Гражданская война в литературе поэтов 20 века

         Следовательно, первая и вторая  части «России, кровью умытой» - это два момента в развитии революции, связанные между собой по принципу исторической последовательности.

          Идейно-содержательный центр романа  определяется авторским интересом к тому историческому промежутку, когда старая государственность уже рухнула, а новая только еще набирает силу. В результате время и пространство «России, кровью умытой» наполняется борьбой различных социальных сил, идей, настроений.

          Страна вздыблена. Ощущение драматизма  и величия Артем Веселый создает активностью речевого стиля, эмоциональной напряженностью сюжета повествования.        

         Главы первой и второй частей открываются авторскими фольклорно стилизованными зачинами:

• «В России революция – дрогнула мати сыра-земля, замутился белый свет…»;
• «В России революция, вся Россия – митинг»;
• «В России революция, вся Россия на ножах»;
• «В России революция – по всей-то по Расеюшке грозы гремят, ливни шумят»;
• «В России революция, вся-то Расеюшка огнем взялась да кровью подплыла»;
• «В России революция – пыл, ор, ярь, половодье, урывистая вода»;
• «В России революция – деревни в жару, города в бреду»;
• «В России революция – вспыхнуло пламя и повсюду прошлося грозой»;
• «В России революция – ото всего-то света поднялась пыль столбом…»;
• «В России революция – кипит страна в крови, в огне…».

          Неся в себе память об эпической архаике, зачины задают речевому стилю романа традицию торжественной приподнятости повествования, создают ощущение потрясенности происходящим. Вместе с тем к пласту фольклорной стилизации сюжет повествования не сводится. Представление о том, как живет и развивается взорванная революцией действительность, читатель получает с разных сторон, как бы от разных людей, иногда через видение близкого к автору повествователя.        

           Семнадцатый – начало восемнадцатого года: по России разливается половодье разрушительной ненависти. Возникает страшный в своей простоте рассказ рядового солдата Максима Кужеля о том, как на митинге, на позициях Турецкого фронта, был убит командир: «Раздергали мы командировы ребра, растоптали его кишки, а зверство наше только еще силу набирало…»

        Это и в самом деле только  начало. Дальше последует ряд  эпизодов, в которых расправы над людьми, олицетворяющими ненавистный царский режим, становятся системой, устойчивой линией поведения, так сказать, привычным делом – настолько привычным, что убийство даже большую толпу любопытных собрать не в состоянии, - неинтересно, видали, знаем:

        «В вокзальном садике три толпы.  В одной – играли в орлянку,  в другой – убивали начальника  станции и в третьей, самой  большой толпе, китайчонок показывал  фокусы…»

         «Чернобородый большой солдат, расталкивая  народ и на ходу обсасывая последнюю куриную ногу, коршуном летел добивать станции начальника: говорили, будто еще дышит».

        Преобладают, как мы видим,  центробежные тенденции бытия  – стремление опрокинуть и  растоптать всю прежнюю жизнь.  Не осталось  никаких ценностей – все идет под отрицательным знаком.

         Это еще истоки – повествование  только-только набирает высоту. Характерно, однако, что в сюжете романа матросская корабельная республика выступает как эпизодическое явление, как кратковременное воинское братство, не имеющее, по мысли Веселого, социальной перспективы в качестве самостоятельной организующей силы: вместе с гибелью флота кончается существование корабельной республики; под влиянием большевика слесаря Егорова, в ответ на его «краткое и простое слово», моряки записываются в отряд и отправляются на фронт, в ряды Красной Армии.

         Драматическую сложность социального бытия в переходный период Артем Веселый раскрывает в симметрически друг другу соответствующих эпизодах первой и второй частей. Противоречия разделяют казаков и переселенцев на Северном Кавказе, богатых и бедных мужиков в заволжском селе Хомутово, голодные города и относительно сытую деревню.

         Вернувшиеся с фронта солдаты  мечтают перераспределить кубанские  земли на основе равенства, поскольку «богатый край, привольная сторонушка» вмещает в себя казачью сословную сытость и рядом – приниженное существование пришлых мужиков. В одной и той же станице казаки и пришлые селятся врозь, взаимно обособляясь по принципу: бедность – богатство.

