Лексические и грамматические архаизмы как элемент поэтического стиля Беллы Ахмадулиной

и списываю с них стихотворенье.

(«Стена», с. 391).

5) О, если бы из вод Куры

не пить мне!

И из вод Арагвы

не пить!

И сладости отравы

не ведать!

(«Глава из поэмы», с. 72).

6) О, всех простить – вот облегченье!

О, всех простить, всем передать

и нежную, как облученье,

вкусить всем телом благодать.

(«Болезнь», с. 58).

Перечисленные слова, являясь гораздо более выразительными, чем их же общеупотребительные варианты, усиливают сопричастность человека миру.

и) Группа слов, обозначающих какое-либо действие.

Здесь выделим слова свершать (5), содеять (13), даровать (10), подать (2), помавать.

1) Речь так спешит в молчанье не погибнуть,

свершить звукорожденье и затем

забыть меня навеки и покинуть

(«Воскресный день»,  с. 57).

2) Скончаньем дня любуется слеза.

Мороз: слезу содеешь, но не выльешь.

Я ничего не знаю и слепа.

А божий день – всезнающ и всевидящ.

(«День 12 марта», с. 266).

3) Она мне воду даровала,

назначенную для корней,

поскрипывая деревянно,

ступени приводили к ней.

(«Глубоким голосом пророка…»,  с. 221).

4) Несметные проносятся валы.

Плавник одолевает время оно,

И голову подемлет из воды

все то, что вскоре станет земноводно.

(«Отселева за тридевять  земель», с. 360).

5) Всевластье трубы помавает хвостом,

предместье-прихвостье корпит, помогает.

(«Хожу по околицам…», с. 470).

Употребление данных лексем обусловлено, прежде всего, особым мировидением Ахмадулиной. Кроме того, они служат созданию высокой экспрессии.

к)  Имеется ряд слов, которые трудно включить в какую-либо из перечисленных групп: причастия отверст (18) и осиянны (2), указательное местоимение сей (20), наречия вотще и доселе (5), прилагательное леп.

1) Священный шум несуетной возни:

Томленье свадеб, добыванье пищи.

О милый мир, отверстый для весны,

как уберечь твоё сердечко птичье?

(«Утро после луны»,  с. 260).

2) Моя луна – иссякла навсегда.

Вы осиянны вечной, но другою.

(«Утро после луны», с. 260).

3) То снился он тебе, а ныне ты – ему.

И жизнь твоя теперь – Тифлиса  сновиденье.

Поскольку город сей непостижим уму,

он нам при жизни дан в  посмертные владенья.

(«То снился он тебе…», с. 236).

4) И о свече – вотще мечтанье:

Где нынче взять свечу в глуши?

Не то бы предавалась тайне

душа вблизи её души.

(«Вся тьма – в  отсутствии…», с. 443).

5) Прощаю вас, глаза собачьи!

Вы были мне укор и суд.

Все мои горестные плачи

Досель эти глаза несут.

(«Болезнь», с. 58).

6) Воскресни же – ты воскрешен уже.

Велик и лен, восстань великолепным.

(«Вослед 27-му дню  февраля», с. 262).

Говоря о тех мотивах, которые  побуждают поэта использовать приведенные лексемы, отмечаем присущие им функции поэтизации речи, а также создания высокой экспрессии.

Столь частотное обращение к  собственно-лексическим архаизмам  позволяет утверждать, что они осознаются Ахмадулиной как одно из главных средств создания более выразительных индивидуальных поэтических образов. Кроме того, как мы уже отмечали, употребляя слова подобного рода, Белла Ахмадулина отдаёт дань и поэтической традиции.

 

3.4 Грамматические архаизмы в поэзии Беллы Ахмадулиной

 

Данный параграф будет посвящен архаизмам морфологическим (грамматическим), их функциональному употреблению. Подобные элементы языка, так как они выпадают из современной языковой системы, обычно стилистически маркированы либо как высокие, книжные, поэтические, либо как просторечные, поэтому основная их функция в художественной литературе – стилистическая.

