Идейно-художественное своеобразие лирики Б. А. Слуцкого

     Кучка праха, горстка пепла,

     всыпанные в черепок.

     Все оглохло и ослепло.

     Обессилен, изнемог.

     Непомерною  расплатой

     за  какой-то малый грех —

     свет  погасший, мир разъятый,

     заносящий душу снег.

     И снова — «Тане», стихи — тоска, стихи как бред:

     Ты  каждую из этих фраз

     перепечатала  по многу раз,

     перепечатала  и перепела

     на  легком портативном языке

     машинки, а теперь ты вдалеке.

     Все дальше ты уходишь постепенно.

     Перепечатала, переплела

     то  с одобреньем, то с пренебреженьем.

     Перечеркнула  их одним движеньем,

     одним движеньем со стола смела.

     Все то, что было твердого во мне,

     стального, — от тебя и от машинки.

     Ты  исправляла все мои ошибки,

     а ныне ты в далекой стороне,

     где я тебя не попрошу с утра

     ночное  сочиненье напечатать.

     Ушла. А мне еще вставать и падать,

     и вновь вставать.

     Еще мне не пора. 
 
 
 

     Художественные особенности поэзии Б. Слуцкого.

     Ритмические и звуковые особенности  стихотворений Б. Слуцкого.

     Миром правит ритм, идет ли речь о природе, человеческом теле, обществе. Везде  своя последовательность, мера, возможность  точного числового измерения. Если говорить окончательный итог – есть непререкаемые законы. То же и в поэзии. Ей присущ ритм в его четком материальном выражении. Ритм поэзии строго согласуется с ритмом жизни. Законы жизни можно выразить языком поэзии. Отсюда стремление к точности, аналитичности, формуле, к слову, максимально приближенному к реальной жизненной ситуации, - слову голому, «естественному», четко соотнесенному с вещью, событием или фактом.

     С утра обнаруживаются ритмы

     в сердцебиении, а потом в ходьбе.

     Сначала  - в мерных движениях бритвы,

     потом – в частотикающей судьбе.

     Оказывается, есть порядок

     в расположении войск и грядок

     и в том, как падает в городе снег.

     Порядок есть, беспорядка нет.

     (стихотворение «Ритм»)

     Точно уловленный словом кусок жизни уже  поэтичен, потому что не может не подчиняться определенному ритму, жизненному закону. Он, таким образом, входит в «сцепление» с потоком исторического бытия, где уже перестают быть частностью.

     Стихи вынашиваются по диагонали комнаты  – идет «постижение и преображение в мерные ритмические фразы», которые упорядочивают все, «что упорядоченью подлежало», выбившиеся из ритма слово – фальшиво. Оно – рвет линию связи, нарушает ток жизни.

     Упорядоченные, строго определенные словом, ритмически организованные факты – это лицо самой правды.

     О ритме в разных аспектах – от ритма времени и человеческой жизни до мигания маяка и ритма стихотворения – Слуцкий пишет очень часто.

     Стихотворение «Белые руки»

     С мостков, сколоченных из старой тары,

     но  резонирующих на манер гитары,

     с мостков, видавших всякое белье,

     стирала женщина белье.

     …Казалось, что закат за тем горит

     и ветер нагоняет звезды снова,

     чтоб  освещать и стирки древний ритм,

     и вечный ритм течения речного.

     Над белой пеной мыла, белой пеной

     реки, белея белизною рук,

     она то нагибалась постепенно,

     то  разгибалась вдруг.

     Белели  руки белые ее,

     над белизною белья белели руки,

     и бормотала речка про свое:

     какие-то особенные звуки 

     Поистине, как сказал Слуцкий, «стих не только звучит. Обязательно – значит. Необходимо - звучит». Звучание, соответствующее смыслу, безоговорочное требование Слуцкого к поэзии – ее закон. Это – обобщающий эпический принцип, связанный с миропониманием поэта и с его природной чуткостью.

     На  стихотворении «Белые руки», кажется, можно было бы показать едва ли не все слагаемые поэтики Слуцкого, ее содержательных и формальных элементов.

     Прежде  всего, это его тема – непритязательный, обыденный, повторяющийся факт. Он взят с грубой прямотой и определенностью: не просто белье, тем более не батистовое или кружевное, но «исподнее и  тельное». Одним словом – белье для всех, ежедневное, заношенное, грязное.

     Далее. Речь идет о главном – работе, которую нельзя не делать, которая  есть условие жизни и естественное состояние человека. И производится она не на мраморном пьедестале, а на шатких и неудобных мостках «из старой тары». Но работа как закон человеческого бытия, как его суть не только обязательна и трудна, но и красива. Поэтому с самого начала она музыкально инструментована. «Старая тара» начинает резонировать гитарным перебором: «на манер гитары», с какой легкостью, лихостью, ловкостью несутся эти гитарные «стар» - «тар» - «рез» - «нир» - «нер» - «тар».

     Но  работа не игра. Работа есть работа –  и как тяжело, с каким пониманием звучат идущие вслед данные параллельные строчки: «видавших всякое белье» - «стирала женщина белье».

     Так и течет работа в радостном  музыкальном ритме. Читаем дальше мелодию: «над белой пеной мыла, белой пеной реки, белея белизною рук». И – тяжелом мускульном усилии труда: «то нагибаясь постепенно, то разгибаясь вдруг».

