Анна Ахматова и её любовь

 

 

 

Н. Пунин - А. Ахматовой

   19 Х 22

 

    Друг мой дорогой,  Анна, ты сама знаешь, как пусто  стало, как только ты ушла, - я не стал бороться с сентиментальным  желанием тебе писать. Люблю тебя, родная, люблю тебя. Какая странная и ровная пустота там, где ты еще час тому назад наполняла все комнаты и меняла размеры всех вещей; мне всегда стыдно напоминать о себе, но я дорожу тем, что говоришь о чем-нибудь моем; так и сегодня, хотелось, чтобы ты все видела, все заметила и все запомнила, а я только мог едва-едва поцеловать твои руки. Ты так плохо выглядела под конец, я не могу, мне физически больно, когда ты так больна и когда у тебя что-нибудь болит; я смотрел, как ты ешь яблоко, на твои пальцы, и по ним мне казалось, что тебе больно; какое невозможное желание сейчас во мне: их поцеловать, их целовать это уже не любовь, Анна, не счастье, а начинается страдание, не могу без тебя и в горле чувствую: где ты сейчас, друг, друг мой. Как ты под конец сегодня плохо выглядела; не надо так, Анна.

    Наш страшный вчерашний  разговор очень сильно изменил  характер или окраску, что ли, моей любви к тебе. Она стала  тревожной и мрачной, какой  раньше не была;

    я чувствую ее теперь  в сердце почти постоянно, в  форме какой-то глубокой тоски, все равно думаю я о тебе или не думаю и как думаю. Чувствуешь ли ты то же самое? Что произошло? Почему все стало таким трагичным, как будто ты еще куда-то ушла - и стала так близко к моей, совсем рядом, и в душу мою вошла.

    <...>

    Друг мой дорогой, как я хочу тебя видеть, как я все помню, что ты была сегодня здесь.

    Словно память о том,  что в каких-то далеких веках  мы прошли здесь с тобою.

 

 

Из "Биографических записок" И. Грэм: "Артур Сергеевич познакомился с Ахматовой на каком-то литературном собрании. <...> По словам А. С, Ахматова была "важная молодая дама". <...> После заседания все поехали в "Бродячую собаку". А. С. снова очутился за одним столом с Ахматовой. Они начали разговаривать, и разговор продолжался всю ночь. <...> Под утро A. А. и А. С. поехали из "Бродячей собаки" на острова. "Было так, как у Блока, - гoворил А. С. - И хруст песка, и храп коня". В сумочке у Ахматовой была корректура "Четок". <...> Эта ночь определила всю дальнейшую жизнь А. С. <...> по его словам, Анна Андреевна разорила его гнездо, как коршун, и все разрушила в его молодой семейной жизни. <...>

    Ахматова была кумиром  своей свиты. Почитатели получали  от нее "царские подарки" - перчатку, ленту, клочок корректуры, старую сумку (в музее хранится  сумочка Ахматовой, подаренная ею М. Лозинскому. - О. Р.), "старый сапог", шутил А. С. Сам он получил тот самый "малиновый платок", о котором говорится в стихотворении "Со дня Купальницы-Аграфены", А. С. написал на него музыку. <...>

    Встреча с Ахматовой  имела для А. С. фатальные последствия: он настойчиво искал ее образ в других женщинах; только смертельно больной угасающий, он понял, что "двух (и больше) Ахматовых" не бывает. <...> Но несмотря на весь блеск, красоту, очарование Анны Андреевны ("глаза зеленые, голос гортанный, и руки Музы": допишет Музы смуглая рука7 - это рука самой Ахматовой), несмотря на всю ее славу <...> А. С. сравнивал Ахматову "серебряного века" с Хромоножкой Достоевского, воплощавшей в себе при всем юродстве и убожестве Вечную Женственность".

    Роман начался в 1913 г. Молодой композитор со стремительным  успехом, адекватным его дерзости, входил тогда в художественные  круги Петербурга. У Анны Артуровны  хранилась книга А. Блока, впоследствии  украденная, с автографом автора: "Огню огней, чёрту чертей - Артуру Лурье от Александра Блока". А. Лурье начинал как композитор-футурист, был близок кругу поэтов-футуристов. "Хлебников был для нас моральным авторитетом, нашим духовным старцем от искусства", - писал Артур Лурье в статье "Детский рай"8.

