Сциентизм и антисциентизм

  В рассмотренной модели вращающейся  Вселенной существуют периферийные области, близкие к границам видимой  части Метагалактики (R << R_пред), свет которых от небесных тел доходит до наблюдателя с весьма малой скоростью (С₁ << С). Характеристики подобных световых потоков, идущих со всех сторон от периферийных областей Метагалактики, полностью соответствуют «реликтовым» излучениям, обнаруженным в космическом пространстве. Таким образом, для выяснения природы излучения достаточно рассмотреть особенности распространения света в Метагалактике, основываясь на известных законах небесной механики[116].

   Данная  интерпретация, между прочим, объясняет  и т. н. парадокс Ольберcа, суть которого заключается в следующем. Количество света, приходящее от звезды, уменьшается пропорционально квадрату расстояния до нее. Но если звезды расположены в пространстве равномерно (такой вывод сделал Кеплер), то их число также увеличивается пропорционально квадрату расстояния. Эти процессы должны уравновешивать друг друга, и тогда теоретически ночное небо должно быть залито светом. «Модель Вселенной, основанная на евклидовой геометрии, — пишет Бёрке, — требует бесконечности нашего мира. Представление о подобной неограниченной Вселенной немедленно ставит на повестку дня ряд проблем. Так, например, с помощью ньютоновой теории тяготения оказывается невозможным описать бесконечное количество вещества. Хуже того, бесконечное число звезд в такой Вселенной заливало бы нас светом со всех направлений. Ночное небо было бы ярким, как поверхность Солнца. Модель бесконечной статической евклидовой Вселенной не позволяет найти выход из этого тупика, известного под названием парадокса Ольбер[с]а»[117].

   По  мнению же Селезнева, в указанной  им модели можно представить себе и предельное значение R, при котором  скорость V будет достигать величины скорости света C. В этом случае C₁ = 0, и свет, излучаемый небесным телом, не будет достигать наблюдателя. «По существу, — говорит Василий Петрович, — из этого условия может быть найдена граница видимой части Метагалактики, далее которой наблюдатель не сможет увидеть небесные тела, поскольку свет от них не доходит до него. Учитывая значение ω = 10^-4 угловой секунды в год и V = C, получим предельное расстояние R = Rпред до границ видимой части Метагалактики порядка 1,8·10²⁸ см (около 19 млрд. световых лет). В данной связи разрешается и так называемый фотометрический парадокс, согласно которому ночное небо в случае бесконечного числа звезд должно выглядеть как раскаленное Солнце. В действительности согласно рассмотренной модели в пределах видимой части Метагалактики наблюдается ограниченное число звезд и галактик, вследствие чего ночное небо слабо освещено»[118].

   Главные претензии к модели Большого взрыва, которые выдвигают сторонники теории о вечности и структурной бесконечности  Вселенной (в частности, представители  диалектического материализма), сформулированы В. Н. Дёминым следующим образом. Модель Большого взрыва отрицает вечность и бесконечность материального  мира, ибо, согласно этой теории, Вселенная (читай: «материальный мир») имела  начало и по прошествии любого конечного  срока может расшириться только на ограниченное расстояние. Однако модель Большого взрыва не в состоянии объяснить, что это за точка, именуемая сингулярностью, каким образом из «ничего» появляется весь материальный мир и что находится  за пределами сингулярности? Также  данная модель не дает ответа на вопрос, что же находится за пределами  радиуса расширяющейся Вселенной? Обычно сторонники модели Большого взрыва на эти вопросы отделываются ничего не объясняющими утверждениями, смысл  которых примерно следующий: материальный мир (Вселенная) таков, каким ему  предписывают быть математические формулы.

   Далее. При ближайшем рассмотрении концепция  Большого взрыва обнаруживает самый  примитивный механизм: все богатство  и разнообразие материального мира, взаимосвязь различных форм движения, их развитие и прогресс в целом  оказываются обусловленными первичным  по отношению к ним механическим перемещением (разлетом в результате взрыва) вещественных частиц. Сингулярность, получаемая путем формальных математических преобразований, представляет обычный  результат абстрактных математических отношений, который между тем  овеществляется, т. е. прямолинейно проецируется на материальную действительность. В  самой природе никаких сингулярностей нет и не было. «Экспериментальным подтверждением предположения того, что сингулярность якобы имела  место в прошлом, — пишет В. Н. Дёмин, — служат два общеизвестных  факта: а) красное смещение в спектрах далеких галактик (якобы свидетельствующее  об их разбегании и о расширении Вселенной); б) фоновое микроволновое  излучение (поспешно названное «реликтовым», то есть якобы свидетельствующим  исключительно об одном: ослабленные  фотоны — «живые» свидетели космического катаклизма под названием Большой  взрыв). Однако, как мы могли убедиться, и красное смещение, и так называемое «реликтовое» излучение может быть объяснено гораздо проще и  вразумительней и, кроме того, без  принесения в жертву ультрасовременным, претендующим на архиреволюционность  умопостроениям многовековых достижений философского материализма и всей мировой  науки. Нельзя не согласиться с оценкой  концепции Большого взрыва как математического мифа, привлекательного с эстетической точки зрения, но не имеющего научного смысла»[119].

