Основные понятия:
1. Ризома
Ризома (от французского
- "корневище".) - понятие философии
постмодерна, фиксирующее принципиально
внеструктурный и нелинейный
способ организации целостности,
оставляющий открытость, возможность
для собственной подвижности
и, соответственно, реализации ее
внутреннего творческого потенциала
самоконфигурирования. Термин "ризома"
введен в философию Ж.Делезом
и Ф.Гваттари в одноименной
совместной работе.
Ризома, является средством
обозначения радикальной альтернативы
замкнутым и статичным линейным структурам,
предполагающим жесткую осевую ориентацию,
(такие структуры семантически сопрягаются
с фундаментальной для классической европейской
культуры метафорой корня, дифференцируясь
на собственно коренные или стержневые
системы (корень), с одной стороны, и мочковатые,
или почкообразные системы (корешок) с
другой стороны). В противоположность
любым видам корневой организации, ризома
интерпретируется не в качестве линейного
стержня или корня, но в качестве радикального
отличного от корней клубня или луковицы
как потенциальной бесконечности, содержащей
в себе скрытый стебель. Потенциальная
разница заключается в том, что этот стебель
может развиваться куда угодно и принимать
любые конфигурации, ибо ризома абсолютно
нелинейна. "Мир потерял свой стержень"
(Делез и Гваттари). Фундаментальным свойством
ризомы является ее гетерономность при
сохранении целостности. Она есть "семиотическое
звено, как клубень, в котором спрессованы
самые разнообразные виды деятельности
- лингвистический, перцептивный, познавательный.
Самих по себе языка, его универсальности
не существует, мы видим лишь состояние
диалектов, говоров, жаргонов, специальных
языков, словно крысы извиваются одна
поверх другой" (Делез и Гваттари). Логика
корня - это логика жестких векторно ориентированных
структур, в то время как ризома моделируется
в качестве неравновесной целостности,
во многом аналогично неравновесным средам,
изучаемым синергетикой, не характеризующимся
наличием организационных порядков и
отличающихся первичной творческой подвижностью.
Источником трансформации выступает в
данном случае не причинение извне, но
собственная нестабильность ризомы, обусловленная
ее энергетическим потенциалом самоварьирования.
Ризома "не стабильная, не нестабильная,
а скорее, метастабильная. Она наделена
потенциальной энергией". Таким образом,
можно утверждать, что ризоморфные среды
обладают собственным творческим потенциалом
самоорганизации, и в этом отношении могут
быть оценены не как кибернетические,
то есть подчиненные командам центра,
но как синергетические. Прекрасной иллюстрацией
этого может служить программный для постмодерна
текст Э. Ионеско "Трагедия языка":
"Произошло странное событие. Я не понимаю,
как это случилось. Текст преобразился
перед моими глазами. Вполне простые и
ясные предложения сами по себе пришли
в движение. Они испортились, извратились,
чтобы уже в следующее мгновение исказиться
вновь". Однако достигнутый в результате
этого кажущийся организационный хаос
на деле таит в себе потенциальные возможности
бесконечного числа новых организационных
трансформаций, обеспечивая безграничную
плюральность ризомы. Согласно этологическому
видению ситуации, в рамках ризомы в принципе
невозможно выделение каких бы то ни было
фиксированных точек, ибо каждая в своей
динамике фактически предстает перед
наблюдателем в качестве линии, прочерченной
ею траекторией собственного движения,
в свою очередь, ускользающей от жесткой
фиксации. Говоря о изоморфной среде, Делез
и Гваттари отмечают, что "она состоит
из неоднородных тем, различных дат и уровней".
В абстрактном усилии в ней могут быть
выделены линии артикуляции и расчленения,
страты и территориальности. Любая ризома
включает в себя линии членения, по которым
она стратифицирована, территориализирована,
организована. Однако бытие ризоморфной
среды может быть понято лишь как нон-финальная
динамика, и динамику эту определяют линии
ускользания, движения, детерриториализации
и дестратификации: "сравнительные
скорости течения вдоль этих линий порождают
феномены относительной задержки, торможения,
или наоборот, стремительности. Все это
- линии и их сравнительные скорости - составляют
внутреннюю организацию ризомы". Мало
того, что фактически линии внутреннего
членения оказываются применительно к
ризоме подвижными, они еще предполагают
своего рода разрывы, переходы ризомы
в состояние, характеризующие отсутствием
жесткой универсальной стратификации.
