Анна Ахматова и её любовь

 

Довоенная литературная критика и  собратья по перу: Фадеев, Фурманов, даже Горький до самого 37–го года пытались втиснуть Бориса Пильняка в ту колею, двигаясь по которой от двадцатых до тридцатых годов, он должен был созреть как приверженец социалистического реализма, и с которой свернуть было и опасно, и невозможно. Но им это так и не удалось. Вот почему его литературная жизнь, как и многих талантливейших русских литераторов, оборвалась в 1937–oм. Долгое время («Литературный энциклопедический словарь», Москва, 1987) считалось, что физически его жизнь оборвалась 9 сентября 1941 года. Не так давно выяснилось, что он погиб значительно раньше…

 

Мысль, что коммунисты не сами по себе хороши, а лишь потому, что причастны к историческим судьбам России, кажется странной, необычной. Невозможно даже сразу сказать, что в ней озадачивает. На первый план выдвигается Россия, принижается значение власти. Из–под власть имущих убирается постамент, они сами уменьшаются в размерах и отдаляются, из мессий превращаются в деятелей, которым еще надо доказать свое усердие.

 

Наиболее важным его произведением  начала двадцатых годов был роман  «Голый год» с его экспрессионистским изображением большевиков («Энергично функцировать — вот что такое большевики»), которых он считал «знамением времени». Роман парадоксален, отличается рваной композицией, причудливой смесью казусов, вывихов, проявлениями темного и звериного. В анкетной биографической справке, составленной самим писателем для справочника, Борис Пильняк писал, что роман «Голый год», давший ему известность, вызвавший большие критические споры, создавший литературную школу, переведен на английский, французский, немецкий, норвежский, испанский, японский, грузинский, еврейский языки. В этой же справке вот что он пишет о себе: «Борис Пильняк (Псевдоним Бориса Андреевича Вогау). Родился 12 октября 1894 года, (стало быть, 105 лет назад — В.О.) в Можайске Московской губернии. Отец происходит из немцев — колонистов Поволжья… Мать — русская, родилась в семье волжского купца… Окончил высшую школу — Московский коммерческий институт, по экономическому отделению. Революция застала студентом и начинающим писателем. Близорукость не дала винтовку в руки. Литературные склонности послали в провинциальную газету фельетонистом. Написал десять томов повестей и рассказов и три романа. Начал печататься в Коломне, в Коломне встретил революцию, много ездил. Кроме СССР был: в Англии, Германии, Греции, Турции, Палестине, на Памире, на границе Афгании, на Шпицбергене, в Монголии, в Китае, в Японии. Занимался литературной общественностью, был одно время председателем Всероссийского союза писателей».

 

Ориентируясь во многом на творческий опыт А.Белого и А.Ремизова, Пильняк  строил свои произведения по принципу драматической симфонии. В качестве эксперимента он целые фразы создавал как звукоподражание: «Метель, март. — Ах, какая метель, когда ветер ест снег! Шоояя, шо-ояя, шоооояя!.. Гвииу, гваау, гааау… гвиииуу, гвииииууу… Гу-ву-зз!»

 

В то же время он ощущал художественную и чисто человеческую близость с  такими писателями, как И.Бабель, Вс.Иванов, Б.Пастернак, В.Инбер, дружил с Андреем  Платоновым. В 1928 году Пильняк и Платонов по командировке «Нового мира» отправляются в Воронеж, где вместе пишут очерки «Це–Че–О». Под очерками стоит адрес Пильняка — Ямское поле. По–видимому, Платонов некоторое время жил у Бориса Андреевича. Вместе они также написали пьесу «Дураки на периферии».