«Употребление грамматических архаизмов в целях стилизации можно сравнить с привлечением лексических архаизмов, с той только существенной разницей, что их инородность в тексте, написанном на современном языке, воспринимается гораздо резче. Дело в том, что лексические архаизмы могут обладать большей или же меньшей степенью «архаичности», многие из них могут расцениваться как «пассивные» элементы каких-то периферийных слоёв лексики современного языка. Различными словообразовательными и семантическими нитями они часто связаны с активной частью современного словаря. Грамматические архаизмы, если они не вошли с переосмысленным значением в современный язык, всегда воспринимаются как элементы иной системы» [Шмелев, 1960: 7].

Творчество Беллы Ахмадулиной  представляет богатейший материал для иллюстрации использования грамматических архаизмов разных частей речи (существительных, прилагательных, местоимений, глаголов, причастий).

Устаревшие грамматические формы именных частей речи

а) Весьма многочисленную группу составляют грамматические архаизмы-существительные. В свою очередь, в количественном отношении, в них выделяются 2 лексемы: дерева (16 случаев) и крыла (10 случаев), являющиеся традиционными поэтизмами. Нет смысла приводить здесь примеры из всех стихотворений, в которых использованы данные формы. Рассмотрим лишь самые яркие. Эти формы, частые в литературе XIX века и отчасти XX (особенно в поэзии), сохраняются наряду с обычными в литературном языке формами на

–ья. (Так же, наряду с обычной формой друзья, употребляется иногда други).

1) Метель посвящена тому,

кто эти дерева и дачи

так близко принимал к уму.

(«Метель», с. 131).

На наш взгляд, форма эта указывает  на реминисценцию стихотворения  Б. Пастернака «Ветер», тем более, что  «Метель» Ахмадулиной посвящена  именно ему.

2) Две бессмыслицы – мёртв и мертва,

две пустынности, два ударенья –

царскосельских садов дерева,

переделкинских рощиц деревья.

(«Четверть века, Марина, тому…», с. 110).

Данный пример интересен, прежде всего, противопоставлением архаической, вышедшей из активного употребления, и общеупотребительной форм дерева –деревья. Словосочетание царскосельских садов позволяет нам провести параллель к Пушкину. Таким образом, становится понятным употребление архаической формы, приобретающей своеобразный литературный ореол.

1) Ни в сырости, насытившей соцветья,

ни в деревах, исполненных любви,

нет доказательств этого столетья,–

бери себе другое – и живи.

(«Сумерки», с. 62).

Форма множественного числа крыла в поэзии XIX века является традиционным поэтизмом. В XIX веке эта форма как поэтическая употреблялась и в прямом значении (крылья птицы) и в переносном (символ поэтического дара и вдохновения). Кстати, именно в этом значении употребляется данная форма в лирике Цветаевой. У Б. Ахмадулиной этого мы не находим. Выполняя функцию поэтизации и стилеобразующую, форма крыла задействована поэтессой в прямом значении (крылья птицы)  и в значении (ангельские крылья).

1) Соотносили ласточек крыла

Глушь наших мест и странствий кругосветность.

                         («Лебедин мой», с. 310).

2) Двадцать седьмой, февральский, несравненный,

посол души в заоблачных краях,

герой стихов и сирота вселенной,

вернись ко мне на ангельских крылах.

(«Вослед 27-му дню  марта», с. 267).

Что касается формы други, то здесь Ахмадулина следует пушкинским традициям, его ранней лирике, стихотворениям, посвященным дружбе. Форму эту она использует для иронического обозначения своих собратьев по перу:

Так, значит, как вы делаете, други?

Пораньше встав, пока темно-светло,

открыв тетрадь, перо берёте в руки

и пишите? Как, только и всего?

(«Так, значит, как вы делаете, други...?», с. 174).

Рассмотрим ряд других морфологических  архаизмов – имён существительных, попутно определяя признак архаизации.

