Философия Истории

        Так вот, что если решиться поступить бестактно и всё-таки отважиться на разговор о надвигающемся российском будущем, имея в виду, что каким бы оно ни было, его рациональное конструирование есть обязательное условие возможности хоть как-то на него повлиять? Как мне представляется, если мыслить предельно укрупнённо, то можно было бы выделить два варианта нашего будущего. Причём не просто пессимистический и оптимистический варианты в сущности того же самого, а качественно, принципиально различных. Первый вариант состоит в постепенном приспособлении к существующим обстоятельствам того, что мы имеем на сегодняшний день. А имеем мы совершенно произвольно вырезанный кусок бывшего СССР или бывшей царской России, назвать который Россией можно только очень условно. Превратить этот кусок в современное конкурентноспособное государство, имея ввиду, что большая часть его границ причём в самых проблемных направлениях по существу открыта, 3/4 территории остаются заселёнными как во времена неолита, т.е. фактически пустыми, и такое же количество регионов оказываются дотационными, будет наверняка не на много проще, чем построить коммунизм «в одной отдельно взятой стране».

  Но  это  ещё не всё. Россия не Португалия, которую мы по уровню экономической  эффективности намерены догнать. Вместе с громким именем Россия и вторым по величине ядерным арсеналом мы с необходимость получили в наследство и определённые геополитические и цивилизационные обязательства. Реально это означает, что мы обязаны презентовать себя как мирового политического игрока, как независимый центр силы или, если хотите, как Великую и Неделимую Россию со всеми вытекающими из этого следствиями, т.е. содержать армию, сопоставимую по мощи с другими центрами силы, на что нам приходится тратить не меньше трети от нашего бюджета; обеспечивать сырьевыми подачками или силой благосклонность соседей, чтобы они не переметнулись в другой центр силы; регулярно выплачивать проценты по 200 миллиардному доллоровому долгу, чтобы нас не заподозрили в несостоятельности; не взирая на затраты,  воспроизводить себя в космосе, в фундаментальных исследованиях, в дипломатических интригах, в Антарктиде и мало ли ещё где. Не менее важным и столь же затратным  океазывается сохранение нашей цивилизационной идентичности в том виде, как она у нас сложилась, что означает поддерживать миф о покровительско-мессианском статусе русского народа, не жалеющего сил и средств на осчастливливание других «младших» народов, даже если они об этом не просят или даже открыто сопротивляются, и одновременно подтверждать доминирующий статус русского народа, без чего о России, именуемой в мире собирательным словом – «русские», и речи быть не может.

Никак не меньше обреминительных обязанностей налагает на нас и современная международная  ситуация. Необходимо, например сохранять принятый в цивилизованной практике свободный обмен людьми и товарами с дружественным Китаем и вместе с тем остановить наростающую китаизацию русского Дальнего Востока; развивать цивилизованные отношения с Японией как главным дальневосточным игроком и вместе с тем не заключать с ней мирного договора, предполагающего в общем пустяковые в свете уже понесенных территориальных потерь, но добровольные и потому просто невозможные для Великой России уступки; говорить о пользе принадлежности к объединённой Европе и всеми силами препятствовать вхождению в неё того клочка нашей территории, который вдруг среди этой объединённой Европы оказался; сближаться с НАТО и изо всех сил мешать вступлению туда соседям по СНГ ...  Есть и другое, все не перечислишь. Даже если отвлечься от взаимоисключающего характера этих устремлений, согласившись с тем, что «каша в голове» наше фирменное блюдо и в этом смысле составной элемент нашей цивилизационной идентичности, то вряд ли можно сомневаться, что намерение следовать этим устремлениям потребует немерянных расходов, несопоставимых с расходами любого национального государства,  располагающего подобным нашему бюджетом.