Ризома, в отличие от структуры, не боится
разрыва, но, напротив, конституируется
в нем, как в перманентном изменении своей
конфигурации и, следовательно, семантики.
По словам Делеза и Гваттари, "ризома
может быть разорвана, изломана в каком-нибудь
месте, перестроиться на другую линию.
Разрывы в ризоме возникают всякий раз,
когда сегментарные линии неожиданно
оказываются на линиях ускользания. Эти
линии постоянно переходят друг в друга".
Ризома может быть интерпретирована как
принципиально открытая среда, не только
в смысле открытости для трансформации,
но и в смысле ее отношения с внешним. У
ризомы в принципе нет и не может быть
ни начала, ни конца, только середина, из
которой она растет и выходит за ее пределы.
К ризоме невозможно
применить четкое дифференцированное
внешнего и внутреннего. "Ризома,
развивая, ризывается варьируясь, расширяя,
захватывая, схватывая, внедряясь"
(Делез и Гваттари), конституируя
свое внутреннее посредством
внешнего. Таким образом, процессуальность
бытия неструктурной ризомы стоит в генерации
новых версий организации, в том числе
линейных, аналогичных по своему статусу
тем преходящим макроскопическим картинам
самоорганизации, которые выступают предметом
исследования для синергетики. Однако
любая из этих сиюминутно актуальных и
ситуативно значимых вариантов определенности
в ризоме в принципе не может интерпретироваться
в качестве финальной. "Быть ризоморфным
- значит порождать стебли и волокна, которые
кажутся корнями, или соединятся с ними,
проникая в ствол с риском быть задействованными
в новых странных формах" (Делез, Гваттари).
В любой момент времени любая линия ризомы
может быть связана принципиально непредсказуемым
образом со всякой другой, образуя каждый
раз в момент этого принципиально преходящего
сиюминутного значимого связывания определенный
рисунок ризомы - своего рода временное
плато ее и перманентно, и непредсказуемо
пульсирующей конфигурации. Иными словами,
если структуре соответствует образ мира
как космоса, ризоме - как хаосмаса. По
оценке Делеза и Гваттари, "это одно
из наиболее отличительных свойств ризомы
- иметь всегда множество выходов" (можно
сравнить с садом расходящихся у Борхеса,
с сетевым лабиринтом у Эко с его бесконечным
числом выходов, входов, тупиков и коридоров,
каждый из которых может пересечься с
любым другим - семиотическая модель мира
и модель культуры, воплощенная в образ
библиотеки лабиринта в "Имени розы"
или космической библиотеки у В. Лича).
В этом смысле ризома конечна, но безгранична.
Ризома не начинается и не завершается.
У нее достаточно смысла, чтобы надломить
и искоренить слово "быть". Ризома
принципиально плюральна, причем процессуально
плюральна. "Ризома не сводится ни к
единому, ни к множественному. Это не единое,
которое, делится на один, на два, на три,
на четыре, но это и не множественное, которое
происходит из единого и которому единое
всегда присоединяется. Она состоит не
из единства, а из измерений, точнее, из
движущихся линий". Процессуальность
бытия ризомы фундаментальная альтернатива
реформистски понятому разворачиванию
исходно заложенного в объекте замысла
или смысла - разворачиванию, реализующемуся
по модели последовательного формирования
бинарных опозиций. Только для жестких
гештальтных систем характерно наличие
генетической (эволюционной) оси как линейного
вектора развития: генетическая ось как
объективное стержневое единство, из которого
выходят последующие стадии, глубинная
структура подобия, скорее базовая последовательность,
разложенная на непосредственные составляющие.
Ризома конституируется
не только в контексте постметафизического
мышления, но и задает новое
понимание детерминизма, свободное
от идеи внешнего причиняющего
воздействия и ориентированное
на презумпцию "причины самой
себя". Ризома как организационная модель
находит свою конкретизацию в постмодернистской
текстологии, в частности, фигура конструкции
в постмодернистской концепции художественного
творчества, в рамках которой идеалы оригинального
авторского произведения сменяются идеалом
конструкции как стереофонического потока
явных и скрытых цитат, каждая из которых
отсылает к различным и разнообразным
сферам культурных смыслов, каждая из
которых выражена в своем языке, требующем
особой процедуры узнавания и каждая из
которых может вступить с любой другой
в отношения диалога или пародии, формируя
внутри текста новые квазитексты и новые
квазицитаты.