 

В «Повести непогашенной луны» Пильняк  уже в 1926 году прозрел некоторые черты культа личности. Он обнажил механизм уничтожения, который основывался на главном постулате — дисциплине, верности приказам партии. Во имя этой верности многие впоследствии сложили головы, прежде чем поняли, что ради «единства» партии, ее «монолитности» просто устраняются неугодные вождю. Впервые обнажалась система, в которой во имя партийного долга человек идет на бессмысленную смерть, иными словами, безмолвно позволяет себя убить. Командарм Гаврилов, чувствуя себя здоровым, покорно ложится под нож хирурга, догадываясь, чем это для него закончится. Ни Сталин, ни Фрунзе не были названы по именам, но повесть в своей основе документальна: есть свидетельства того, что Б.Пильняк получил соответствующую информацию от ближайшего окружения Фрунзе, в том числе его ближайшего друга и сподвижника И.К.Гамбурга.

 

Повесть появилась в 5–ом номере «Нового мира», но весь тираж был  сразу конфискован.

 

В 1929 году в Берлине в издательстве «Петрополис», где печатались советские  писатели, вышли повести «Штосс в жизнь» и «Красное дерево». Ни одно из произведений Пильняка — а они всегда были вроде красной тряпки для критики — не вызывало такого скандала. В развернувшейся против Пильняка кампании была тогда еще невиданная особенность. Пытаясь перещеголять друг друга, улюлюкая, изощряясь, критики разносили в пух и прах повести, которых не читали. Они яростно громили Пильняка, Замятина, Платонова, попытавшихся первыми проанализировать выросшую у них на глазах систему, прикрывавшуюся социалистическими лозунгами. Даже Маяковский не остался в стороне: «Повесть о «Красном дереве» Бориса Пильняка, — писал он, — и другие повести и его, и многих других не читал», однако «в сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене».

 

Маяковский явно покривил душой. Вместе с Пильняком они не раз выступали, на фотографиях часто стоят рядом. Маяковский дружил с обеими сестрами Андроникашвили — Натой Вачнадзе и Кирой Георгиевной — женой Пильняка, бывал у них дома, так что был хорошим знакомым, если не приятелем, и не читать Пильняка, конечно, не мог. Кампания против Б.Пильняка была первой организованной политической акцией такого рода. К началу кампании относится загадочный документ, имеющийся в архиве Б.Пильняка: «В Правление Моск. Отд. Вс. Союза писателей от Б.А.Пильняка и Б.Л.Пастернака. Просим от сего числа членами Союза не считать. 21 сент. 1929 г. Б.Пастернак, Бор. Пильняк». Из сочувствия к ним вышла тогда из Союза писателей и Анна Ахматова.

 

Кампания закончилась только в  апреле 1931 года. Но уже через месяц  после окончания повести Б.Пильняк приступил к переработке ее в остросюжетный роман «Волга впадает в Каспийское море» — о строительстве канала Москва — Волга, вообще о социалистическом строительстве. Это было правдивое и честное полотно. Один и тот же эпизод поворачивался к читателю разными своими гранями, и в этом многоцветье — вся тогдашняя жизнь.

 

Б. Пильняка и Е.Замятина прорабатывали  одновременно. Их обвиняли в том, что  у них была собственная «картина мира». Такую «собственную картину» увидел Пильняк, когда в июне 1931 года, в разгар самого тяжелого в истории США экономического кризиса, он приехал в эту страну.

 

Б. Пильняк был признанным мастером документального жанра. Он создал ряд  новаторских произведений, масштабных и по мысли, и по способности сделать  обобщающие выводы. Свои наблюдения об Америке «О’кэй», в которых проявилось в полную силу его мастерство очеркиста, Б.Пильняк назвал американским романом.

 

Он приехал в США по приглашению  Голливуда. СССР тогда не имел дипломатических  отношений с США. Визу Пильняк  получал в Берлине.

 

«За последние двадцать лет, — пишет  Пильняк, — впервые в январе 1931 года я давал полуобязательство  веровать в бога и не быть бандитом, равно как и анархистом. Происходило  это обстоятельство в Германии, в  Берлине, в американском консульстве. Мне предложено было прочитать параграфы…где сослагательным наклонением значилось:

• если вы не веруете в бога

• если вы едете с намерением заняться бандитизмом

• если вы едете с намерением убивать  представителей правительства и  дипломатов дружественных держав

• если вы едете нарушать законы…

— Есть пункты, относящиеся к вам? — спросил консул.

