Сциентизм и антисциентизм

   Строго  говоря, каждая планета в системе  Птолемея движется не вокруг Земли, а  около математической точки (центра эпицикла), обращающейся вокруг Земли по деференту. Однако, для того чтобы объяснить все известные «неправильности» в движении планет, Птолемей предположил, что Земля находится не в центре деферента, а несколько в стороне от него. При этом он допускал, что центр эпицикла перемещается по деференту не равномерно, но все же так, что его движение представляется равномерным, если смотреть на него из т. н. экванта — точки, симметричной центру Земли относительно центра деферента.

   Таким образом, система Птолемея представляла собой математическую схему, внутренне  логичную и законченную, удовлетворительно  объяснявшую наблюдаемые движения планет. Эта система явилась завершением  греко-римской астрономии. На время  забытая в раннее средневековье (и то преимущественно в Западной Церкви), она потом была научной  опорой схоластики. Так что распространенное сциентизмом мнение о невежестве древних относительно формы Земли  следует отклонить.

   Другой  миф сциентизма покоится на утверждении, что древние ошибочно полагали, что  Солнце вращается вокруг Земли, тогда  как наука доказала, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Это  неверно по нескольким причинам.

   Во-первых, древние имели представление  об относительности движения. Еще  Аристарх Самосский утверждал, что  Земля движется вокруг Солнца, в  то время как непосредственное восприятие свидетельствовало о движении Солнца вокруг Земли. Во-вторых, учитывая опять  же относительность движения, нельзя сказать, что система геоцентризма однозначно ложна, а система гелиоцентризма однозначно истинна.

   Вопрос  о том, чтó вокруг чего вращается  или чтó относительно чего движется, не имеет смысла без выбора системы  отсчета. Действительно, если принять  за начало координат центр Земли, сделав оси координат неподвижными относительно самой Земли, то мы придем к выводу, что Земля не вращается, ибо координаты всех ее точек не меняются, и что именно Солнце вращается  вокруг Земли, делая примерно оборот за сутки. Если же принять за начало координат опять же центр Земли, но допустить, что оси координат  неподвижны относительно звезд, то мы придем к выводу, что Земля вращается  вокруг собственной оси, но никуда при  этом не движется, а Солнце опять  же вращается вокруг Земли, но гораздо  медленней — делая оборот за год.

   Так что ответ на вопрос, чтó относительно чего вращается, напрямую зависит от нашего выбора системы отсчета, т. е. от нашего волеизъявления. А наше волеизъявление склонно выбирать наиболее простую  модель (догматически считается, что  бытие должно быть простым), т. е. ту систему, которая близка к инерциальной — по одной-единственной причине: в  такой системе «законы природы» одинаковы, тогда как в неинерциальных системах отсчета они, эти «законы  природы», могут менять свой вид. Но это отнюдь не означает, что неинерциальные системы неверны и ими нельзя пользоваться. Вот и получается: то ли мы изучаем «законы природы», то ли мы их формируем выбором системы.

   Причем  нужно особо отметить, что геоцентрическая  система эпициклов пригодна для  описания движения планет с любой  точностью, нужно только использовать достаточное число эпициклов  с подходящими параметрами. Эпициклы — это геометрическое представление  разложения траектории движения в ряд  Фурье, и, в принципе, ими можно  пользоваться и сейчас. А вот коперниковская теория о круговом вращении Земли  вокруг Солнца неверна в корне  — в гелиоцентрической системе  все планеты обращаются по эллиптическим, а не по круговым орбитам, причем, несмотря на малость эксцентриситета земной орбиты, обнаружить отклонение от окружности можно было и во времена Коперника, просто делать вычисления в системе  Коперника было проще, а погрешностью на практике можно было пренебречь. Так что можно сказать, что  правота была на стороне Птолемея, а отнюдь не Коперника — во всяком случае, до тех пор, пока Иоганн Кеплер не предположил, что в гелиоцентрической  системе планеты движутся по эллиптическим  орбитам.

   Говорят, что с Кеплера берет начало все современное естествознание, ибо решающую роль он отводил данным наблюдения. Однако это чересчур наивное  представление о положении дел. Речь в данном случае должна идти не о торжестве опытных данных над  метафизикой древних, а о смене  одной парадигмы (оставим понятие  Куна) — другой. Причем сама смена  парадигм основывалась далеко не на эмпирических аргументах.

