Теория текста. Ее предмет и объект

 

В научном тексте автор  персонифицирован. Однако сам он словно пытается отстраниться от своего текста, чтобы придать больший вес  сообщению, объективизировать его, поэтому личные местоимения здесь  не в ходу (в некоторых случаях  используется скромное «мы»), фразы  строятся чаще безлично, из них устраняются  указания на активно действующее  лицо, например: Нам представляется важным отметить...; Подводя итоги, следует  указать...; Необходимо вернуться к  вопросу о...; и т.п.

 

Интересно отметить разницу  в употреблении стандартных речевых  формул типа «следует отметить», «необходимо  принять во внимание» и им подобных в научном тексте и деловом. Их значение определяется разной коммуникативной  направленностью: в деловом тексте это направленность на читателя, исполнителя  рекомендаций и указаний; в научном  тексте подобные клише направлены на самого автора, они призваны смягчать категоричность суждений автора (вместо «я утверждаю» - «нам представляется»  и т.п.). Все «необходимо», «надо  отметить», «следует иметь в виду»  адресованы самому автору.

 

Таким образом, субъект  речи (он же автор текста) оказывается  не только необозначенным текстуально, но и сознательно отодвинутым  в сторону, завуалированным. В научном  тексте могут быть и отклонения от такой, часто нулевой формы представления  авторства.

 

В частности, указание на авторство в научном тексте может  приобрести особый характер, когда  автор пишет о себе, как о  третьем лице. Это тоже особый прием  отстранения от своего текста. Например, в статье «Проблемы жанра» Ст. Гайда  таким образом оформляет задачи своего научного сочинения: До сих пор  вопросы о сути жанра и его  отношении к таким ключевым понятиям, как «язык», «стиль», «текст», остаются дискуссионными. В данной статье автор не ставит задачи решить все проблемы жанра (это невозможно), скорее всего, намерен рассмотреть лишь некоторые вопросы. Автор вполне разделяет мнение, что новое содержится в старом, хотя и не в готовом виде; по-новому ориентированный исследователь способен найти в старом источник новых концепций.

 

Однако авторское  «я» может быть активно и представлено прямо, особенно это свойственно  полемическим рассуждениям, где автор  резко выражает свою причастность к  сообщаемому. Непосредственное авторское  «я» часто встречается в философских  сочинениях. Например, Д.Л. Андреев, рассказывая  об истории создания своей книги  «Роза Мира» (метафилософия истории), прямо обращается к личному «я»:

 

Я начинал ее в тюрьме, носившей название политического изолятора. Я писал ее тайком. Рукопись я  прятал, и добрые силы - люди и не люди укрывали ее во время обысков. И каждый день я ожидал, что рукопись будет отобрана и уничтожена, как  была уничтожена моя предыдущая работа, отнявшая десять лет жизни и приведшая  меня в политический изолятор. [...]

 

Я заканчиваю рукопись «Розы  Мира» на свободе, в золотом осеннем  саду. [...]

 

Но я принадлежу к  тем, кто смертельно ранен двумя  великими бедствиями: мировыми войнами  и единичной тиранией.

 

И далее, начиная уже  «разговор по теме» в разделе  «Бытие и знание», автор опять-таки использует личное местоимение «я»:

 

То, что я говорил  до сих пор, подводит нас к новому углу зрения на многовековой спор о  примате сознания или бытия».

 

Обратим внимание на то, как Д. Андреев незаметно отходит  от «я» и переходит к более  отстраненному «нам». И далее  фигурирует «мы», «нам»: Когда мы имеем  в виду мир образов столь же идейно насыщенных и тоже, быть может, связанных, хотя и не так тесно, с  идеями религиозного и нравственного  порядка, но не сложившихся в стройную систему и отражающих ряд общих  нравственных, трансфизических, метаисторических или вселенских истин в связи  именно с данностью и долженствованием вот этой культуры, - мы имеем перед  собой общие мифы сверхнародов.

 

И далее: Ни к каким  другим явлениям в истории культуры мы применять слово миф не будем.

 

Такой переход к представлению  речи от «мы» затем довольно часто  перебивается рассуждениями от «я»: Мне кажется, что понятие мифов  национально-религиозных воспринимается без труда. И книга III вновь, уже  достаточно последовательно, пишется  от «я».

 

Личное «я» доминирует и в философских рассуждениях Н. А. Бердяева, например, в книге  «Самопознание».

 

Формы представления  авторства в художественном тексте многообразнее и сложнее, чем  в текстах деловом и научном, в речевом плане тяготеющих к  стандартности.

 

Субъектом речи в художественном тексте может выступать сам автор, рассказчик, которому автор передает свои полномочия, наконец, различные  персонажи.