Дважды в исследованных нами примерах встречается звательная форма: 1) как входящая в название молитвы и 2) как средство создания высокой, страстной патетики.

1) Впрочем, кто тебя знает. Вдруг матушка в церковь вела:

«Дево, радуйся!» Я – не умею припомнить акафист.

             («Воскресенье настало…», с. 377).

2) Человече, тесно ль тебе в поле?

Погоди, не спеши умереть.

Но опять он до звона, до боли

хочет в белое небо смотреть.

(«Человек в чисто  поле выходит…», с. 44).

Заслуживает внимания форма в дому (7 употреблений). Флексия –у данной формы, изменявшейся по типу склонения с основной на *ј, является исконной (местный падеж единственного числа). У Б. Ахмадулиной форма эта употребляется в более обобщенном значении, чем нейтральная в доме, причем у последней она, как правило, входит в состав словосочетания в чужом дому:

1) В чужом дому, не знаю почему,

я бег моих колен остановила.

Вы пробовали жить в чужом  дому?

(«Тоска по Лермонтову»,  с. 93).

2) Чтоб музыке было являться удобней,

В чужом я себя заточила дому.

                  («Как много у маленькой музыки этой…», с. 364).

Устаревшими в настоящее время  являются также исторически исконные формы множественного числа существительных  среднего рода плеча и колена, используемые Б. Ахмадулиной. Эти существительные относились к группе слов с основой на *о и в именительном и винительном падежах множественного числа имели флексию –а, - а, а в родительном падеже множественного числа -ъ или –ь, в зависимости от разновидности –твердой или мягкой.

1) В чужом дому, не знаю почему,

я бег моих колен остановила.

(«Тоска по Лермонтову»,  с. 93).

2) В нём согласье беды и таланта

и готовность опять и опять

эти древние муки Тантала

на большие плеча принимать.

(«Человек в чисто  поле выходит…», с. 45).

Для комментирования формы пламень мы вновь обратимся к работе Д.Н. Шмелёва. «Сохранившиеся в современном языке как один из осколков старого склонения особые падежные формы существительных среднего рода на –мя свойственны главным образом литературному языку. В говорах и просторечии эти слова также испытали на себе тенденцию к выравниванию основ и соответственное подведение этих слов под продуктивные склонения. Здесь могло быть два пути: во-первых, утрата «наращения» –ен- в косвенных падежах; во-вторых, приобретение этого элемента именительным единственного числа. Во втором случае отмечается два типа образований в говорах: имена на –ено (из них в литературный язык проникло стремено, употреблявшееся некоторыми старыми писателями) и на –ень, из которых, особенно в поэзии прошлого века, было очень употребительным слово пламень. Таким образом, будучи «архаичным» в современном языке, вариант пламень исторически является новообразованием по сравнению с пламя» [Шмелев, 1960: 34-35].

1) Всё ярче над небесным краем

двух зорь единый пламень рос.

(«Когда жалела я Бориса…», с. 379).

2) Граненая вода Кизира

была, как пламень, холодна.

(«Ты говоришь – не  надо плакать…», с. 20).

Прокомментируем ещё две формы: во языцех и в нетях. Признаком архаизации первой из них является старое окончание местного падежа, а также старое чередование заднеязычных со свистящими. Шмелёв называет это чередование «инородным» для современного языка, благодаря чему эта форма оказалась застывшей, входя в состав единого фразеологического целого притча во языцех.

Чудовищем ручным в чужих домах

нести две влажных черноты в  глазницах

и пребывать не сведеньем в умах,

а вожделенной притчей во языцех.

(«Так дурно жить…», с. 152).

Выражение же быть в нетях, т.е. отсутствовать, скрываться неизвестно где, восходит к слову нет (во множественном числе регулярной формой именительного падежа в древнерусском было ньти, местного – въ ньтьхъ; множественное число служило названием списка неявившихся на военную службу).

1) Всем полнокровьем выкормив луну,

оно весь день пробудет в блеклых нетях.

(«Луна до утра», с.  257).

2) Даль – в белых нетях, близь – не глубока,