   В древности в основе теоретических  воззрений лежала т. н. аксиома Платона, гласившая, что небесные тела движутся по кругам с постоянной угловой скоростью. Эта аксиома отталкивалась от античной метафизики, согласно которой земной и небесный порядок вещей принципиально различны как несовершенное и совершенное, как низшее и высшее. Отказываясь от этих античных воззрений, Кеплер показал, что можно руководствоваться иными метафизическими идеями, за которыми стояли фундаментальные тезисы Коперника.

   Как известно[81], аргументы Коперника  в пользу своей системы были следующими:

   • Солнце не движется, а пребывает  в покое, поскольку покой в  большей степени соответствует  его божественной природе, чем движение, которое характерно для более  низкой природы;

   • вращение Земли вокруг своей оси  следует из ее сферической формы  и соответствует ее субстанциональной  форме;

   • т. е. вращение есть естественное движение Земли, и по этой причине центробежные силы не проявляют своего действия, как это бывает при вынужденных  движениях;

   • все вещи участвуют в движении Земли благодаря своей «земной  природе».

   Таковы  тезисы Коперника, отражающие теолого-гуманистический  дух Ренессанса. Разумеется, с точки  зрения Поппера и Лакатоса, гелиоцентрическая  система не могла иметь права  на звание научной теории. Однако это  не смущало ни Коперника, ни Кеплера, ибо далеко не всегда решающее значение имели научные аргументы.

   Дабы  поддержать гелиоцентризм, нужно было прибегать к тем же средствам, какие использовались аристотеликами, т. е. выдвигать теологические аргументы  против теологических и метафизические аргументы против метафизических. Новая  система не имела неоспоримого и  единого основания, которое позволило  бы судить о ее истинности, тем более  что само вращение Земли оставалось неразрешимой загадкой до тех пор, пока сформулированный Ньютоном принцип  инерции не объяснил, почему живущие  на Земле люди не ощущают этого  вращения.

   Решение Кеплера последовать за Коперником было прежде всего интуитивным актом, ибо новые идеи вырастали из культурного  контекста, уже готового к тому, чтобы  отвергнуть систему Птолемея, хотя последняя в сравнении с теорией  Кеплера вовсе не проигрывала. Во-первых, из-за малости орбитальных эксцентриситетов планет система Птолемея описывала  движения планет почти с той же точностью, как теория Кеплера. Причем при использовании достаточного числа эпициклов с подходящими  параметрами геоцентрическая система  не будет уступать гелиоцентрической. Во-вторых, аксиома Платона имела  ясное философское обоснование, тогда как для Кеплера эллиптическая  форма планетарных орбит оставалась загадкой. Его попытка обосновать эту форму спецификой движений планет не привела к успеху. В-третьих, то же самое можно сказать и об усилиях Кеплера опровергнуть аристотелевскую  аргументацию против идеи вращения Земли. И нет ничего удивительного в  том, что его «Astronomia Nova» была встречена  современниками без всякого энтузиазма. И отнюдь не случайно Курт Хюбнер связывает смену научных парадигм не с опытными обобщениями, которые были бы понятны всем, а с развитием культуры:

  Путь, которым шел в науке Кеплер, можно было бы сравнить с движением  лунатика, поддерживаемого таинственным влечением, которое предохраняет его  от падений, какими бы сильными ни были внешние толчки. Но когда, наконец, Кеплер достиг своей цели, создав совершенно новую астрономическую концепцию, он столкнулся с гораздо более  серьезными трудностями, чем те, с  какими он встречался вначале. Сравнивая  «Новую астрономию» с системой Птолемея, мы вынуждены спросить себя, почему картина Вселенной, в основу которой  были положены некоторые гуманистические  начала, должна считаться более понятной, более приемлемой в интеллектуальном отношении? Как уже было отмечено, эллиптическая форма планетарных  орбит приводила в замешательство и Кеплера, и его современников.

  И тем не менее, как мы видели, Кеплер принимает новые установления в  своих исследованиях и строит новую систему понятий, с помощью  которой упорядочивает и объясняет  природу. Однако сама эта система  берется им не из природы, ее корни  уходят в историю культуры[82].

