Сциентизм и антисциентизм

Но тезис Харриса  грубо ложен — даже неверующий человек может признавать (и многие признают), что сознание есть продукт  культуры, воспитания, языка, многих гуманитарных факторов, которые не сводятся к  паттернам (моделям), выработанным в ходе биологической эволюции. Тем более они не сводятся к набору электрохимических процессов в мозгу — так же, как содержание книги не сводится к чёрным пятнышкам, разбросанным на белом фоне. Из того, что страница в редакторе Open Writer, которую я вижу перед собой, набирая этот текст, есть продукт работы компьютера, а компьютер есть продукт эволюции вычислительной техники, никак не следует, что мысли, которые я выражаю в этой статье, есть продукт техники.

Хотя мировоззренческие  утверждения сциентизма и подаются как научные, они находятся за пределами науки — наука не доказала (и едва ли докажет) что  “богатый репертуар человеческих мыслей, чувств, устремлений и надежд”  сводится к электрохимии мозга. Это  не научная теория, которую можно  было бы обосновать; это кредо (или  антикредо), в которое предлагается поверить.

Плоды сциентистского мифа

Сторонники сциентизма — то есть большинство атеистов — любят указывать на блага, принесённые  наукой. Блага эти многочисленны  и несомненны, и мы должны быть благодарны тем учёным и изобретателям, которые  сделали нашу жизнь гораздо более  обеспеченной, безопасной и комфортной. Однако сциентизм и наука (скажем это ещё раз, поскольку нас  настойчиво пытаются убедить в обратном) — это разные вещи. Научному гению  Пастера мы обязаны спасением  множества жизней — но Пастер не был сциентистом; он был ревностным христианином. Очевидное отличие  науки от сциентизма состоит в  том, что наука как таковая  носит описательный, а не предписательный  характер; она не говорит нам, во что верить относительно устройства мироздания или наших обязательств по отношению к ближним. Сциентизм  — мировоззрение, претендующее от имени  науки на то, чтобы диктовать нам  то и другое.

Различие это  можно хорошо проиллюстрировать  на примере теории эволюции; какие  этические выводы следуют из этой биологической теории? Мне доводилось беседовать с учёными, которые просто пожимали плечами и говорили —  никакие. Бессмысленно обращаться к  биологии за нравственным наставлением; научные теории не могут ничего сказать  нам ни о нашем месте в мироздании, ни о наших моральных обязательствах. Учёный, работающий с этой теорией, может быть верующим (как Феодосий Добржанский или Френсис Коллинз), агностиком (как Стивен Джей Гульд) или атеистом (как Ричард Докинз), он может быть нравственным человеком (как Дарвин) или безнравственным (как Эрнст Геккель); сама по себе теория этого никак не определяет.

Но в рамках сциентизма представления о мире, стандарты морали и правила поведения  выводятся из научных теорий; и  теория эволюции тут даёт массу примеров — “научный” расизм, проповедуемый  такими светилами биологии, как Томас  Хаксли или Эрнст Геккель, и достигший  своего предельного выражения в  германском национал-социализме; социал-дарвинизм  с “научным” обоснованием ницшеанского тезиса “падающего толкни”, евгеника с её программой стерилизации “слабоумных”, в ходе которой во вполне приличных демократических странах были оскоплены сотни тысяч людей. Нельзя не вспомнить и пережитое нашей страной, где был предпринят грандиозный эксперимент по устроению общества на началах “подлинно научного мировоззрения”, породивший чудовищное кровопролитие и тиранию.

Обращает на себя внимание, что риторика современных  атеистов почти буквально воспроизводит  риторику советской антирелигиозной  пропаганды; впрочем, эта риторика отличается и сходным уровнем правдоподобия. Например, Ричард Докинз в своей  книге “Бог как иллюзия” пишет: “Не думаю, что в мире есть атеисты, готовые двинуть бульдозеры на Мекку, на Шартрский собор, кафедральный собор  Йорка, собор Парижской Богоматери, пагоду Шведагон, храмы Киото или, скажем, бамианских Будд”. На фоне истории  ХХ века (особенно российской, но не только) эти слова звучат крайне издевательски; разумеется, они ничего общего не имеют  с научной и интеллектуальной добросовестностью. Но Докинз вряд ли сознательно лжёт. Он верит в определённый миф, где “наука” увязана с  “атеизмом”, атеизм с “разумом”, “терпимостью”, “просвещением”, а “религия” должна служить извечным источником зла, безумия  и тирании. Если историческая реальность говорит ровно об обратном — тираническими и разрушительными оказывались именно атеистические режимы — то тем хуже для исторической реальности.

Теоретически  можно быть атеистом и признавать те плоды, которые атеизм принёс в  ХХ веке — бытия Божия как такового они ещё не доказывают. Но сциентистский  миф — как и любой уважающий  себя миф — предлагает нам космический  конфликт между силами добра и  зла, и признание того, что под  знамёнами разума и науки совершалось  ещё более ужасное зло, чем  под знамёнами религии, этот миф  неизбежно подрывает. Другая причина  игнорирования зол ХХ века — в  том, что их никак невозможно списать  на религию; для сциентистского мифа принципиально то, что “корнем  всего зла” (Root of all evil — название документального фильма с участием Докинза) является именно вера.