        Где взять недостающее? До сих пор  брали у народа, приучая его  жить и плодится в нищете. Проблема нищеты в России возникла вовсе не с началом реформ. Народ в России при всех её богатствах и правителях всегда был нищим. Сейчас об этом просто впервые отважились сказать вслух. И в общем отважились не от переизбытка милосердия, а по причине гораздо более серьёзной: сознательно, а скорее бессознательно, утробно народ больше не верит, что и нам, простым смертным тоже что-то перепадёт от высоких геополитических и цивилизационных амбиций, которыми нас обычно вдохновляла на очередные жертвы высокая московская власть из своих немыслимо роскошных кремлёвских дворцов. И проявляет он  это неверие разным, но самое опасное -- неявным, молчаливым, но неотвратимо роковым образом – богатые /причём не только деньгами, но и вообще любыми капиталами/ уезжают, прочие /и прежде всего русские/ не рожают. По-видимому, всё более активно распродавая наше природное богатство, этот процесс можно как-то на время затушевать, но вряд ли его можно обратить вспять и с помощью рынка и демократии построить новую Великую Россию, которую так и не удалось построить всесильной командно-административной системе. Высокая цивилизаторская миссия переутомила русский народ и думаю на этот раз его хватит лишь на сооружение карикатуры на наши ностальгические воспоминания, так что мы скорее всего станем этаким «великим карликом», т.е. при всём нашем величии просто одной из стран периферийного капитализма с устойчиво высоким уровнем коррупции и низким уровнем жизни, с высокими амбициями и зависимой сырьевой экономикой. И вряд ли нам удастся стать демократической страной и не потому, что у нас слишком властолюбивые правители или не ценящие «плоды своды» подданные, а по объективным причинам – потому что такой гигантской и разношёрстной страной, как наша, демократическими методами управлять нельзя. Демократия здесь очень быстро оказывается скомпрометированной, а само слово «демократ» -- ругательским и мы с необходимостью начинаем строить очередную властную вертикаль, которая на деле оказывается всё той же безраздельной властью чиновников. 

.        Но ещё хуже, что этой невдохновляющей перспективе на сегодняшний день практически нет конструктивной оппозиции. Левые, тоскующие о почившем СССР, в сущности мечтают о той же властной вертикали, только ещё более крутой. При этом к месту и не к месту ссылаются на опыт коммунистического Китая. И этот опыт действительно весьма поучителен, но только впрок ли он нам? Идея начать под централизованным государственным контролем последовательные рыночные реформы, раскрепостив сначала крестьянство, потом мелкое городское производство и торговлю, а далее, как подсказывает логика, и все другие виды хозяйственной деятельности, не имеющие общенационального значения и не предполагающие поэтому монопольного  регулирования, первоначально пришла в голову вовсе не Ден Сяо Пину, а приболевшему Владимиру Ильичу. К ней неоднократно возвращались и в послевоенные годы, но из этого ничего не вышло. Партийная номенклатура ни за что не хотела отпускать из своих рук всю полноту власти и скорее готова была пойти на соглашения с американским империализмом, чем с местными кооператорами, которые могли обесценить их закрытые распределители, являющиеся для многих главной номенклатурной привилегией. Не собирался рушить социализм и Михаил Горбачёв, он только хотел сделать его социал-демократическим и в ответ получил ГКЧП. Великодержавную партийную бюрократию удалось сломить только сломав государственную машину, которую она себе присвоила, так что начать «строительство» рыночного общества пришлось вообще без государства «небывалым» российским путём:  не снизу, как это было у всех нормальных /«исторических»!/ народов, а сверху через криминальное распределение общенародной собственности среди тех, кто был ближе и наглее. Увы! западные идеи попадая на нашу российскую великодержавную почву преображаются: просвещённая монархия становится деспотическим самодурством, социалистическая идея – тоталитарным большевизмом, а свободный рынок, как мы теперь знаем, -- бандитским капитализмом. Так что дело не в идеях /шведских ли китайских/, изъян заключается в нас самих, именно мы, а не какой-то злонамеренный американский империализм, у которого своих забот полон рот, умудряемся превращать в абсурд любую оказавшуюся на нашей почве даже самую вроде бы здравую идею.