   В советских вузах, насколько мне  известно, исследования Кеплера и  та линия, которая связывает их с  Ньютоном, рассматривались совершенно иначе. На этом примере пытались показать, что неизменные научные методы и  адекватный эмпирический материал сами собой обеспечивают прогресс в физике; наблюдение природы с помощью  этого метода считалось чем-то самодостаточным, тогда как истории, в особенности  истории культуры, не отводилось какой-либо серьезной роли в этом прогрессе. Это порождало убеждение, что  Кеплер пришел к своим законам  чисто эмпирическим путем, а ньютоновский закон всемирного тяготения был  результатом индуктивного обобщения  исследований Кеплера. Однако в законах  Кеплера следует усматривать  не опытные обобщения, а гипотезы, опиравшиеся на сомнительные допущения. Не менее сомнительными и даже во многом авантюристическими методами пользовался Галилео Галилей, о  чем можно прочесть в книге  Пола Фейерабенда «Против методологического  принуждения»[83]. Мало того, в строгом  смысле, законы Кеплера противоречат механике Ньютона, ибо в ньютоновской картине мира массы тяготеют друг к другу и вращаются вокруг гравитационного центра системы, который  не совпадает с центром Солнца, а, по Кеплеру, именно Солнце находится  в фокусе эллиптических орбит. Поэтому  линия, связующая Кеплера с Ньютоном, вопреки расхожему мнению, является аргументом в пользу теории науки, ориентированной  на историю науки, т. е. наука намного  ближе к культуре, чем принято  полагать. Да и знаменитую фразу  «Eррur si muove» («И все-таки она вертится»), приписываемую Галилею, с полным правом можно поставить под сомнение. Все относительно. И вся бесконечная  Вселенная обратится относительно вас, стоит вам только обернуться.

   Итак, мы в очередной раз показали, что  наука в своей структуре кроме  эмпирического и теоретического уровней имеет также уровень  философских предпосылок, философских  оснований. Что же касается современной  космологии, то таких оснований она имеет столько, что саму космологию уже вряд ли можно назвать наукой. Скорее, современная космология представляет собой философско-математическую модель, пытающуюся найти приемлемое объяснение основам Вселенной. Так, в основании современной космологии лежит предположение, что «законы природы», установленные на основе изучения весьма ограниченной части Вселенной, чаще всего на основе опытов на планете Земля, могут быть экстраполированы на значительно большие области, в конечном счете — на всю Вселенную. Это предположение в принципе не может быть подтверждено эмпирическим путем, т. е. в данном случае космология во многом лишена тех важных свойств, которые и отличают науку от других дисциплин.

   Еще совсем недавно космология была ареной борьбы между диалектическим материализмом  и западными воззрениями о  начальности Вселенной. Еще совсем недавно нас учили в вузах, что современная наука якобы  в основном подтвердила смелые умозрения  И. Г. Ламберта о структурной бесконечности  Вселенной. Однако уже сегодня в  вузах преподают «буржуазную» модель Большого взрыва.

   Прежде  чем перейти к рассмотрению тех  трудностей, которые связаны с  современной космологией, необходимо несколько слов сказать о той  теории, которая непосредственно  связана с современной космологией  и которая лежит в ее основе, — о теории относительности. Мы уже  отмечали, что одна из главных заслуг Альберта Эйнштейна перед наукойзаключается в том, что он обошел метафизическую проблему реального изменения вещей и позитивистски направил свое внимание на теорию измерения, т. е. на субъективацию. Вместо предположения о реальных изменениях в длинах и длительностях, которые вызываются движением, теория Эйнштейна занимается только изменениями, кажущимися для гипотетических наблюдателей в разных системах. Вообще, специальная теория относительности является великолепным образчиком того, что эмпирику и реальность отнюдь не легко примирить, а значит, опыт не может сказать нам об истинном положении вещей.

   Впрочем, здесь требуется уточнение, поскольку  сам Эйнштейн мог по-разному оценивать  сущность своей теории, причем эта  оценка полностью зависела бы от выбранного философского принципа. С одной стороны, автор теории относительности на протяжении всей жизни был под  влиянием позитивистской философии. Известно, напр., что Эйнштейн высоко оценивал труды Маха, неоднократно заявляя, что  эмпириокритицизм помог ему критически осмыслить исходные положения классической физики. Автор теории относительности  неоднократно и на протяжении всей жизни определял теорию как систему  упорядочения наших чувственных  восприятий. Так, в лекциях об основах  теории относительности, читанных в  Принстонском университете в 1921 году, он утверждал, что «понятие и системы  понятий ценны для нас лишь постольку, поскольку они облегчают  нам обозрение комплексов наших  переживаний»[84]. В 1936 году в статье «Физика и реальность» Эйнштейн писал: «В противоположность психологии, физика истолковывает непосредственно  только чувственные восприятия и  «постижение» их связи»[85]. Наконец, в  его автобиографии мы встречаем  следующее суждение: «Система понятий есть творение человека, как и правила синтаксиса, определяющие ее структуру... Все понятия, даже и ближайшие к ощущениям и переживаниям, являются с логической точки зрения произвольными положениями, точно так же как и понятие причинности, о котором в первую очередь и шла речь»[86].