Ужели действительно — и до сих  пор много в Америке бандитов, и так это нормально, что бандиты  чистосердечно, подобно верующим в  бога, признаются в своих намерениях, как явствует из билля?..

— Но вы же большевик! — сказал консул».

Пильняк был в Америке после  Маяковского, но раньше Ильфа и Петрова, написавших «Одноэтажную Америку». Он продолжил традиционную для советских  писателей того времени тему обличения  американского империализма, начатую еще Горьким.

 

Отказавшись участвовать в создании антисоветского фильма, Пильняк проехал  на автомобиле всю Америку — от Тихого до Атлантического океана, побывав  в Южных Штатах, у Мексиканского  залива, в штате Миссисипи, в Нью-Орлеане, у Великих озер, в Детройте, на заводе Форда, посетив Буффало и Ниагарский водопад. Пильняк встречался и вел беседы со многими деятелями американской культуры, в том числе с Теодором Драйзером, Эптоном Синклером и другими.

 

Непосредственный рассказ об увиденном все время остается на первом плане, но в то же время из книги Пильняка читатель узнавал и историю открытия Америки, и вытеснения индейцев, и историю войны за независимость и борьбы за равноправие негров, и историю экономического взлета, просперити и экономических кризисов.

 

Писатель восхищен достижениями Америки  в области индустрии, электрификации, производства товаров и в то же время не скрывает того, что его  пугает, как например, нарисованная им страшная по своей сути фигура гангстера  А.Капоне, истинного хозяина Чикаго — бога бизнеса и бога политики, или «Нью-Йорк — всемирная керосинка», «…город вместе с людьми сошел с ума, стал на дыбы, чтобы улезть в никуда и в нечеловечность…»

 

Книга об Америке тоже вызвала острую критику. Вскользь упоминая о достоинствах книги («Б. Пильняк выбрал хорошую, нужную тему и поставить ее старался по–советски»), критики упрекали его: «Показа того, как монополисты в силу самой логики дела перерастают в бандитов и бандиты — в монополистов, как совершается сращение монополистического капитала с монополистическим бандитизмом, — у Пильняка не найти».

 

Отвечая подобным доктринерам, но несколько  раньше, А.В.Луначарский писал: «Быть  может, вам не нравятся романы Пильняка, он, может быть, несимпатичен вам, но если вы до такой степени ослепли, что не видите, какой огромный он дает материал реальных наблюдений и в каком рельефном сочетании, как он позволяет за самый нерв ухватить целый ряд событий, целую серию явлений, если вы совершенно не чувствуете яркости положений, курьезности точек зрения, на которые он становится, то вы безнадежны, и это ужас для вас не только как для критика, но даже как для человека. Это значит, что вы анализировать не умеете, что вы отсекли себе возможность наслаждаться и больше знать, потому что в искусстве наслаждение идет вместе с познанием».

 

Писатель не торопился быстро и  неуклонно плыть к берегам  социалистического реализма. Наступал 1937 год. В этом году Б.Пильняк работает над романом «Соляной амбар» о  жизни уездного города Камынска на протяжении от начала века до Февральской революции. Роман остался незаконченным. Он был сохранен женой Пильняка Кирой Георгиевной, а в годы ее ссылки хранился у первой жены Бориса Андреевича Марии Алексеевны Соколовой и впервые напечатан только в 1990-м году…

 