        Впрочем, наши правые тоже не  лучше. Уверяя в преданности  либерально-демократическим ценностям, они тоже не ставят под сомнение исходный тезис о Великой и Неделимой. Они только не ходят делать из этого тезиса необходимых выводов, дополняя его прекраснодушными пожеланиями о сближение с Западом через некую «либеральную империю», т.е. опять же хотят оставить в своём меню нашу фирменную «кашу в голове». Конечно, идея, что нам по пути скорее с немцами, чем с монголами могла бы показаться смелой и оригинальной разве что во времена Александра Невского. Ныне войти в Европу торжественно и законно или хотя бы нелегально хотят все. Но мы не просто национальное государство пусть даже и очень больщое, мы целая цивилизация к тому же этнически, конфессионально и регионально исключительно разнородная. Таким, как сейчас, гигантским и аморфным куском ни мы не договоримся шагнуть в Европу, ни она не решится, да и просто не сможет нас переварить, сколь бы демократичными мы при этом ни стали. Мы можем вступить в Европу только частями и с этим ничего поделать нельзя: чтобы воссоединиться  с желанной Европой, являющейся, как и мы, наслединицей античной христианской традиции,  сначала нужно рассредоточиться, уже хотя бы для того, чтобы образовать собой некую определённым образом упорядоченную очередь. Причём пойти на это сознательно и добровольно, что нам может оказаться просто не дано. Для многих русских такой путь предстаёт не просто одним из вариантов выживания, а полной и позорной капитуляцией, хотя претендент, готовый эту капитуляцию принять, взвалив на себя наши проблемы, что-то не просматривается.

      Как на западе существует миф  об абсолютной  и универсальной  ценности либерально-демократических  свобод, хотя есть тьма примеров  этому противоречащих /допустим, тот  же Иран или Ирак/, так и у  нас существует миф, что лучше  всего держать друг друга за руки, вместо того, чтобы освободить их и заняться улаживанием своих дел самому и на свой лад. Глядишь, хотя бы кому-то и повезёт, а постоянно держась за руки можно ведь угодить всем вместе в общую яму.   Ставки на укрепление региональной самодеятельности, как, впрочем, и на укрепление властной вертикали, сами по себе не хороши и не плохи. Всё зависит от цели, которую мы перед собой ставим. Если мы хотим стать независимым центром силы, то децентрализация -- это, конечно, козни наших заклятых врагов вроде Бжезинского, если же мы всерьёз собрались в Европу, то трудно не согласиться с тем фактом, что разные регионы России, которые различаются между собой куда больше, чем, скажем, Петербург и Хельсинки, находятся в разной степени готовности к такому шагу. Ближе всего к этому находятся западные русские регионы России, а если иметь в виду не нынешнюю «беловежскую» Россию, а ту которая исторически сложилась и существовала несколько веков, -- то славянские регионы, непосредственно граничащие с Западом.  Собственно этот процесс уже начался. Славяне-католики уже в Европе, православным славянам неудобно перед Россией, но тоже хочется, русских в прибалтике осчастливили, не спрашивая их согласия, русские в Кёнигсберге находятся в каком-то двусмысленном положении.

А что если не препятствовать этому процессу, а наоборот – посодействовать, заставив работать на себя его естественную энергию? Представим себе, что наряду с другими региональными объединениями, существующими ныне на постсоветском пространстве, учреждается и некий  Союз Славянских Регионов /ССР!/, объединяющий славянские регионы, которые намерены связать свою будущую судьбу с Объединенной Европой. В него на первых порах могли бы, например, войти наш Северо-Западный регион, так и Белорусия, Украина, Сербия, Болгария, высшие иерархи восточной и западной ветвей христианства, а на правах соучредителей – Совет федерации и Европейский парламент. Их главная задача – достижение необходимого уровня унификации регионов-кандидатов и далее определение судьбы тех российских регионов, которые, скажем, по религиозным или геополитическим причинам не захотят или не смогут на это решиться. Думаю, например, что российский Дальний Восток, находящийся в самом активно развивающемся и перспективном районе ойкумены, вряд ли имело бы смысл к кому-то присоединять. Он вполне мог бы стать, как уже отмечалось, отдельным контрактным государством, созданным соглашением, объединяющим в единое целое российские территории, китайские рабочие руки, японские технологии, американские капиталы и опыт управления. Думается, что от такого соседства, которое бы превратило нас из живущей на отшибе окраинной страны в страну действительно находящуюся в эпицентре глобализационных евроазийских взаимодействий, мы выиграли куда больше, чем от своей «неделимости». Ведь в этом случае территория вдоль Транссибирского коридора, которая ныне по большей части находится на статусе упирающегося в пустому заброшенного БАМа, оказалась бы связующим звеном старых и новых тигров с европейскими центрами и тем самым могла бы стать особой высокодоходной экономической зоной, под эгидой Европейского Союза, простирающегося, как это и положено по географии, от Атлантики до Урала, а зауральская тайга -- получить статус международных экологических парков.