    В те годы Лурье искал новые звучания, экспериментируя с атональностью, четвертитоновостью, джазовыми ритмами и проч. В ироническом ключе творческие поиски А. Лурье описал в "Полутораглазом стрельце" его товарищ тех лет, поэт Бенедикт Лившиц: "Эта новая музыка требовала как изменений в нотной системе (обозначения четвертей, осьмых тонов и т. д.), так и изготовления нового типа рояля - с двумя этажами струн и с двойной (трехцветной, что ли) клавиатурой. Покамест же, до изобретения усовершенствованного инструмента, особое значение приобретала интерпретация. <...>

    И Лурье со страдальческим  видом протягивал к клавишам  бехштейна руки, улыбаясь, как Сарасате, которому подсунули бы трехструнную  балалайку"9.

    Теории А. Лурье нашли  свое полное воплощение лишь  в нескольких его произведениях. "Но уже в те годы (1914-16), - пишет И. Грэм, - Артур Сергеевич понял, что "атональность ведет к эмоциональному опустошению в силу своей объективности и своего абстрактного мышления". <...> "Всё же я не отказываюсь наотрез от 1 2-титонной системы, - говорил А. Лурье, - я пользуюсь ею только в тех случаях, когда нахожу ее необходимой <...>"". Немецкий музыковед, автор статей о жизни и творчестве А. Лурье, доктор Детлеф Гойовый говорит в фильме: "Лурье был предшественником Шёнберга и додекакофонистов. В 1912 году он закончил свою первую двенадцатитоновую серию - сочинения а-ля Скрябин. Это был великий взрыв звука. После этого появились "Фермы в воздухе", где акцентировался графический аспект. Но потом он пошел г. совершенно другом направлении. Его глубоко почитаемый учитель Бузони как-то сказал, что ни одно художественное решение не должно повторяться. И Лурье всегда придерживался этого правила. Очень часто он первым открывал нечто. Но когда это нечто входило в моду, он неизменно переходил к чему-то другому".

    Артур Лурье написал  музыку на многие произведения  Анны Ахматовой. В музейной  экспозиции выставлены ноты "Четок"  с обложкой П. Митурича.

    Как отмечает в своей  книге М. Кралин, с Лурье в  стихах Ахматовой связан образ  царя Давида - древнееврейского царя-музыканта.

Со дня Купальницы-Аграфены

Малиновый платок хранит.

Молчит, а ликует, как царь Давид.

    Тогда и такие посвященные  Лурье строки могут читаться  под знаком царя Давида:

И загадочных, древних ликов 

На меня поглядели очи...

    Еврейство, от которого  Лурье отказался в пользу европейского  в себе, вероятно, было важно для  Ахматовой.

    Наум Израилевич Лурья  стал Артуром Винцентом Лурье  - псевдонимы были в духе времени.  По свидетельству Бенедикта Лившица10, Артуром композитор назвался в честь Шопенгауэра, Винцентом - в честь Ван-Гога. Лурье сменил иудаизм на католицизм. И. Грэм: "Мать Артура Сергеевича была, по его словам, кротчайшим созданием; он называл ее "ветхозаветной христианкой". <...> Мистицизм Анны Яковлевны передался ее любимому старшему сыну, чтение Библии привело к чтению Евангелия. <...> По достижении совершеннолетия Артур Сергеевич принял католичество и был крещен в Мальтийской капелле, в Петербурге".

    Но для Ахматовой он  оставался царем Давидом.

   И. Грэм: "Связь А. А. с А. С. оборвалась из-за войны 1914 года и связанных с ней эмоций Ахматовой". Трудно сказать, правильно ли объяснял А. Лурье причину разрыва. Начало войны действительно потрясло А. Ахматову:

Мы на сто лет состарились, и  это 

Тогда случилось в час один...

    Но в 1 914 г. у Ахматовой  был роман с Н. Недоброво.