Однако ХХ век  был веком великих секулярных (или даже воинственно атеистических) идеологий. От испанских монастырей, сожжённых анархистами, до “культурной  революции” в Китае, от Бутовского полигона до камбоджийских “полей смерти” мы видели примеры неслыханного зла, творимого под прямо антирелигиозными знамёнами. Немецкий нацизм был скорее оккультным, чем прямо атеистическим, однако нацистский расовый миф опирался на представления, которые считались  научными и разделялись многими  признанными учёными предшествующей эпохи.

Нам могут указать  на то, что примеры грубого злоупотребления  наукой вовсе не говорят о том, что наука — сама по себе зло. Разумеется, не говорят. Когда наука  используется людьми, которые (как Пастер) разделяют нравственные ценности христианской цивилизации, она приносит великие  блага. Но всякий раз, когда науку  начинают рассматривать в качестве Верховного Судии, полномочного решать вопросы о бытии Божием и о  наших нравственных обязательствах, происходит нечто в высшей степени  скверное.

Является ли это чем-то случайным или неожиданным? Обратим внимание на уже процитированный  документ — “Декларацию в защиту клонирования”, подписанную наиболее известными атеистическими мыслителями современного мира. В ней, в частности, говорится: «Некоторые религии учат, что люди принципиально отличаются от других млекопитающих — что божество даровало людям бессмертную душу, придав им ценность, несравнимую с ценностью других живых существ. Человеческая природа рассматривается как уникальная и священная. Научные достижения, в которых усматривается риск изменения этой “природы”, вызывают яростное сопротивление.

Такие глубоко  укоренённые идеи воспринимаются как  догмы, однако мы сомневаемся, что именно они должны определять, сможет ли человечество пользоваться плодами новой биотехнологии. Насколько это определено научными исследованиями, Homo sapiens является членом животного мира» (полностью с  текстом декларации можно ознакомиться, например, на сайте секулярных гуманистов по адресу http://www.secularhumanism.org/library/fi/cloning_declaration_17_3.html).

Связанная с  христианством вера в то, что человек  обладает “ценностью, несравнимой  с ценностью других живых существ”, недвусмысленно отвергается, а человек  рассматривается просто как одно из животных (вопреки тому очевидному факту, что никто ещё не наблюдал животных, спорящих об отношениях науки  и религии).

Какие этические  плоды вытекают из такого взгляда  на человека? Нам не нужно гадать об этом — эти плоды мы и наблюдали  на протяжении ХХ века.

Ещё одно противоречие сциентизма

Мы уже упомянули, что сциентизм самопротиворечив — его основной тезис (любое достижимое знание должно обретаться научным методом) сам не может быть обоснован научным  методом. Но ещё одно режущее глаз противоречие обнаруживается, когда  мы начинаем читать публицистику, в  которой авторы, исповедующие сциентистскую  форму атеизма, оказываются весьма плодовиты.

Что же мы находим  в их текстах? Много самого пламенного нравственного негодования против зла религии. “Я полагаю, что с религией надо обращаться с насмешкой, ненавистью и презрением, и я требую этого права”, — восклицает Кристофер Хитченс.

Атеистические публицисты обрушиваются на своих оппонентов так, как если бы существовал объективный  нравственный закон, который налагал  бы на людей объективное обязательство  ему повиноваться и делал бы их виновными в случае, если они его  не соблюдают. Все нападки — обоснованные или нет — на церковников носят  характер морального порицания —  церковники не просто вредны, а именно морально дурны, то есть не соблюдают  некоего морального закона, который  должны соблюдать. Однако возможен ли такой закон в рамках атеистического мировоззрения?

Сциентисты приписывают  альтруизму и морали чисто эволюционное происхождение — сегодня я  поделюсь с тобой бананом, а завтра ты со мной, и оба мы выживем и  оставим потомство, кроме того, члены  стаи, практикующей солидарность и  взаимовыручку, легко победят гордых одиночек и заберут их еду и  самок. Такое объяснение происхождения  морали натыкается на ряд проблем, о  которых мы не будем здесь говорить; отметим только, что оно ненаучно. Его нельзя верифицировать или фальсифицировать — в него можно только верить. Но главная проблема, связанная с  таким взглядом на мораль — это  то, что из него никак не следует  наше обязательство соблюдать нравственный закон. Из того, что высшие приматы  выработали какие-то правила взаимодействия, никак не следует, что я обязан повиноваться этим правилам или что  их несоблюдение делает меня объективно виновным.