   К общей критике модели Большого взрыва мы еще вернемся. Сейчас же рассмотрим некоторые ее частности. Как известно, в основе перехода от общей теории относительности к релятивистской космологии лежат два постулата (поскольку т. н. космологический  принцип на деле также является постулатом).

   Постулат  космического субстрата рассматривает  мир как подвижную среду с  регулярным распределением плотности  материи, молекулами которой выступают, напр., пучки галактик. Такие молекулы, принимающие участие в движении мировой среды, должны быть неподвижными по отношению к своему ближайшему окружению. Все координатные системы  или позиции наблюдателя должны мыслиться в неразрывной связи  с космическим субстратом.

   Космологический принцип заключается в том, что  мир является одним и тем же любому наблюдателю. В рамках классической физики этот принцип означает (если прибегнуть к более строгой формулировке), что в точках, имеющих одни и  те же координаты в различных координатных системах, материя имеет одну и  ту же скорость, импульс и плотность. В рамках общей теории относительности  это означает, попросту говоря, что  геометрические отношения в мире являются одними и теми же для каждого  наблюдателя в любой из движущихся по отношению друг к другу систем отсчета. Чтобы иметь возможность  рассматривать эти отношения  как изотропные и гомогенные, мировые  линии пучков галактик должны распространяться радиально по направлению к центру координатной системы наблюдателя  и обратно.

   Очевидно, что оба эти принципа связаны  с понятием единства или, лучше сказать, простоты природы и ее понятности — не меньше, но и не больше. Отметим, что это понятие не абстрактно, а связано со всем корпусом физических знаний, в частности, с общей теорией  относительности, и, стало быть, с  конкретной исторической ситуацией. Как  постулат космического субстрата, так  и космологический принцип берут  начало в целостном контексте  того понятийного каркаса, который  характерен для классической механики. Космологический принцип тесно  связан с геометризацией физики. Эти  фундаментальные принципы позволяют  создать картину мира в его  физическом единстве. Силу убедительности, необходимую для этого, они черпают  в идее простоты и единства природы. Как мы уже говорили, эту силу не может ни заменить эмпирическое подтверждение релятивистской космологии, ни устранить эмпирическая фальсификация последней. Никакой эмпирикой не может быть подтверждена истинность принципа, и никакой эмпирикой принцип не может быть опровергнут. Ему может быть противопоставлен только другой принцип, значимость которого будет оценена в будущем[120].

   Таким образом, из постулата космического субстрата и космологического принципа логически следует зависимая  от времени метрика универсума, получающая выражение в т. н. линейности Робертсона – Уокера (RW-метрика). Такаякрупномасштабно усредненная модель должна, по мнению космологов, описывать усредненное поведение Вселенной. Причем без предположения о сферической симметрии вряд ли вообще возможно достигнуть какого-либо заметного прогресса в космологии[121], а потому в настоящее время почти все космологические исследования проводятся в рамках моделей пространства-времени Робертсона – Уокера. Т. е. мы в очередной раз констатируем, что принцип, положенный в основу научной модели, определяется не реальным, а желаемым.

   Таким образом, если метрические тензоры, полученные в RW-линейности, внести в уравнения поля общей теории относительности, то космологическая формула мира может быть выведена так, что она допускает различные возможные решения, тем самым открывая путь нескольким возможным интерпретациям истории Вселенной. Однако со всеми космологическими моделями связана проблема универсального космического времени. Это фактически следует уже из космологического принципа: если геометрические отношения в мире постепенно изменяются одинаково во всех направлениях для любого наблюдателя, то это значит, что они изменяются в одно и то же время. Однако, вопреки, напр., мнению Артура Эддингтона и Джеймса Джинса, высказывающихся в пользу существования универсального космического времени как совокупности локально-индивидуальных времен, связанных с некоторым классом «привилегированных» наблюдателей[122], мы, вслед за Куртом Гёделем[123], вполне можем усомниться в существовании оного, и данная дилемма не может быть решена каким-либо эмпирическим путем. С другой стороны, поскольку одновременность возможна только для тех «привилегированных» наблюдателей, которые не движутся (ускоренно или с замедлением) по отношению к среднему распределению плотности окружающей их материи (короче говоря, для наблюдателей, которые движутся вместе с космическим субстратом), то здесь фундаментальный релятивистский принцип эквивалентности всех систем отсчета утрачивает значение и смысл.