2. Ацентризм
Фундаментальная установка
постмодернистской философии, базирующаяся
на радикальной критике классических
представлений о структурности,
обусловленная отказом от презумпции
наличия выделенных (как в топологическом,
так и в аксиологическом отношении)
точек и осей пространственной
и семантической среды. Согласно
постмодернистской ретроспективе,
регулярным образом центр получал
различные формы и названия. История
метафизики, как и история Запада,
является историей этих метафор.
В децентрированном пространстве
теряется избранность любых пространственных
точек, оно перестает восприниматься
как система мест. "Нет больше
кроватей, нет больше стульев,
на которых сидят. Есть лишь
функциональные сидения, вольно
синтезирующие всевозможные позы,
а тем самым, и всевозможные
отношения между людьми" (Бодрийяр).
Идеи децентрированности проявляются
в постмодернизме в самом широком
диапазоне, от презумпции децентрированности
текста до радикального требования
заклеймить идеологические и
метафизические модели. Как отмечает
Лиотар, "в постмодернистской
культуре все прежние центры
притяжения, образуемые национальными
государствами, партиями, профессиями,
институциями и историческими традициями,
теряют свою силу". По оценке Рорти,
из актуализирующихся в постмодернистском
социуме стратегий "ни одна не обладает
привилегиями перед другими". Культура
постмодерна не дифференцируется на культурный
центр (ортодоксию в самом широком смысле
этого слова) и так называемую периферию
(инакомыслие, ересь и т.д.). Ацентричность
культурного пространства постмодерна
носит программный характер.
Нет и не может быть ни элитарной,
ни массовой культуры как таковых. Постмодернизм
интерпретирует пространственные среды
как лишенные не только центра, но и любых
приоритетных осей и точек. "Власть"
у Фуко "находится везде" и "исходит
отовсюду". Также ацентризм предполагает
отказ не только от введения от приоритетных
зон внутри той или иной среды, но и от
центрации внимания на внутреннем в противоположность
внешнему (внутреннее как продукт складывания
внешнего в постмодернистской концепции
складки). Согласно постмодернистской
оценке, принять идеи центра фактически
означает принять идеи и внешней принудительной
причинности, то есть парадигму линейного
детерминизма. Как пишет Деррида, "всегда
считалось, что центр представляет собой
в структуре именно то, что управляет этой
структурой". И на протяжении всей истории
метафизики "функцией этого центра
было гарантировать, чтобы организующий
принцип структуры ограничивал то, что
мы можем назвать свободной его структурой".
Если традиционные для классической философии
системы - это иерархические системы, которые
включают в себя центр значения и субъективации,
то ризома представляет собой нецентрированную
неиерархическую систему без "Генерала",
без центрального автомата.
3. Трангрессия
Одно из ключевых
понятий постмодерна, фиксирующее
феномен перехода непроходимой
границы, - прежде всего, границы
между возможным и невозможным. "Трансгрессия
- это жест, который обращен на предел"
(Фуко), "преодоление непреодолимого
предела" (Бланшо). "Согласно концепции
трансгрессии, мир наличного данного,
очерчивая сферу известного человеку
возможного, замыкает его в своих границах,
пресекая для него какую бы то ни было
перспективу новизны. Этот обжитой и привычный
отрезок истории лишь длит и множит уже
известное; в этом контексте трансгрессия
- это невозможное (если оставаться в данной
системе отсчета), выход за его пределы,
прорыв того, кто принадлежит наличному,
вовне его.
"Однако универсальный
человек, вечный, все время совершающий
себя и все время совершенный,
не может остановиться на этом
рубеже" (Бланшо). Собственно, Бланшо
и определяет трансгрессивный
шаг именно как решение, которое
"выражает невозможность человека
остановиться, пронзает мир, завершая
себя в потустороннем, где человек
вверяет себя какому-нибудь Абсолюту
(Богу, бытию, благу, вечности), во
всяком случае, изменяя себе",
то есть привычным реалиям обыденного
существования. Традиционно исследуемый
мистическим богословием феномен откровения,
перехода в принципе непроходимой грани
между горним и дольним, выступает очевидной
метафорой феномена трансгрессии, которую
постмодернизм мог бы почерпнуть из культурной
традиции. В этом плане Батай обращается
к анализу феномена религиозного экстаза
(трансгрессивного выхода субъекта за
пределы обыденной психической нормы)
как феноменологического проявления трансгрессивного
прорыва к Абсолюту. Традиционной сферой
анализа выступает для философии постмодернизма
также синоним смерти, понимаемый в качестве
трансгрессивного перехода. Столь же значимой
для постмодерна предметностью, на которую
была спроецирована идея трансгрессии,
был феномен безумия, детально исследованный
в постмодернизме как в концептуальном
(анализ Фуко, Делеза и Гваттари), так и
в сугубо литературном (романы Батая) планах.