Скорее напротив — “научное” объяснение происхождения  морали делает её неосновательной. Совесть  говорит мне, что я должен поступать  определённым образом. Теизм исходит  из того, что за этим голосом стоит  Бог, Который имеет власть налагать на нас нравственные обязательства. Кто имеет власть налагать моральные  обязательства в атеистической  картине мира? Какой смысл может  иметь в мире без Бога это “ты  должен…”? Кто решает, что именно я должен? Общество? Обычно дают именно такой ответ; рассмотрим подробнее, почему он ни на что не отвечает.

“Ты должен”  может иметь условное или безусловное  значение. Существует гипотетический императив — делай то-то, если ты хочешь того-то. Хочешь получать зарплату — сдавай работу вовремя. В этом случае требование “сдавать работу вовремя” обусловлено некой целью — получить зарплату. Если мне эта зарплата не нужна (я, к примеру, богатый наследник), то требование сдавать работу вовремя меня не касается. “Хочешь жить безопасно — не угрожай другим”. Требование не угрожать жизни и имуществу других здесь обусловлено определённой целью — жить безопасно. Если я могу обеспечить себе пропитание, не сдавая работы вовремя, то мне незачем беспокоиться о сроках; если я могу обеспечить себе безопасность, пренебрегая жизнью и имуществом других, мне незачем себя ограничивать. Не говоря уже о том, что мне может быть безразлична моя безопасность — “тот не храбрец, кто думает о последствиях”. Существует категорический императив — ты должен — и всё тут, независимо от каких-то твоих целей или желаний, удобства или безопасности. Например, когда сторонники эвтаназии говорят “ты должен уважать право взрослого человека распоряжаться своей жизнью” — это утверждение, претендующее именно на категорическую императивность. Должен не для того, чтобы добиться каких-то своих целей, а просто должен, обязан так поступать независимо от того, насколько это в данном случае сообразно твоим целям и желаниям. В антиклерикальной риторике мы как правило имеем дело именно с притязаниями на категорический императив — “ты должен” во втором смысле. Отсутствие эвтаназии или признания однополых союзов браками, или ограничения на аборты рассматриваются как несправедливость, против которой всякий достойный человек должен возвышать свой голос. В некрологе Джорджа Тиллера (абортмахера, который производил аборты на поздних сроках и был убит экстремистом) говорится, например, что в “пантеоне борцов за человеческую свободу он стоит рядом с Мартином Лютером Кингом”. Это язык категорического императива — существует объективное добро, Тиллер его герой и подвижник. Понятно, что многие с этим не согласятся (и баптистский пастор Мартин Лютер Кинг — в первую очередь), но мне бы хотелось обратить внимание на другой, немедленно возникающий здесь вопрос.

Откуда берётся  такой императив и кто вправе его устанавливать? Почему индивидуум обязан ему следовать? В теистической картине мира — вправе Бог как  источник нравственного закона. Хотя в христианской вере может присутствовать — на начальных стадиях обращения  — гипотетический императив (стремление избежать кары), преобладающая мотивация является категорической — Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин 14:15). Существует объективное добро, мы призваны следовать ему ради него самого.

В рамках атеистического взгляда на мир никакого объективного добра, к которому можно было бы обращаться, не существует. Что же имеет в  виду атеист, когда говорит “вы  обязаны уважать такие-то права”? Такое впечатление, что люди, как  правило, просто не задумываются об этом. Но если спросить напрямую, люди предлагают в качестве законодателей тех  или иных людей (больше некого), общество или государство.

Может ли общество быть источником категорического императива? Надо отметить, сама риторика сторонников  абортов, эвтаназии и однополых  “браков” исходит из того, что это  не так. Общество, в котором существует согласие относительно того, что такие  вещи неправильны, рассматривается  ими как “репрессивное”, “гомофобское” etc., а сама их деятельность исходит из того, что такое положение дел неправильно и его следует изменить. Но порицать общество и требовать перемен можно только исходя из каких-то критериев, внешних по отношению к обществу и при этом полагаемых общеобязательными.

Может ли таким  источником быть государство? Тоталитарный культ повиновения государству  как высшему моральному арбитру  в наше время едва ли нужно оспаривать всерьёз — и наши оппоненты  его на самом деле вовсе не придерживаются — некоторые государственные  законы рассматриваются как несправедливые, дискриминационные и нуждающиеся  в пересмотре.

Таким образом, люди утверждают (и, как правило, искренне верят), что действуют от имени  некоего добра, которое стоит  над обществом и государством, и общество и государство обязаны  измениться, чтобы ему соответствовать. Шила в мешке не утаишь; мы, люди, существа произносящие нравственные суждения — а произносить их можно только в том случае, если существует объективный  и общеобязательный нравственный закон.

Атеист, с одной  стороны отрицающий реальность объективного надчеловеческого добра, с другой —  порицающий своих оппонентов как  людей нравственно порочных и требующий введения каких-то законов как справедливых, противоречит сам себе. В его мироздании не существует никакой нравственной праведности или порочности, справедливости или несправедливости — существуют только правила, установленные теми или другими группами людей, причём сам вопрос о том, какие правила “лучше”, просто бессмыслен — не существует никакого объективного критерия “лучшести”, с которым мы могли бы их соотносить.