Уральская промышленность в начале XYIII века

Причина побега его из места жительства была не во избежание рекрутства (таких  побегов было сколько угодно). И был ли он назначен в рекруты, совершенно не знает. А бежал единственно по налагаемым на него тяжёлым работам, которых по болезни, приключившейся от падения с большой высоты, не мог выполнять: ни наложенные на него плотничные работы, ни вырубку куренных дров. Но заводоуправление принуждало его  и  к кричным работам, в которых находиться никак не мог. Что подтвердил и заводской врач.

Побег сделал в 1845 году и, пройдя Томскую  губернию, остановился на жительство в деревне Кондратьевой Бухтарминской волости, но у кого на квартире – не знает. Был представлен управителю Котову, который, рассмотрев паспорт, дозволил проживать в деревне Парыгиной у крестьянина Колмогорова. Затем Мельников заболел и был вытребован в заводское правление, где управитель, отобрав, отдал паспорт волостному старосте,  от которого и получил оный по выздоровлению. И с дозволения Котова завёл пчелиную пасеку из 15 ульев. Ещё Николай Мельников показал, что жил у Колмогорова по 30 рублей серебром в год и зажил 60 рублей. Но Колмогоров заплатил только 10, а от прочих отказался. Ульи проданы, и деньги выданы Мельникову. На проводы Мельникова из Сибири до Екатеринбурга употреблено 3 рубля 44 копейки. В составлении фальшивого паспорта подозревается служащий Екатеринбургских заводов писец Елькин…». 

Беглых вылавливали зимой. Специальные  команды уничтожали в горах (очень  многие беглые скрывались в староверческих скитах в отрогах Урала) найденные кельи, землянки и норы, в которых укрывались или могли укрыться беглецы.

   ПЕРВАЯ СТАЧКА

                   Но свой протест земляки наши выражали не только бегством от тяжкого труда и безвыходной жизни. Крупные волнения мастеровых на уфалейских заводах проходили в начале XIX века – в 1803-1805 годах. Волновались крестьяне, привезённые из Нижегородской губернии, которых переселили сюда в 1800 году. Через 3 года в прошении, поданном на имя царя-батюшки, они жаловались на своё бесправное положение, на то, что работать приходится не только им, но и жёнам, и детям, что «прикащики разлучают их от жён и детей по дальнему в работе расстоянию, а женщин принуждают к блудодеянию и всех девиц к растлению...», что владельцы не дают им «возможности построить на новом месте жилища, отпускают мало леса, не выдают пособий на постройки», что заводские власти «не обеспечили их продовольствием, так что не только чтобы хлебопашенных земель или другого изобильствия, но и овощной потребной пищи в оном месте на заводе не имеется…»⁷⁰. 

Крестьяне просили у царя разрешения вернуться на родину. Было назначено  следствие. Но когда «земский суд  прибыл в Верхнеуфалейский завод  для следствия, крестьяне проявили непослушание и начали бросать работу. Оставя без всякого призрения зажжённые в куренях кучи», они проводили сходки, обсуждали своё  положение, не слушали уговаривающих их возвращаться к работе. Царь утвердил приговор земского суда о высылке крестьян (наиболее строптивых и упорных) из Уфалейского завода в Оренбургскую губернию,  на Авзяно-Петровские заводы того же Губина. При попытке членов земского суда привести приговор в исполнение, «назначенные к высылке с болею чем сотнею собравшихся крестьян у господского дома, где заседал суд, оказали сопротивление». Земской полиции удалось арестовать и отправить «переведенцев» в Екатеринбург, в уездный земский суд.

