Категория образа в традиции современной психологии

На первых порах в работах Потебни внутренняя форма представлялась прототипом чувственного образа. Однако в дальнейшем она выступила как особый образ (который мы вправе назвать умственным, поскольку он сохранял инвариантность безотносительно к чувственной "иллюстративности" различаемого знаком значения). Народность в смысле представленности в значении слова умственного склада народа ("единого философа, единого мыслителя") и историзм – таковы признаки, которыми Потебня обогатил трактовку психологической категории образа.

Новую главу  в историю концепций, объясняющих  родство отношений между языком и мыслью, вписали школа Пиаже  – на Западе и школа Выготского – в России. Обе школы прославились укорененными в эмпирии теоретическими концепциями развития психики в  онтогенезе на материале речевого общения между детьми. С различных позиций они доказали стадиальность преобразований умственного образа в сложной динамике переходов от уровня, на котором доминирует сенсорная основа интеллектуальной активности, к логическим операциям, посредством которых состав и строй этой активности определяют понятия.

Оба психолога, как сказано, операционализировали свои теоретические гипотезы на материале решения ребенком интеллектуальных задач, В научном сообществе и за его пределами широкую известность им принесли результаты, воссоздающие своеобразие поведения и общения ребенка. Однако для них самих их исследования, подарившие психологии эти результаты, имели особый мотивационный смысл, уводивший далеко за пределы детской психологии к темам, родственным теоретической психологии. Научный механизм, от устройства и работы которого зависят успех и неуспех, возможности и границы познания, был очень давним объектом философской рефлексии, Но это направление поиска являлось умозрительным. Выготскому же и Пиаже требовалась опора на реалии, открытые для эмпирического и даже экспериментального анализа. Иначе говоря, они испытывали потребность в рефлексии о научном познании, обеспеченной средствами не умозрительной философии, а самой науки. Что касается Выготского, то его интеллектуальная биография побудила выделить применительно к кризису психологии проблему языка науки. Обращу внимание на то, что именно его выдающийся трактат об этом кризисе, где детально освещались природа и роль слова в научно-теоретическом познании, предшествовал ставшей в дальнейшем знаменитой книге "Мышление и речь". Сохранились свидетельства, что книга Потебни "Мысль и язык" была первой среди познакомивших Выготского с психологией. Не своего ли великого предшественника он имел в виду, детально развивая тезис о том, "что слово как солнце в капле малой воды, целиком отражает процессы и тенденции в развитии науки" и "отсюда мы получаем более высокое представление о характере научного знания"?

Прежде чем  сделать своим объектом мышление и речь ребенка, Выготский рассмотрел плоды умственной деятельности людей в ее высшем выражении, каковым является построение посредством слова научного понятия.

Выясненное на макроуровне ведет к объяснению развития понятий у детей. В ребенке  он увидал маленького исследователя, использующего, подобно взрослому, слова как орудие освоения мира и построения его внутреннего образа. Сходным, хотя и ведущим в другом направлении, был проект Пиаже. "На протяжении 60 лет (1920-1980) он изучал психологию развития ребенка не для того, чтобы снабдить родителей схемами руководства его образованием или контроля за ним, а чтобы овладеть механизмом построения знания".⁶¹

Основной постулат заключался в версии, согласно которой механизм перехода детей от наивных знаний о феноменах природы к высшему уровню их объяснения – это тот механизм, который обеспечивает научный прогресс. За исходное принималось понятие о схемах, организм же либо накладывает схемы, которыми он располагает, на объекты (ассимиляция), либо приспосабливает к ним свои схемы (аккомодация).

Развитие усматривалось  в реорганизации этих схем. О ней  исследователь судил по детским высказываниям, тысячи и тысячи которых он собрал посредством метода клинической беседы. В дальнейшем Пиаже сосредоточился на анализе довербальных схем, в которых представлен уровень сенсомоторного интеллекта. Тончайший исследователь, ориентированный на натуралистический стиль мышления, Пиаже не мог не вовлечь в круг своих интересов наряду со схемами интеллекта детскую речь. Общение междудетьми, их диалоги и в особенности споры между собой выделялись как фактор децентрации (преодоления эгоцентризма как прикованности индивида к собственной познавательной позиции и неспособности понять того, что ей противоречит или с ней несовместимо). Именно этот фактор, предполагающий речевое общение, побуждает субъекта изменить свои представления, обеспечивая тем самым когнитивное (и нравственное) развитие.