     Однако  Слуцкий не натуралист, не пейзажист. Он стоит на факте, но не делает с него фотографии или слепка. Все это действительно включено в социальный круговорот: «с мостков, видавших всякое белье». В круговорот истории: «стирки древний ритм», в круговорот природы: «вечный ритм течения речного».

     Все стихотворение звучит необыкновенно  богато. Ритм накладывается на ритм. Один ряд звучания усиливается и  поддерживается другим, пока частная  тема не окажется в мощном поле истории, природы, вечного времени. Так мы прикасаемся к лирическому нерву поэзии Слуцкого, к ее внутреннему слою, где царит особый ритм, где есть свой всеохватывающий закон.

     Очень часто в первой строке идет в наступление  звук (внутренние рифмы, аллитерации, фонетические подобия): «Белье теперь не белое...»; «Грехи и огрехи» ; «На пророка бывает проруха» ; «Сорок сороков сорокалетних»; «Утро брезжит, а дождик брызжет...»; «Хан был хамом, большим нахалом...». Любил Слуцкий тавтологии (повторение тождественных по смыслу слов) в самом начале поэтического текста: «Горлопанили горлопаны...»; «Государи должны государить.»; «Мы связываем связь времен...».

     «В традиционном смысле, - писал Межиров, - стих Слуцкого немузыкален. Но, поэт крупного таланта, он одухотворил стихи собственной неповторимой музыкой, выковал ямбы из неподатливого материала, тяжко раскачал ритм, наполнил паузы своим строгим звучанием».

     Лексические и стилевые особенности.

     Лексика Слуцкого конкретна и парадоксальна. С одной стороны – словарь  пушкинской эпохи, с другой – масса слов и словечек «современности, нынешнести, сегодняшнести», создавая своеобразную энциклопедию советской жизни, поэт ввел в свою речь массу советизмов – все эти областные активы, и расширенные бюро, и председатели райисполкома, и политруков, и месткомы, и ЖЭКи. К его поэзии в нашем веке понадобятся обширные и толковые комментарии, как к «Евгению Онегину», - многие приметы канувшего времени, его быта, его институтов, его иерархии скоро станут историзмами и архаизмами.

     Поэт  Борис Слуцкий был в равной мере традиционалистом и новатором. В его стихах – обилие державинских и пушкинских реминисценций, причудливо смонтированных с общим новоязом и персональными неологизмами. Известно, что ближайший друг Слуцкого по Харькову, давший ему в юности мощный поэтический толчок, - Михаил Кульчицкий любил в раннюю пору в качестве упражнения переписывать баллады Жуковского языком и ритмом Маяковского. Если воспринять это как метафору  нелицеприятной творческой преемственности, то нечто подобное сделал в дальнейшем и Слуцкий. Он «переписал» русскую поэтическую классику на языке выпавшего  ему времени. Так возник обогащенный рядом стилистических превращений, новый – уникальный и независимый  - мир. 

     Сниженная лексика, груз фактов и доводов, исключительная социологическая насыщенность, которая была бы тяжела даже для повести или романа, компенсируется усилием других элементов стиха, исключительным чувством ритма, инструментовкой, игрой сложнейших повторов и звуковых перекличек, где все имеет значение – фонетическая близость слов, цепочки изощренных рифм, игра омонимов.

     Слуцкий ставит перед поэзией задачи, часто  непосильные даже для художественной прозы, и все-таки не роняет достоинство  стиха. Нарушив один из его законов, усиливает действие других так, чтобы ощущалась грубоватость и небрежность обыденной речи, подчеркивает полнейшую ее непринужденность и естественность, и в то же время строит стих, с особой наглядностью демонстрируя ритмический свой узор, звуковую необычайность, гармонирующие линии и контрастные пятна.

     Его стих иногда звучит глухо, хрипло. В  нем нередко подчеркнуты согласные. Выстраиваются длинные цепи омонимичных или очень близких по звучанию, однотипных рифм, замыкающих уплотненные смыслом строчки.

     Долго играет долгоиграющая,

     долго словно поездка на долгих.

     Дол и гора еще.

     Дол и гора еще.

     Долго.

     Поэт, расширяя поэтический словарь за счет слов и оборотов, издавна считавшихся  непоэтичными (язык делового документа, военные команды и приказы, фразеологизмы, просторечия (сперва, покуда), жаргоны (товарищ, партком), профессионализмы, всегда работал на зыбкой грани поэзии и прозы: “Слуцкий научил меня тому, что и прозаизированный стих может оставаться поэзией” (Е.Евтушенко). Приведем выразительный пример на этот счет:

     Расстреливали Ваньку-взводного за то,

     что рубежа он водного не удержал, не устерег.

     Не  выдержал. Не смог.

     Убег.

     Бомбардировщики бомбили и всех до одного убили.

     Убили всех до одного, его не тронув одного.

     Он  доказать не смог суду

     что взвода общую беду

     он  избежал совсем случайно.

     Унес  в могилу эту тайну.

     Удар  в сосок, удар в висок,

     и вот зарыт Иван в песок,

     и даже холмик не насыпан

     над ямой, где Иван засыпан.

     до  речки не дойдя Днепра,