Волнения на этом не закончились. В  августе 1804 года, когда по решению  Екатеринбургского уездного земского суда полиция собиралась провести экзекуцию над осужденными «переведенцами», 200 крестьян «единогласно учиня чрезвычайный шум, бросили  заводские работы и ушли в Екатеринбург, откуда были возвращены в завод под присмотром полиции. Большинство крепостных, несмотря на угрозы членов земского суда, единогласно отреклись от выполнения всяких работ, заявив, что хотят быть вольными. Осужденные же при новой попытке отправить их на Авзяно-Петровские заводы вновь оказали сопротивление. Они собрались вместе в одном помещении, закрылись там и «говорили с ними (членами суда) в окно, а затем, отворив двери, с отчаянностью, в величайшем азарте, с криком бросились на тех членов, говоря им, что они живы в руки не дадутся, угрожая при том входящим к ним смертным убийством». Подоспевшие на помощь им крестьяне заявили членам суда, что они ни за что не выдадут своих людей. Ночью на дорогах, по которым могли отправить осуждённых, уфалейцы расставили караулы. Восстание было серьёзным, местные власти для расправы с бунтовщиками вынуждены были обратиться за вооружённой помощью.

25 уфалейцев всё-таки весной 1805 года увезли в Авзяно-Петровские заводы. Но они не успокоились и там, «перебаламутив» всех  на новом месте – жизнь-то на губинских заводах была одинакова.  И здесь, в Оренбургской губернии, плата за каторжный труд была нищенской, продовольствие, обувь, одежду крестьяне вынуждены были покупать в заводских лавках, всё это выдавалось с вычетом из жалованья. И тогда они остановили молот, избили самых ненавистных служителей, пытались расправиться с управляющим Авзяно-Петровских заводов Наумовым. Для подавления волнений оренбургский генерал-губернатор послал на заводы большой карательный отряд. А выступление возглавляли прибывшие с Уфалейского завода Федот Гаёв и другие⁷¹…

В первой четверти XIX века количество выступлений горнозаводских  людей нарастало. Волнения мастеровых были на Сысертских заводах, Симском, Белорецком, Уфалейском, где …»  буйства заводских крестьян не прекращаются», как отмечалось в документах.

На положение на уральских заводах  вынуждено было обратить внимание третье отделение, и Бенкендорф по-своему отметил высокий интеллектуальный уровень  мастеровых в записке Канкрину, в которой говорилось, что это «люди ума хитрого, напитанного духом своеволия и неповиновения начальству⁷²…». 

Нашествие Наполеона в 1812 году создало  угрозу национальной безопасности России. На защиту Отечества поднялись все народы, в том числе и жители Южного Урала, его заводов. Горнозаводские рабочие (и уфалейцы) давали рекрутов, которые в составе Уфимского и Оренбургского драгунских полков участвовали в Бородинском сражении в составе батареи Раевского. Уфалейский завод, в числе других, выполнял заказы, о чём было доложено в представлении Пермского Горного правления берг-инспектору о заказах уральским заводам на отливку снарядов.

ДО НЕБА ВЫСОКО, ДО ЦАРЯ – ДАЛЕКО

             После окончания войны положение рабочих на заводах почти не изменилось. Губины жили в Москве, управляющие и приказчики – рядом, грабили, бесчинствовали кто как может.

Нечеловеческие условия  труда, бесконечные штрафы, вычеты, поглощавшие  почти весь заработок мастеровых, жестокие телесные наказания переполнили чашу терпения. При средней продолжительности рабочего дня 12-14 часов от людей требовали, чтобы они работали без отдыха, даже по праздникам и выходным дням. В одной из жалоб мастеровые кричного цеха Уфалейского завода писали, что они «в воскресные и праздничные дни по распоряжению конторы оканчивают работу во время обедни и позже, а после обеда наряжаются паки в работы примерно часу в пятом или шестом пополудни, следовательно, в сии праздничные дни отдохновение от столь тяжёлой работы имеют весьма малое».

Тяжёлыми для горнорабочих были и большие переходы к месту  работы и обратно. На рудники, находившиеся в 20-30 верстах от заводов, они ходили пешком – на дорогу ежедневно тратили по несколько часов.