Однако феномен  общения сводился к социализации личности. Роль его смысловых (семантических) параметров, преобразование которых определяет уровни интеллектуального развития, из "повестки дня" изучения этого развития выпадало. Поэтому рассматриваемые в категориальном контексте понятия об общении, сотрудничестве, социализации исчерпывались категорией отношения. Применительно же к категории образа его психическое развитие (обеспечиваемое включенностью субъекта в систему языка) в новаторской теоретической концепции Пиаже во внимание не принималось.

Но именно язык как исторически изменчивый орган  своими общенародными структурами  изначально обеспечивает активное формирование индивидуального сознания. Тем самым  и ключевая проблема стадий развития этого сознания, в которой никому в психологии не удалось столь продуктивно продвинуться, как Пиаже и Выготскому, неотвратимо побудит того, кто отважится выйти на путь, который они стали прокладывать, подойти к умственному образу как к неотчуждаемой от субъекта психической реальности, созидаемой в коллизиях оперирования системой языка.

"Сердцем"  коллизий, как доказал М.М.Бахтин, выступает диалог. Образ мысли,  строящей умственный образ, изначально  диалогичен не в общении как  обмене знаками, а благодаря  задаваемой языком семантике.  Поэтому и проблема стадий умственного развития требует адекватных внутренней форме слова разработок.

Любое высказывание возникает и строится с учетом познавательной позиции других, которая зримо или незримо воздействует на его смысловую ткань.

В традиции, заданной русской мыслью, принцип диалогизма обогатился важными признаками в работах Потебни, Выготского, Бахтина, Ухтомского. Эти признаки: а) народность, требующая выйти к системе смыслов и ценностей, присущих не социуму "вообще", а данному народу с его неповторимой судьбой; б) культура как отличная от природы по началам и законам своего бытия духовная сфера; в) историзм, для которого служащий средством общения язык не застывшая знаковая структура, но непрерывно творимый народом орган; г) личность. Ухтомский предложил обозначить общение словом "собеседование" с тем, чтобы выделить в качестве его решающего признака "доминанту на лицо другого". Это означало нечто принципиально иное, чем децентрация, благодаря которой индивид адаптируется к социальному окружению (Пиаже). Имелось в виду раскрытие в процессе общения – и только благодаря ему – уникальности одним из его участников другой личности, ее неповторимого духовного облика, ее единственности во всем великом многообразии человеческих лиц.

Тем самым идеями русских мыслителей были намечены особые контуры разработки категории умственного образа как важнейшего компонента психической жизни, изначально соотнесенного не только с воспроизводимыми в нем внешними объектами (как это обычно акцентировалось в контексте теории отражения).

Образ и информация

В середине XX столетия развитие категории образа (как и  других психологических категорий) испытало влияние тех общих сдвигов в мировой цивилизации, которые связаны с мощным научно-техническим направлением, созданным кибернетикой и разработкой информационных систем. Структурной единицей информации является сигнал. Будучи воплощен в физическом "теле" своего носителя, он в то же время может служить моделью объекта – источника.

В кибернетике  сигнальные отношения были отчленены и от энергетических, физико-химических превращений, и от феноменов сознания. Подобно первым, они существуют объективно, подобно вторым – воспроизводят внешний источник, являются его моделью. Тем самым непостижимый, с точки зрения всех, кто считал чувственный (или умственный) образ лишь бесплотной сущностью, вопрос о том, как эта сущность может приводить в действие телесный механизм и непрерывно им управлять, получал новое решение. Притом решение не умозрительное, а наглядно демонстрируемое на электронных вычислительных машинах. Не энергия выступала в качестве фактора управления и не феномены сознания субъекта, а информация.

Нераздельность  управления и информации побудила Н.Винера трактовать теорию управления "в человеческой, животной или механической технике"⁶² как часть теории информации.