   Свойство  диаграммы Минковского, состоящее  в том, что имеется большой  класс событий, для которых, видимо, не существует упорядочивающих во времени  отношений, Гёдель воспринял как  «однозначное доказательство» правоты  взглядов таких философов, как Парменид и Кант[124], отрицающих онтологичность изменения и рассматривающих  его как видимость, обусловленную  человеческим способом восприятия. Австрийский  математик верно подметил, что  в теории относительности (как, впрочем, и в классической механике) не существует «объективного коррелята субъективного  опыта течения времени»[125]. Если для научной модели четыре измерения  естественны, то для человеческого  ума нет подобных координатных систем. Время является естественной моделью отношений. Точнее, понятие времени есть не что иное, как «естественная структура отклика человеческого ума и его логики на то, что мы называем временем»[126]. Гёдель, всегда интересовавшийся кантовской философией пространства и времени[127], обнаружил сходство между положениями теории относительности, в которой фундаментальное и, вместе с тем, субъективно-методологическое значение придается наблюдателю, и идеями о трансцендентальном субъекте Канта. В конце концов, Гёдель дает онтологический вывод о сущности времени: «Время — это отнюдь не специфическая характеристика бытия... Я не верю в объективность времени... Время — субъективно, по крайней мере, когда оно принимается в смысле нашей его интуитивной концепции: это может быть прояснено путем наблюдения работы ума... Наша естественная склонность мыслить физический мир как пространственно-временной — результат нашей привычки ассоциировать причинность с временем и изменением»[128]. Таким образом, Гёдель пришел к выводу, что время — всего лишь иллюзия. Именно по этому поводу Илья Пригожин отметил: «Отрицание времени было искушением и для Эйнштейна, ученого, и для Борхеса, поэта. Оно отвечало глубокой экзистенциальной потребности... В письме к Максу Борну (1924 г.) Эйнштейн заметил, что если бы ему пришлось отказаться от строгой причинности, то он предпочел бы стать «сапожником или крупье в игорном доме, нежели физиком». Физика, для того чтобы она имела в глазах Эйнштейна какую-то ценность, должна была удовлетворять его потребности в избавлении от трагедии человеческого существования. «И все же, и все же...» Столкнувшись со следствием собственных идей, доведенных Геделем до предела, с отрицанием той самой реальности, которую призван познать физик, Эйнштейн отступил»[129]. «Для нас, убежденных физиков, — признает автор теории относительности, — различие между прошлым, настоящим и будущим — не более, чем иллюзия, хотя и весьма навязчивая»[130].

   По  предложению Хюбнера[131], мы рассмотрим только четыре типа моделей релятивистской космологии, ибо в данном случае нет надобности рассматривать их все: философские проблемы, возникающие  в связи с данными четырьмя типами, будут таковыми и для всех прочих.

   Прежде  всего рассмотрим модель Вселенной, которая бесконечна во времени, но ограничена в пространстве: на протяжении своей  временной бесконечности она  либо остается пространственно неизменной, либо расширяется (т. н. модель Эйнштейна). По отношению к бесконечному времени, в котором существует Вселенная, возможны две позиции: бесконечное  время априори возможно, либо априори  невозможно. Кант отвергал бесконечность  времени, исходя излогических оснований: ежели мир не имеет начала во времени, то до всякого данного момента уже прошел бесконечный ряд следующих один за другим состояний мира. Но это заключает в себе противоречие, ибо бесконечность не может быть закончена каким-то моментом, настоящим, «стало быть, бесконечный прошедший мировой ряд невозможен»[132].

   Однако  при этом упускается из виду, что  противоречие возникает потому, что  Кант исходит из особого понимания  «существования целого». Согласно этому  пониманию «данное целое» можно  представить не иначе как только «синтез частей». Но совершенный  синтез такого рода вступает в противоречие с бесконечностью целого. В этом смысле доказательство тезиса первой антиномии Канта вовсе не является логическим, как он полагал; скорее, оно носит гносеологический характер. Это становится еще яснее, если вспомнить  учение Георга Кантора о бесконечном. Именно Кантор, по мнению Бертрана Рассела, опроверг первую антиномию Канта: как  утверждает Кантор, бесконечность целого мыслится независимо от того, известна ли процедура, не выходящая за рамки  конечных чисел, позволяющая пронумеровать  каждую часть этого целого каким-либо числом из последовательности кардинальных чисел. Все, что требуется, — это  принципиальная возможность осуществления  такой процедуры по отношению к каждой отдельной части, и при этом вовсе не обязательно, чтобы были представлены все эти части. Как мы уже говорили, Кантор определял множество «нечто, родственное платоновскому εἶδος или ἰδέα, а также тому, что Платон... называет μικτόν», противопоставляя «его ἄπειρον’у, т. е. безграничному, неопределенному», называемому Кантором «несобственно бесконечным»[133]. Немецкий математик, подчеркивая «бытийный» характер целого, вводил понятие «завершенного (fertig) множества», которое, по его словам, является «актуально существующей целостностью (aktuell existierende Totalität)». Под завершенными множествами он понимает такие множества, «для которых объединение (Zusammenfassung) всех элементов в некоторое целое, в некоторую вещь для себя, становится возможным»[134]. «Я говорю о множестве как о завершенном... — пишет Кантор. — Таким образом, множество должно мыслиться как единая вещь в себе, т. е. должна существовать возможность помыслить множество как актуально существующую целостность всех его элементов»[135].