Конечно, этот второй вариант нашего будущего мало вероятен, ибо предполагает не вынужденные, а добровольные, упреждающие уступки.  При этом главное не уступки в территориях, как это может кому-то показаться. Земля на наших глазах становится  единой «глобальной деревней», в которой все прежние административные границы станут и уже сейчас становятся весьма условными. Главное в другом. Такое будущее по существу означает завершение героической, цивилизаторской миссии русского народа и превращение его просто в один из обычных европейских народов. На смену эпохе героев грядёт эпоха людей со всеми её невозвышенными издержками. Поэтому психологически нам русским, а тем более российской элите решиться на такой шаг будет очень не просто. Велико-патриотическая фразеология, как показывает совсем недавний опыт, всё ещё вдохновляет немалое число наших сограждан.

        Но  ведь и преимущества налицо. Разъединившись, мы в Объединённой Европе осуществим, наконец, нашу вековую мечту о  единстве славянских народов, став, например, единым целым с той же Украиной и Белоруссией, как стали снова едины вступившие в ЕС разъединившиеся было чехи и словаки. Да и с цивилизационно чуждыми нам народами мы могли бы, не потеряв лица, достойно и законно развестись, не тратя жизни и деньги на их замирение. Автоматически решается проблема нашего астрономического долга,  ибо по существу исчезает сам должник. Но самое главное, пустив в мировой оборот наше самое главное богатство, накопленное для нас грядущими поколениями, чтобы мы в трудный день не вымерли, мы бы продемонстрировали образцы действительно современной политики, операжающей обстоятельства, а не той, которую мы демонстрировали до сих пор, когда обстоятельства просто волокли нас за собой и мы сплошь и рядом лишь проигрывали, упуская один шанс за другим. В новом глобализирующемся мире ХХ1в мы могли бы показать образцы новой действительно адекватной этому веку политики всеединства, правозвестниками которой стали великие творцы «русской идеи».

          Вместе с тем в этом всеединстве  мы бы нашли свою уникальную  нишу, которую у нас  не смог  бы оспорить никто. Сейчас наше участие в международном разделении труда по большей части связывается с выходом на рынок высоких технологий, что якобы избавит нас от наростающей экспортно-сырьевой ориентации нашей экономики. Всё это очень мило. Только ведь на сегодняшний день рынок высоких технологий полностью занят. На нём верховодят, с одной стороны, крупные научно-производственные западные /прежде всего американские/ компании, имеющие большой опыт рыночного выживания и возможности скупать лучшие научные мозги со всего мира, с другой стороны, японские, а теперь и китайские производители, располагающие безграничным потенциалом высоко дисциплинированной, трудолюбивой и дешёвой рабочей силы. Ни того, ни другого у нас нет, а значит и нет надёжных шансов пробиться на этот рынок. Да, и заявившись на нём мы вряд ли можем рассчитывать на любовь и расположение. Чтобы нас любили, нам нужно выходить на международный рынок с таким товаром, которого у других нет и который в этом смысле вне конкуренции. Наши просторы с их коммуникационными, рекреативными, экологическими и разумно используемыми прежде всего возобновляемыми сырьевыми ресурсами и есть такой неиссекаемый товар, воспроизводство которого вполне может занять наш научный и производственный потенциал. Но для этого с сырьевой обочины, пугающей центр то своей своей силой и закрытостью, то своей слабостью и непресказуемостью, нужно перебираться на магистральные потоки глобальных процессов, становясь как можно более открытыми и предсказуемыми. Построить наш «русский дом» вместе со всеми, кто желает его строить, и войти с этим домом в европейскую деревню – вот кратчайший путь на эту магистраль.                                                                                                                                                                                                          . Или нам так не суждено преодолеть наркоз византизма и прийдётся разделить в конце концов и византийскую судьбу?