 

Формально к авторской  речи относят те части художественного  текста, где отсутствует прямая речь персонажей, литературные цитаты или  произведения (целиком или частично), включенные в текст как заимствованные из других текстов (объявления, отрывки  рукописей, протокольные записи, цитируемые документы и т.п.). Однако сама авторская речь в таком понимании неоднозначна. Не всякая «авторская речь» воспринимается как речь автора.

 

Повествование в художественном тексте часто бывает стилизованным - под речь сказителя, рассказчика. Это  «сказовая речь».

 

Автор текста может передать свою роль вымышленному рассказчику, тогда  он вынужден (но в этом и был его  замысел) подлаживаться под речь этого рассказчика, воспроизводить особенности его стиля, его манеру. Хотя такая имитация отнюдь не обязательна. Особенно если рассказчик столь оригинален, что воспроизвести «его речь»  физически невозможно. Например, в  «Холстомере» Л.Н. Толстого в качестве рассказчика выступает «пегий мерин», речь которого в принципе мало чем  отличается от речи автора, примерно то же в «Каштанке» А.П. Чехова и других произведениях, где «рассказывают» животные, предметы.

 

Если субъектом речи является сам автор, то это речь собственно-авторская, если субъектом речи является вымышленный  рассказчик, то это несобственно-авторская  речь, речь сказовая.

 

Собственно-авторская  речь строится от первого лица, тогда  автор сам становится и действующим  лицом; но может вестись без указания на лицо, тогда автор не называется, он словно бы растворен в тексте, присутствует как сторонний наблюдатель, а действие совершается само по себе.

 

При несобственно-авторской  речи автор перевоплощается в  рассказчика. Стилизация такой речи идет по линии открытой субъективной оценочности, непосредственной экспрессивности. Различия между собственно-авторской  и сказовой речью могут быть очень  большими, если автор избирает в  качестве рассказчика лицо, очень  далекое, не похожее на него по своим  речевым характеристикам (например, сказовая речь в произведениях П. Бажова), но различия могут быть и  менее яркими, как например в рассказе М. Шолохова «Судьба человека», где  переходы от речи автора к рассказу Андрея Соколова, от речи автора к речи рассказчика мало заметны, едва уловимы.

 

В этом произведении находим  довольно сложное переплетение собственно речи автора, речи рассказчика и  речи персонажа Андрея Соколова, который  ведет рассказ о своей судьбе.

 

Вначале ведется рассказ  от первого лица и потому кажется, что это и есть сам автор:

 

Вскоре я увидел, как  из-за крайних дворов хутора вышел  на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту - лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению  к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне. Далее все более  отчетливо проявляется сближение  автора с персонажем, который выступает  в качестве автора-рассказчика и, наконец, появляется еще один - главный  субъект речи - персонаж (Андрей Соколов). Получается, что собственно автор  и автор-рассказчик не одно и то же лицо. Речь собственно-авторская и  несобственно-авторская оказываются  настолько переплетены, что трудно улавливаются переходы от одной к  другой.

 

Он положил на колени большие темные руки, сгорбился. Я  сбоку взглянул на него, и мне  стало что-то не по себе... Видали ли вы глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего  случайного собеседника.

 

Итак, рассказчик взглянул «сбоку», а автор помог нам, читателям, увидеть эти глаза в упор. Так  состоялась двойная встреча: автора с читателем и рассказчика  с Андреем Соколовым. Весь рассказ  Шолохова представляет собой «рассказ в рассказе». Это рассказ рассказчика  и рассказ Соколова. И скрепляет  эти две линии сам автор. Собственно-авторская  речь, несобственно-авторская речь (речь рассказчика) и стилизованная сказовая речь героя, который является вторым рассказчиком, - такова сложная композиционно-речевая структура рассказа. Сложность вычленения собственно-авторской речи здесь заключается в том, что первый рассказчик (от первого лица), повествователь, оказался выразителем авторской позиции, потому-то его речь сливается с авторской.

 

Легко, непринужденно  сменяется субъект повествования  в «Евгении Онегине» А.С. Пушкина. Собственно-авторская  речь, без указания на конкретный субъект, смещается авторскими обобщениями  типа «Мы все учились понемногу // Чему-нибудь и как-нибудь». И далее  сам автор включается в разговор как действующее лицо: «Всего, что  знал еще Евгений, // Пересказать  мне недосуг». Или: «Письмо Татьяны  предо мною, // Его я свято берегу». Так, Пушкин, выступающий в роли повествователя, вводит себя в качестве действующего лица; он постоянно выдает свое присутствие: иронизирует над романтиками, набрасывает  план своего романа, рассуждает о технике  стихосложения, постоянно открыто  и прямо беседует с читателем. Собственно-авторская речь и несобственно-авторская  тесно переплетены и составляют единое целое.