Спецификацией этой общей ситуации выступает
ситуация запрета, когда некий предел
мыслится в качестве непереходимого в
силу своей табуированности в той или
иной культурной традиции. В данном контексте
Батай формулирует ситуацию праздника,
функционально аналогичного моделируемым
М.М.Бахтиным "карнавалу". Эта ценность,
то есть табуированный запретный плод,
проступает в празднествах, в ходе которых
позволено и даже требуется то, что обычно
запрещено. Во время праздника именно
трансгрессия придает ему чудесный и божественный
вид.
В связи с этим, той
сферой, на которой механизм трансгрессии
проецируется постмодернистской
философией, с самого начала выступает
сфера сексуальности. Будучи далекой
от естественно-научной терминологии,
концепция трансгрессии, тем не менее,
несет в своем содержанием идеи, фиксирующей
механизм нелинейной эволюции, которые
зафиксированы синергетикой. Прежде всего
речь здесь идет о возможности формирования
принципиально новых, то есть не детерменированных
наличным состоянием системы, эволюционных
перспектив. Сущностным моментом трансгрессивного
акта выступает именно то, что он нарушает
линейность процесса.
Трансгрессия, по Бланшо,
соответственно и означает то,
что радикальным образом - вне
направленности. В этом отношении
концепция трансгрессии радикально
порывает с презумпцией линейно
понятой преемственности. Открывая
наряду с традиционными возможности
отрицания и утверждения в
логике типа "да" и "нет"
- возможность так называемого
непозитивного утверждения, как
пишет Фуко, "фактически речь
не идет о каком-то всеобщем
отрицании, речь идет об утверждении,
которое ничего не утверждает,
полностью порывая с переходностью".
Открываемый трансгрессивным прорывом
новый горизонт является подлинно
новым в том смысле, что по
отношению к предшествующему
состоянию не является вытекающим
из него, очевидным и единственным
следствием. Напротив, новизна в
данном случае обладает по
отношению ко всему предшествующему
статусом энергии отрицания: открываемый
в акте трансгрессии горизонт
определяется по Бланшо как
возможность, предстающая после
осуществления всех возможных
возможностей, которая низвергает
все предыдущие или тихо их
устраняет. В этой системе отсчета
Батай называет этот феномен
краем возможного, медитацией, жгучим
опытом, который не придает значения
установленным извне границам, опытом-пределом.
Кроме того, постмодернизм
однозначно связывает акт трансгрессивного
перехода с фигурой скрещения
различных версий эволюции, что
может быть оценено как аналог
бифуркационного ветвления. Например,
Фуко фиксирует трансгрессивный
переход как "причудливое скрещение
фигур бытия, которое вне его
не знает существования". Трансгрессия
есть воистину опыт не небытия,
но становления. Данный поворот
(говоря словами Пригожина, - "от
существующего к возникающему")
фиксируется философией постмодернизма
абсолютно эксплицитно: как пишет
Фуко, "философия трансгрессии
извлекает на свет отношения
конечности к бытию, это момент
предела, который антропологическая
мысль со времени Канта обозначала
лишь издали, извне, на языке
диалектики". Связанность опыта
трансгрессии с невозможным вообще
не позволяет, по оценке Деррида, интерпретировать
его в качестве опыта применительно к
действительности. "То, что намечается
как внутренний опыт, не есть опыт, поскольку
не соответствует никакому присутствию,
никакой исполненности, это соответствует
лишь невозможному, которое испытывается
им в муке". Попытка помыслить трансгрессивный
переход уводит сознание "в область
недостоверности, то и дело ломающихся
достоверностей, где мысль сразу теряется,
пытаясь их схватить" (Фуко). Очевидно,
что в данном случае речь фактически идет
о том, что сложившиеся линейные матрицы
при постижении мира оказываются несостоятельными,
в отсутствие адекватной (нелинейной)
парадигмы мышления субъект не способен
осмыслить ситуацию моментального перехода
своего бытия в радикально новое и принципиально
непредсказуемое состояние иначе как
незнание.