Был конец октября 1937 года. Борис Андреевич вернулся из города в Переделкино, привез продукты, новости. Они все были плохие, тревожные. Повсеместно шли аресты. Писатели-друзья при посторонних разговаривали подчеркнуто громко, наедине шептались. Обычно по вечерам Борис Андреевич любил читать написанное. Для этого среди сосен разжигали костер, приходили соседи: Пастернак, живший бок о бок — калитка между его домом и дачей Пильняка вообще не запиралась, — Чуковский, Погодин, Федин, Павленко, ходивший у него в учениках, Бруно Ясенский, Вс. Иванов и другие. Однако в этом году собирались редко: говорить откровенно стало опасно. Пильняк не поддавался иллюзиям: вся его жизнь и борьба должны были привести к аресту, и он готов был к худшему, хотя тайные надежды были. Кира Георгиевна их поддерживала. Она говорила, что он слишком большая фигура, слишком популярная, чтобы с ним расправиться просто так. Из крупных литераторов к этому времени был арестован Павел Васильев. Потом арестовали Тициана Табидзе, бывшего шафером на свадьбе Бориса Андреевича и Киры Георгиевны. В здании Союза писателей Грузии застрелился из ружья Паоло Яшвили… Конечно, Б.Пильняк понимал, что ему не простят такие, например, строки: «Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает — ложь всюду, в труде, в общественной жизни, в семейных отношениях. Лгут все: и коммунисты, и буржуа, и рабочий, и даже враги революции, вся нация русская. Что это? — массовый психоз, болезнь, слепота?»

 

Люди кругом затаились, дел стало  меньше. Уже год Пильняка не печатали. Сидя в Переделкино, он вспоминал свои встречи с Замятиным и Анненковым, Синклером Льюисом и Драйзером, Т.Манном с женой, Бернардом Шоу, Роменом Ролланом, Фумико Йокенавой, Андерсеном Нексе, Нурдалем Григом, который жил у них летом 34–го года. Он вспоминал о Есенине, с которым дружил, о том, как познакомил его с Качаловым, а позже с Софьей Андреевной, внучкой Льва Толстого, ставшей женой Есенина.

 

Утром 27 октября Борис Андреевич  был весел — отмечали день рождения сына, которому исполнилось три года. (Старшим детям Наталье и Андрею было 20 и 17). Домашние старались поддерживать праздничное настроение, но были полны сомнений: 12 октября, в день рождения самого Бориса Андреевича, никто не пришел, они просидели одни весь вечер. В течение дня 27 октября не зашел никто. Только почтальон принес несколько телеграмм из Тбилиси от сестры и брата Киры Георгиевны и от друзей. Под вечер пришли поздравить Борис Леонидович и Николай Федорович Погодин с дочкой Таней.

 

В десять вечера приехал новый гость. Он был сама любезность. «Николай Иванович, — сказал он, — срочно просит вас к себе. У него к вам какой–то вопрос. Через час вы уже будете дома». Заметив недоверие и ужас на лице Киры Георгиевны при упоминании имени Ежова, он добавил: «Возьмите свою машину, на ней и вернетесь». Пильняк не взял протянутый ему женой узелок. Он хотел уйти из дому свободным человеком, а не арестантом.

 

Через месяц прямо на киностудии, где она работала, арестовали Киру Георгиевну. Она была в женском  лагере под Акмолинском, вместе с  сестрой Тухачевского.

В 1938 году Анна Андреевна Ахматова совершила поездку в Коломну, на родину Пильняка, так же, как ездила в Воронеж к сосланному Мандельштаму. В этом же году она написала стихотворение, которое посвятила Борису Пильняку. Я его взял в качестве эпиграфа к рассказу о выдающемся русском писателе, а закончить этот рассказ хочу сообщением сына Пильняка, Бориса Борисовича Андроникашвили–Пильняка: «…5 мая 1988 года я получил ответ на свое заявление в Военную коллегию Верховного Суда СССР: «Пильняк–Вогау Борис Андреевич, 1894 года рождения, был необоснованно осужден 21 апреля 1938 года Военной коллегией Верховного Суда СССР по ложному обвинению в совершении государственных преступлений и приговорен к расстрелу. По уточненным данным, приговор приведен в исполнение 21 апреля 1938 года».

 

 

 

 

Николай Пунин родился в Гельсинфорсе (Хельсинки) в семье военного врача  Николая михайловича Пунина. После  окончания Николаевской гимназии учился сначала на юридическом, а потом  на историко-филологическом факультете Петербургского университета, который закончил в 1914 году по специальности история искусств у профессора Д.В. Айналова.