 

Интересное сочетание  авторского голоса и голоса рассказчика  находим в произведениях И.С. Тургенева.

 

В своих произведениях  И.С. Тургенев часто использует в  качестве субъекта повествования образ  рассказчика, но такого, который «равен автору». У него нет стилизации «чужой индивидуальной и социальной манеры рассказывания».

 

Такая ориентация создает  впечатление единства автора и рассказчика, так как последний одновременно и носитель авторского замысла, его  сознания и носитель общекультурного  сознания. Например, чисто авторское  начало рассказа «Бежин луг» субъектно  не определено. Эта неназванность  авторского «Я» создает впечатление  полной отстраненности автора от текста описания природы и автор лишь ощущается как наблюдатель со стороны. Затем автор-рассказчик вводится в повествование как реальное лицо (начинаются «блуждания» заблудившегося охотника): Меня тотчас охватила неприятная неподвижная сырость, точно я  вошел в погреб. Таким образом, рассказчик появляется тогда, когда  намечается переход к сюжетному  повествованию: блуждания охотника, встречи с мальчиками. Причем стилистически  описания начальные и описания блужданий  охотника ничем не отличаются. После  того, как произошла встреча героя-рассказчика  с мальчиками, он меняет свою роль: уже  не рассказывает, а наблюдает и  слушает.

 

Кроме авторской речи, художественный текст, как правило, содержит прямую речь. Она тоже может  принимать разные формы.

 

Прямая речь персонажей в художественном произведении изображает непосредственное общение людей, она  диалогична, это обмен репликами. Наряду с такой внешней формой прямой речи, в художественном тексте часто встречается обращение  автора к внутренней речи персонажей: это либо «разговор» с самим собой, либо с воображаемым собеседником.

 

Внутренняя и внешняя  речь персонажа может даваться не только в прямой, но и в косвенной  форме:

 

За спиной Тихонова стоял  высокий седой моряк и внимательно  смотрел на него.

 

- Я к вам от Никанора  Ильича, - сказал Тихонов. - Он болен.  Он просил передать, что крышка  от рояля готова. За ней можно  приехать (К. Паустовский. Северная  повесть).

 

- За спиной Тихонова  стоял высокий седой моряк  и внимательно смотрел на него. Тихонов сказал, что он от Никанора  Ильича, что тот болен и просил  передать, что крышка от рояля  готова.

 

Странный человек  за столом даже побагровел от напряжения и сказал невнятно опять-таки, что  секретаря тоже нету... когда он придет, неизвестно и... что секретарь болен... (М. Булгаков. Мастер и Маргарита).

 

Речь персонажа может  приобретать и форму несобственно-прямой: такая дословно сохраненная прямая речь формально не выделена в составе  авторской, синтезирована с авторским  текстом:

 

Он хотел услышать в комнатах женские шаги, но ничего не доносилось, кроме стука стенных  часов и отдаленных гудков автомобилей. Где же она? Надо дождаться ее, чтобы  окончилось это страшное незнание (К. Паустовский. Северная повесть).

 

Несобственно-прямая речь на общем фоне авторской речи ощущается  как привнесенная со стороны, как  включение речи (внешней или внутренней) другого лица:

 

В кабине тесно: раз, два, три - четыре человека, ого! Очень пахнет тулупом. Тимохин курит. Сережа кашляет. Он сидит, втиснутый между Тимохиным  и мамой, шапка съехала ему  на один глаз, шарф давит на шею, и  не видно ничего, кроме окошечка, за которым мчится снег, освещенный фарами. Здорово неудобно, но нам  на это наплевать: мы едем. Едем все  вместе, на нашей машине, наш Тимохин  нас везет, а снаружи, над нами, едет Коростелев, он нас любит, он за нас отвечает... Господи ты боже мой, мы еден в Холмогоры, какое счастье! Что там - неизвестно, но, наверное, прекрасно, раз мы туда едем! - Грозно гудит тимохинская  сирена, и сверкающий снег мчится в  окошечко прямо на Сережу (В. Панова. Сережа).

 

Повествование от автора в этом отрывке прерывается рассказом-размышлением Сережи, передающего свои ощущения и наблюдения (ого!; здорово неудобно; какое счастье!; мы едем; наш Тимохин  нас везет; мы туда едем).

 

Как видим, и авторская  речь во всех ее разновидностях и тем  более прямая речь как принадлежность художественного текста - это всегда личностная речь, она ведется от чьего-то лица: от первого лица; от автора, рассказчика или персонажа. Субъект  речи может быть не назван, растворен  как некий повествователь, будто  со стороны воспринимающий все происходящее. Или, наоборот, выдвинут на передний план рассказчик, но он всегда присутствует и имеет формы своего выражения. Текст монологический и диалогический