипетская Сикамора,
античные гамадриады, миф о рождении Адониса
из открывающегося в стволе дупла). Мифологема
дерева оказывается семантически амбивалентной,
будучи отнесенной одновременно к земному
(женскому) и к небесному (мужскому) началу.
В этом смысле, разделяя Небо и Землю, дерево
одновременно символизирует собой ее
брачное соединение. Культурный символ
дерева как центра мира неизменно присутствует
в западной культуре и претендует, согласно
оценке Мирча Элиаде, на статус точки соприкосновения
имманентного и трансцендентного. Фигура
ветвления "Мирового дерева" в рамках
данной системы метафорики выступает
базовым механизмом в мировой дифференциации,
сквозным образом полагая собой самые
различные типы моделирования процессуальности
в рамках западной культурной традиции,
от неоплатонизма, моделирующего мировой
процесс как "жизнь огромного дерева,
обнимающего собой все" (Плотин) до постструктуралистского
видения дискурса власти как древоподобного.
В контексте постмодернистской рефлексии
фигура дерева оценивается как глубинным
образом обосновывающая собой культурную
традицию западного образца.
Согласно постмодернистской
ретроспективе, дерево подчинило
себе весь западный мир и
западное мышление, от ботаники
до биологии, анатомии, гносеологии,
теологии, антологии и всей философии.
Первое. Метафора дерева
вносит в европейский менталитет
идею наличия сквозной - от корней
до кроны - логики развития
мироздания.
Второе. Важнейшим следствием
обоснованности европейской культурой
идеи древовидных структур является
развитие в их контексте идеи
вертикальной организации бытия,
предполагающей наличие центра (как
топологического, так и командного),
что задает виды реальности, как
кибернетически организованной. Прежде
всего постмодернистская парадигма как
философия конституирует программу логотомии,
или логомахии, призванных реализовать
поворот философии от тотального доминирования
присутствия Логоса к сомнению в адекватности
логоцентристского видения мира. Если
в иерархической системе индивид воспринимает
лишь одного-единственного активного
соседа, который располагается выше его
по иерархической лестнице, и в целом древовидная
схема предшествует индивиду, который
включается в нее в строго определенном
месте, то, в противоположность этому,
в нецентрированных системах коммуникации
осуществляются от одного соседа к другому,
где стебли или каналы не существуют заранее,
где все индивиды определяются исключительно
по их состоянию в данный момент таким
образом, что локальные действия не согласованы
и общий конечный результат синхронизируется
независимо от центральной инстанции.
В рамках этого же подхода номадология
осуществляет резкую критику психоанализа,
который, по формулировке Делеза и Гваттари,
"подчиняет бессознательное древовидным
структурам, иерархическим графикам, резюмирующей
памяти, центральным органам, фаллосу,
дереву-фаллосу", противопоставляя
ему шизоаналитический метод моделирования
динамики бессознательного. Осуществленный
номадологией сравнительный анализ целостностей,
организованных по принципу древовидной
структуры и по принципу ризомы, показал,
что ризоморфные среды, по всем параметрам
противостоящие структуре дерева, оцениваются
номадологией как более гибкие, жизнеспособные
и более креативные. Вне жесткой детерминации
со стороны оснований западной культуры,
вне диктата требований древовидной интерпретации
многие явления в своей автономности оказываются
далеко не древовидными. Так, по словам
Делеза и Гваттари, мысль не древоподобна,
а мозг - не корневая или разветвленная
материя. То, что несправедливо называют
дендритами, не обеспечивает связь нейронов
в непрерывные ткани. Прерывность клеток,
значение аксонов, функции сближения клеток-синапсов,
существование синоптических микротрещин,
перескакивание сообщений через эти трещины
образуют мозг множественности, - всецело
вероятностная, переменчивая, неопределенная
нервная система. Таким образом, хотя устройство
западного типа культуры диктует европейцу
линейное видение мира (у многих людей
дерево проросло в мозгу), но тем не менее,
сам мозг - это трава, которая гораздо больше
значит, чем дерево. Аналогично, короткая
память - это тип ризомы, тогда как длинная
память древовидна и централизована. Между
тем, как показано в рамках постмодернистской
концепции письма, мы пишем благодаря
короткой памяти. Короткая память не включает
в себя забвение как процесс, она отождествляется
не с мгновением, а с коллективной ризомой,
временно и легко возбудимой, в то время
как процедура чтения предполагает так
называемую долгосрочную память. Мы читаем
и перечитываем с длинной памятью длинные
мысли. Длинная память декалькирует и
переводит, но то, что она переводит, продолжает
действовать в ней издалека, невпопад,
не своевременно, не мгновенно, в отличие
от блеска короткой мысли. Вместе с тем,
анализируя соотношение семантических
фигур дерева и ризомы, в рамках которой
поперечные коммуникации между дифференцированными
линиями запутаны в генеалогические деревья,
Делез и Гваттари фиксируют не столько
их альтернативность как однопорядковых
феноменов, сколько их несоизмеримость.