Не лучше были и условия труда тех, кто рубил лес, пережигал дрова на уголь, вывозил уголь из куреней в заводы. Они  были заняты почти круглый год и только раз в году, в июле-августе, когда заводские работы приостанавливались, их отпускали  для уборки сена на своих покосах. Но и эти несколько недель работники получали далеко не каждый год и не полностью, хотя этот трёх-пятинедельный отпуск давал возможность заготовить на весь год корм для домашнего  скота, служившего большим подспорьем в жизни горнозаводского населения. Недаром, когда в 1811 году на Уфалейском заводе случился падёж скота – погибло 1283 головы, - это отмечалось в донесении пермского горного начальства в Горный департамент как страшное бедствие для населения⁷³.  

Владельцы заводов принуждали их к  так называемым сверхурочным работам. К примеру, занятые на кабанных работах должны были во время страды доставлять на заводы по 5-7 коробов угля и по 400 пудов руды каждый. Помимо этого имеющих покосы обязывали бесплатно доставлять на заводскую конюшню по 20-30 пудов сена, накошенного на своих покосах.  Без всякой за то оплаты и без выдачи провианта…

«Хотя и позволяют время для  покосу пять недель, - жаловались они  в 1818 году, - но из них по неделе находимся  в куренных работах, да в каждой неделе по одному дню дельщину отправляем, а в коих из других работ отпускают в страду… по три недели, также исправляют дельщину и недельное, и прочее…».

Непременные конные работники –  углежоги должны были зимой перевозить не только  уголь, но и изделия  завода на Пристань за весьма ничтожную плату. При этом не получали они ни на кормление лошадей, ни за амортизацию упряжи (как известно, по закону 15 марта 1807 года горнозаводчики обязаны были выдавать непременным работникам деньги на фураж, восстановление упряжи и т.н. «суммы на приобретение лошадей»)⁷⁴. 

Губины широко использовали женский  и детский труд, оплата которого обходилась им значительно дешевле. Нередко женщин и детей отправляли на заводские работы насильно. В 1817 году мастеровые Уфалейского завода Андриян Зайцев, Фёдор Евстафьев и другие отказались посылать своих жён и детей на работу, мотивируя это тем, что закон 1799 года позволял привлекать к работам женщин и девушек только с согласия мужей и отцов. Но… были за это жестоко наказаны. Екатеринбургский уездный земский суд приговорил Зайцева и Евстафьева и трёх остальных «зачинщиков» неповиновения к порке плетьми. Пермское горное управление, не удовлетворившись этим приговором, приказало бить их палками и взять подписку в том, что они отказываются от неповиновения⁷⁵. 

Хотя горное начальство разрешало  использовать женский труд в исключительных случаях, например, по причине стихийного бедствия, на более лёгких работах, владельцы заводов уже не хотели считаться с этим. И женщины на уфалейских заводах работали наравне с мужчинами. На рудниках они были заняты с весны до страды и с конца страды до половины ноября. Дети тоже часто использовались на тяжёлых работах (вспомните тариф на куренные работы), особенно на золотых приисках Губиных. Архивные документы рассказывают, что однажды 50 малолетних работников Сергинского завода были отправлены на золотые прииски в район Уфалея, где попали в «ужасающие условия труда», причём платили им по 10 копеек в день вместо обещанных 25 копеек»⁷⁶. 

Как и прежде, в первой четверти XIX века мастеровые пытались «достучаться» до хозяев мирно – подачей коллективных прошений, жалоб. С этого, пожалуй, и начиналось каждое выступление горнозаводского населения. Многие волнения того времени сопровождались прекращением работ на заводах – мастеровые пытались оказать давление на администрацию, чтобы заставить её удовлетворить их требования.

В одной их таких жалоб говорится, что дети в возрасте 12 лет «наряжаются  на работы в заводе и рудниках в неблизкие от своих домов места, откуда возвращаясь, за труды свои не приносят ничего, кроме изношенной на работе одежды и душевного уныния, каковые встречают и в безотрадных своих семействах»⁷⁷. 