    В 1919 г. отношения Ахматовой  и Лурье возобновились. Анна  Андреевна была тогда замужем  за В. Шилейко, исполнявшим  в ее поэтической биографии  роль "дракона":

Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли.

Мне муж - палач, а дом его - тюрьма.

    После развода у нее  с Шилейко установятся теплые  дружеские отношения. А пока. "Шилейко  <...> держал Ахматову взаперти; вход в дом, через подворотню был заперт на ключ, и ключ Шилейко уносил с собой. Анна Андреевна: будучи "самой худой женщиной в Петербурге", ложилась на землю и "выползала из подворотни, как змея" а на улице ее ждали, смеясь, Артур Сергеевич и Ольга Афанасьевна. Глебова-Судейкина" (И. Грэм). Уйдя от В. К. Шилейко, она со временем перебралась в квартиру Глебовой-Судейкиной на Фонтанке, 18. Жили втроем. Такие семейные треугольники не были для "серебряного века" чем-то диковинным. Но новая эпоха накладывала на все свой отпечаток. Так в 1921 г Ахматова работала библиотекарем в Агрономическом институте за дрова.

    Лурье был в это  время комиссаром Музыкального  отдела Наркомпроса. В очерке "Наш марш" он пишет о своем  отношении к Октябрю. "Блок  имел на меня громадное влияние;  вместе с ним я слушал музыку  революции. Как и мои друзья, авангард молодежи - художники и  поэты, - я поверил в Октябрьскую революцию и сразу примкнул к ней. <...> Впервые мальчишкам-фантастам сказали о том, что они могут осуществить свои мечты, и в чистое искусство не вторгнется не только никакая политика, но вообще никакая сила. <...> За эту веру в нас мы безоговорочно вошли в революцию; наше движение удержалось и утвердилось еще и потому, что нас поддерживал В. И. Ленин. <...> Время было фантастическое, невероятное, и футуризм было самое чистое из всего, что я когда-либо знал"11. В музее хранится автограф А. Лурье на репродукции его портрета 1915 г. работы П. Митурича. Это дарственная надпись композитору Н. М. Стрельникову, который был заместителем Лурье в Музыкальном отделе: "На память о днях, опаленных светлым безумием. Артур Лурье. 19 9/Х 18 Петербург".

    Ахматову революционные  перемены в восторг не приводили.  И то, что она стала подругой  комиссара, католика, футуриста,  недавнего денди Артура Лурье, - это и знак надлома эпохи,  и знак особой личной свободы,  на которой настаивали художники  "серебряного века".

    В 1921 г. Ахматова пишет  либретто к задуманному Лурье  балету "Снежная маска" - по  Блоку. Это либретто не сохранилось.

    В истории отношений  с А. Лурье было и много  тяжелого для Ахматовой. В 1922 г. она начала писать стихотворение  "Мелхола", затем оставила его и дописала уже только в 1960-61 гг. Так вышло, вероятно, потому, что стихотворение это, несмотря на библейскую тему, было слишком личным:

А царская дочка глядит на певца,

Ей песен не нужно, не нужно венца,

В душе ее скорбь и обида.

Но хочет Мелхола - Давида.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Наверно, с отравой мне  дали питье,

И мой помрачается дух.

Бесстыдство мое! Униженье мое!

Бродяга! Разбойник! Пастух!

Зачем же никто из придворных вельмож,

Увы, на него не похож? <...>".

    В 1941 г., вспоминая Фонтанку, 18, Ахматова напишет: 

А в глубине четвертого двора 

Под деревом плясала детвора 

В восторге от шарманки одноногой,

И била жизнь во все колокола...

А бешеная кровь меня к тебе вела

Сужденной всем, единственной дорогой.