Если на первый взгляд дерево-корень и
ризома-канал противостоят друг другу
как две модели, то на самом деле это не
так. Дерево действительно функционирует
как модель и как трансцендентная калька,
ризома же развивается как имманентный
процесс, который оспаривает модель и
намечает карту, даже если он устанавливает
свою иерархию и образует деспотический
канал. Семантическая фигура ризомы и
не вытесняет и не замещает собою фигуру
дерева, их отношения строятся как более
сложные, ибо в различных средах могут
быть обнаружены и различные типы организации
целостности, как структурные, древовидные,
так и ризоморфные: по оценке Делеза и
Гваттари, существуют самые различные
устройства - карты-кальки, ризомы-корни,
с различными коэффициентами детерриториализации.
В ризоме есть структуры дерева и корней,
и наоборот, ветка дерева и ее деления
корня могут появиться в ризоме. В глубине
дерева, в дупле корня или в пазухе ветки
может сформироваться новая ризома, или,
скорее, микроскопический элемент дерева-корня,
корешок, который инициирует производство
ризомы. Но так или иначе, в целом, согласно
постмодернистской констатации, мы устали
от дерева и в силу этого должны больше
ориентироваться на нелинейные версии
осмысления процессуальности.
12. Корень
Корень - постмодернистская
метафора, фиксирующая характерную
для классической метафизики
презумпцию аксиологически окрашенного
восприятия глубины, как символа
местопребывания сущности и истока
явления, в ней укорененного, что
связано с трактовкой познания
как проникновения сквозь поверхностно-явленческую
сторону бытия к его глубинной
ноуменальной сущности.
Введена в философский оборот
постмодернизма Делезом и Гваттари в работе
"Ризома". Так, по формулировке Делеза
и Гваттари, в рамках классической культуры
образом мира является дерево, а образом
самого дерева - корень - образ мира-дерева.
Так, в неоплатонизме - истоке европейской
метафизики - внечувственное начало мирового
процесса фиксируется именно в смыслообразе
корня. "Если мировой процесс Плотин
уподобляет жизни огромного древа, обнимающего
собой все, то начало эманационных потоков
пребывает везде неизменным и не рассеянным
по всему древу и как бы расположенным
в корне". Согласно Плотину, этот корень
бытия "с одной стороны, дает древу всеобъемлющую
многообразную жизнь, с другой же стороны,
остается самим собой, будучи не многообразным,
а началом многообразия". Метафора корня
оказывается сквозной для эволюции европейской
культуры, в хронологическом диапазоне
от античности до XX века. Вся древовидная
культура покоится на корнях и корешках,
от биологии до лингвистики. В контексте
постмодернистской парадигмы идея корня
подвергается последовательной и радикальной
деструкции по следующим критериям:
Первое. Прежде всего постмодернистский
отказ от идеи корня - это отказ от идеи
глубины, как в специально-метафизическом,
так и в пространственно-топологическом
отношениях. Так, во-первых, в контексте
пост-метафизического мышления, обоснованного
презумпцией отказа от поиска внефеноменальной
сущности бытия, метафора корня выступает
для постмодернизма символом именно такого
поиска, стремления проникнуть вглубь
явления, имплицитно предполагающего
наличия за ним (то есть в глубине его)
какой-то номинальной разгадки. По формулировке
Фуко, "за вещами находится не столько
их сущностная и временная тайна, но тайна,
заключающаяся в том, что у них нет сути".
Постмодернистская гноселогия
ставит под сомнение саму презумпцию смысла
бытия. В семантическом диапазоне от тезиса
"мир смысла имеет проблематический
статус" Делеза - до тезиса о "бессмысленности
Бытия" у Кристевой. Во-вторых, одной
из важнейших презумпций постмодернизма
является презумпция отказа от классической
топографии пространства, которая акцентирована
идеей глубины. Место метафоры корня занимает
в постмодернистском ментальном постранстве
метафора клубня, организованного принципиально
иначе, нежели корневая структура, предполагающая
глубинные проекции своей организации.
"В ризоме нет точек или позиций подобных
тем, которые имеются в структуре у корня.
Только линии, причем линии перманентно
динамические, линии ускользания, организованы
как своего рода сеть, пространственно
локализованная на поверхности предметов.
Множества определяются посредством абстрактной
линии, линии ускользания и детерриториализации,
следуя которой, они существенно изменяются,
вступая в отношения с другими. План консистенции,
решетка, это поверхность любого множества,
незамкнутые кольца. Таким образом, идея
глубины замещается в рамках постмодернистской
чувствительности идеей плоскости, а плоскостная
динамика интерпретируется как складывание.