Нищенские заработки заводских  людей бесконечно урезались штрафами и вычетами за угар, пережог угля. А непременных штрафовали за каждый  недопоставленный короб угля. В мае 1818 года мастеровые и непременные Уфалейского завода через своих поверенных Василия Шаронова и Василия Крутицкого подали пермскому берг-инспектору, приезжавшему на уфалейские заводы, жалобу «на недостаточные платы за исправленные ими работы, на отягощение их оными, за чрезмерную браковку отливаемой ими чугунной посуды, вычеты за угар чугуна и пережог угля и на разные притеснения со стороны управляющих тем заводом». Эту жалобу мастеровые повторили и самому берг-инспектору, когда он осматривал заводы.  Тот вынужден был признать, что «от малых плат, производимых Губиным за все работы, мастеровые и работные люди, при дороговизне на все жизненные припасы и вещи, претерпевают крайнее изнурение…». Жалоба была передана в Пермское Горное правление. На уфалейские заводы прибыли два горных чиновника, которые вынуждены были признать справедливость многих претензий крестьян. Горное правление сделало ряд указаний заводовладельцам. И… признало жалобу недостаточно обоснованной! Мастеровых Уфалея предупредили «впредь свои жалобы приносить начальству с явными и верными доказательствами». И потребовали, чтобы впредь они «находились в полном подчинении заводских контор и управляющих заводами, ожидая спокойного общего положения об улучшении их состояния от высшего правительства»⁷⁸. 

Но опасение серьёзных осложнений у Горного начальства осталось, а  потому оно предписывало нашим заводчикам упорядочить выдачу заработков, снабжение провиантом, улучшить заводскую отчётность, устроить госпитали для заводских людей. Вот только на заводах всё осталось без изменений. В мае 1822 года за Губиными числилось долга уфалейским и сергинским работникам около 18 тысяч рублей. Не выплачивая заработка, владельцы не давали и провианта, либо выдавали его неполной нормой. Стоимость провианта, как правило, вычиталась из заработка (что в отношении крепостных было противозаконным). И в 20-х годах, в связи с резким повышением цен на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, стоимость пуда хлеба, отпускаемого непременным работникам из заводского магазина, возросла до 75 копеек: полагалось, что у непременных есть возможность развивать собственное подсобное хозяйство. Губины эту цену распространили не только на непременных, на работных людей, но и на мастеровых. И получалось, что вычеты за провиант поглощали все заработки людей. В Уфалейском заводе провиант не выдавали совсем. И заводские вынуждены были покупать хлеб на базарах по вольным ценам намного выше тех, по которым заводоуправление делало расчёт на приобретение провианта. А потому люди, доведённые до крайности, выражали своё недовольство.

Так, в июне 1822 года мастеровые завода Никита Квашнин, Пантелей Григорьев  из литейного цеха, Пётр Арзамасцев из кричного, Агат Михайлов из кузнечного и кабанные работники Агей Арзамасцев, Терентий Лазарев, Матвей Самойлов и др. подали жалобу пермскому  берг-инспектору на то, что «им назад тому уже год за все вообще заводские работы никаких денежных плат, кроме недостаточной и скудной  плепорции на их и с семействами провианта не перечисляется и не выдаётся, а хотя некоторым малосемейным кричным мастерам, холостым работникам кузнечным, слесарным, кабанным и другим причитается за всеми строгими вычетами за угар чугуна и пережог угля некоторая часть платы, но и оная остаётся в долгу за заводской конторой, отчего они претерпевают крайние недостатки и изнурения.., не имеют даже средств на покупку соли. Помянутые же пережог угля и угар в чугуне происходят не от их небрежения или от неосторожности, а оттого, что чугун отпускается им на выковку железа в больших тяжеловесных вещах и в мелких частях битой литой посуды, кои при сварении крицы с тяжеловесными вещами сгорают в горну прежде, нежели крица начнёт свариваться. Кабанной же оптовой работы возлагается на горных работников несоизмеримо с силами их: от 75 до 90-100 коробов, а на престарелых – 40-50 коробов, то есть нарубить дров, скласть их в кучи, осыпать, одернить, выжечь уголь и перевозить на заводскую площадь, на которую производится платы по 60 копеек за короб угля и за перевозку онаго на собственных лошадях по 4 копейки за версту  с каждого короба,..  за недожог и недоставку угля с положенной плепорции вычитается из их плат по 90 копеек с короба.