    В 1922 г. Лурье выехал  в командировку в Берлин, оттуда  отправился в Париж и в Россию  уже не вернулся. Знал ли он, что уезжает из России навсегда? Сведения о его отъезде противоречивы.  Из "Биографических заметок"  И. Грэм: ""Я не предполагал, что расстаюсь с Россией", - говорил он. Увы, А. С. не суждено было увидеть горячо любимую им родину; из Берлина он поехал в Париж, и эта поездка была для него фатальной; <...> А. С. не вернулся в Россию не из-за политических соображений или убеждений, а потому что соблазнился блеском тогдашнего Парижа и <...> искусством Игоря Стравинского, делавшего музыкальную эпоху". Однако, судя по записи П. Лукницкого, сделанной им со слов Ахматовой, Лурье не собирался возвращаться: "Лурье уезжал от АА со слезами. Умолял АА приехать к нему. АА сказала: "Приеду, приеду следующим пароходом..." У АА есть семнадцать писем А. Лурье, в которых он просит ее приехать. Ни на одно АА не ответила. А. Лурье писал ей письма и через свою мать (которая приходила с ними к АА), и через академические учреждения, и т. д."12. Звал Лурье к себе и Судейкину, и в 1924 г. она эмигрировала, но вместе они уже не были, в жизни Лурье появились другие женщины. Впоследствии Лурье посвятил Ольге Судейкиной прекрасные страницы воспоминаний.

    Из Парижа Лурье пришлось снова отправиться в Берлин: он был выслан за свое комиссарское прошлое. В Берлине он учился у Бузони. В 1924 г. Лурье снова в Париже. Он обретает свое место в парижской музыкальной жизни. С 1922 г. Лурье дружит с И. Стравинским и поддерживает Стравинского на его новаторском туги. Они вместе концертируют. В 1935 г. Лурье создает крупное произведение: оперу-белет "Пир во время чумы" по Пушкину и Вильсону. Тогда, в 30-е годы, А. Лурье достигает вершин признания. Но происходит его ссора со Стравинским, которая губит музыкальную карьеру Лурье: Стравинский, ставший великим авторитетом, определяет "музыкальную политику" во Франции. Музыку Лурье перестают исполнять.

    В Советском Союзе  имя Лурье вообще не звучало.  Дочь Артура Сергеевича Анна  почти ничего не знала об отце: мать о нем никогда не рассказывала. Замуж Ядвига Вильгельмовна Цыбульская больше не выходила. Зарабатывала на жизнь себе и дочери, будучи совслужащей и давая частные уроки музыки. В 1930 г., после смерти матери, 5-летняя Анна Лурье получила от отца письмо и фотографию. Артур Сергеевич звал дочку к себе в Париж. Юная комсомолка ответила, что отношения между ними возможны, только если он вернется на родину. Анна Артуровна бедствовала в эти годы. Некоторым подспорьем были деньги, которые ей передавала бабушка: она получила от сына то ли одну, то ли несколько посылок. Из-за отца-невозвращенца Анну Артуровну не приняли в Радиоинститут, и она поступила в Химико-технологический институт мясной промышленности. Родные Apтypa Сергеевича поддерживали с ним тайные отношения. В частности через Ахматову. Племянница Лурье Нина Владимировна Варгина рассказывает, что родные очень тепло относились к Артуру Сергеевичу, но боялись возможных репрессий из-за контактов с эмигрантом. Отец Артура Сергеевича каждый раз, когда от сына что-либо приходило, тут же сообщал об этом Луначарскому. Во время войны связь Лурье с родными была окончательно потеряна.

    После нападения немцев  на Францию Артур Сергеевич  с женой Елизаветой Алексеевной,  бросив дом и все, что в нем было, переехали в США. Музыка его в США почти не исполнялась: в моде были другие композиторы; Лурье был слишком независимым и бескомпромиссным в своих творческих взглядах, чтобы вписаться в чуждую ему среду. Он бедствовал. В 50-60-е гг. большую поддержку - и душевную, и финансовую - ему оказывала его молодая возлюбленная Ирина Грэм. Помогал также друг Лурье - религиозный философ Жак Маритэн. По воле его умершей жены Раисы Маритэн Лурье с женой с 1960 г. жили в их доме в Принстоне.

    Дружба с Маритэном началась в 1924 г. и не была случайностью: как и многие художники "серебряного века", Лурье с годами становится все более религиозен. Постепенно меняется и его музыкальный стиль: от крайней усложненности - к аскетичности и ясности. И. Грэм пишет о музыке Лурье: "это как сверкающий на солнце океан - и синева, и даль, и шумящие волны, и вечность стихии, и очищение. Мистичность водной стихии..."