Будучи математической дисциплиной, теория информации абстрагируется от содержания сообщений и их значения для субъекта. Она определяет количество, и только количество, информации, содержащейся в сигнале. Теория информации сложилась в связи с запросами техники связи. Благодаря же своему формализованному аппарату, позволяющему измерять, сколько альтернативных сообщений (в битах информации) способен передать в единицу времени любой канал связи в любой информационной системе, она была принята на вооружение не только инженерами, но и психологами. Этого не произошло бы, если бы традиционные психологические объекты не содержали информационного аспекта, новые перспективы количественного анализа которого и открыла теория информации.

Схема опытов по определению времени реакции, например, предусматривала, что субъект, прежде чем произвести реакцию (двигательную или речевую), опознает, различает, выбирает раздражитель.

С усложнением  задачи возрастает время реакции. Сходным  образом в опытах по определению объема внимания выяснялось, сколько объектов (букв, рисунков, фигур) может "схватить" испытуемый в единицу времени, в опытах по изучению процессов памяти – какова длина списка слов (или слогов), запечатлеваемых без повторения, и т.д. Во всех подобных случаях психологи, не пользуясь термином "информация", по существу исследовали информационные процессы. Это не значит, что проникновение теории информации в психологию оказалось всего лишь терминологическим новшеством. Если прежде (при изучении времени реакции, объема внимания, памяти и т.д.) измерялось количество раздражителей (вспышек света, изображений, букв и др.), то теперь измерению подлежало количество информации, содержащейся в сигнале. Когда испытуемый видит, например, букву "а", то она для него не один объект (как представлялось раньше), а сигнал, в котором заключено определенное количество информации. Пытаясь определить это количество, психологи столкнулись с огромными трудностями. И тем не менее решающий шаг в сторону пересмотра традиционного взгляда на раздражитель был совершен.

Использование теоретико-информационных понятий  и формул не следует отождествлять, как мы дальше отметим, с информационным подходом в целом. Количество информации – не единственная ее характеристика. Вместе с тем влияние теории информации на психологические исследования не ограничивалось попытками внедрения новых измерительных процедур. Значительно более существенными, хотя и неприметными, явились категориальные сдвиги. Они затрагивали прежде всего категорию образа, обогащенную благодаря информационной трактовке новым содержанием. С теорией информации укрепились представления о том, что образ строится в объективной системе отношений между источником информации и ее носителем, иначе говоря, независимо от самонаблюдения субъекта.

Поскольку информационные процессы носят вероятностный характер и служат фактором управления, переход  к информационной трактовке образа побудил включить в его характеристику в качестве непременных два момента: а) его роль в регуляции двигательных актов; б) его прогностическую функцию, предполагающую отнесенность не только к прошлому (образы памяти) и настоящему (образы восприятия), но и к будущему. Очевидно, что обе функции, как управления действием, так и вероятностного прогноза, реализуются "автоматически", независимо от способности индивида к самоотчету об образном содержании своего сознания.

С точки зрения теории информации невозможно рассматривать образ как "элемент", "феномен", "структуру" или "процесс" сознания, если представлять последнее и виде внутреннего пространства, обозреваемого субъектом. Теория информации тем самым сделала еще более острой необходимость объективного подхода к внутренним психическим явлениям, подхода, который как интроспекционисты, так и "классические" бихевиористы считали недостижимым в принципе. Потребность в том, чтобы исследовать внутренние психические явления с такой же степенью объективности, с какой анализируются внешние телесные реакции, зародилась в психологии задолго до кибернетики и теории информации. Мы знаем также о суррогатах, посредством которых стремились удовлетворить эту потребность необихевиористы, попытавшиеся заполнить "пробел" между объективно наблюдаемыми стимулами и реакциями умозрительными "гипотетическими конструктами" ("промежуточными переменными").

Развитие кибернетики  показало, что получить на "выходе" системы эффекты, сходные с эффектами  интеллектуальных операций живого человеческого мозга, можно лишь тогда, когда в "пространстве", где необихевиористы локализовали "промежуточные переменные", развертываются реальные информационные процессы. С введением этих процессов регуляция исполнительных эффектов ставилась в зависимость от представленности в системе организма определенных параметров тех объектов и ситуаций, в приспособлении к которым состоит весь смысл поведения.