         «На казачьей стороне – и базар, и кино, и гимназия, и большая благолепная церковь, и сухой высокий берег, на котором по праздникам играл духовой оркестр, а вечерами собиралась гуляющая и горланящая молодость. Белые хаты и богатые дома под черепицей, тесом и железом стояли строгим порядком, прячась в зелени вишневых садочков и акаций. Большая вешняя вода приходила к казакам в гости, под самые окна».

        В романе не случайно композиционно  соотнесены финал главы «Горькое  похмелье» (первая часть) и главы «Хомутово село» (вторая часть). Вывезли белые Ивана Черноярова на базарную площадь, чтобы повесить: «До самой последней смертной минуты он обносил палачей каленым матом и харкал им в глаза». Таков итог «Горького похмелья». В главе «Хомутово село» сорвавшийся с привязи мирской бык по кличке Анархист вступает в нелепо-отчаянное единоборство с хлебным эшелоном: «Паровоз буксовал, устало отпыхивался, стонал и с таким трудом тащил свой хвост, что продвигался, казалось, не больше одной сажени в минуту. Анархист хлыстал себя по бокам тяжелым, как канат, хвостом с пушистой маклышкой на конце, метал копытами песок и, пригнув до земли голову, со смертельным ревом стремительно бросался встречь паровозу и всаживал могучие рога в грудь паровозу… Уже были сбиты фонари, обмят передок, но паровоз – черный и фырчащий – наступал: на подъеме машинист не мог остановить. …Из-под чугунного колеса брызнула белая кость. Поезд прошел Хомутово, не останавливаясь, - на подъеме машинист не мог остановить…».

        Обратим внимание на дважды повторенное «на подъеме машинист не мог остановить» - это сигнал о том, что действует закон исторической неизбежности. Носители новой государственности вступают в трагическое противоречие с кормильцами огромной страны, представителями «земляной силы», сторонниками «третьего пути». Страшное в своей бессмысленности единоборство быка с паровозом подготавливает эпизод, в котором повстанцы куют «копья, дротики, крючья и багры, которыми и вооружалось чапанное воинство». Это средневековое снаряжение так же бессильно против технически оснащенной новой власти, как бессилен бык Анархист сравнительно с механической силой паровоза. Трагический финал судьбы Ивана Черноярова и гибель Анархиста под колесами идущего на подъем паровоза символичны: бросая взаимный отсвет друг на друга, оба эпизода вместе с тем проецируется на развитие эпического действия в целом – подготавливают поражение «соломенной силы», пытающейся и не могущей найти для себя «третий путь».

         В умении  сказать горькую правду о жертвах трагического конфликта выявилась диалектическая емкость художественного видения Артема Веселого, вбирающая в себя как «жалеть нельзя», так и «не жалеть нельзя», если воспользоваться известным афоризмом из повести А.Неверова «Андрон Непутевый». В том, как гибнет оказавшийся в тупике Иван Чернояров, как попадает под паровозные колеса бык с многозначительной кличкой Анархист, как терпят поражение «чапаны», заявляет о себе сквозная авторская мысль, позволяющая говорить о «России, кровью умытой» как о романе трагического накала.

        Трагедийность  задана уже вводной главой «Смертию смерть поправ». Панорамное изображение всероссийского горя первой мировой войны предстает здесь как беда, обрушивающаяся на отдельные человеческие судьбы: «Горячая пуля чмокнула в переносицу рыбака Остапа Калайду – и осиротела его белая хатка на берегу моря, под Таганрогом. Упал и захрипел, задергался сормовский слесарь Игнат Лысаченко – хлебнет лиха его жинка с троими малыми ребятами на руках. Юный доброволец Петя Какурин, подброшенный взрывом фугаса вместе с комьями мерзлой земли, упал в ров, как обгорелая спичка, - то-то будет радости старикам в далеком Барнауле, когда весточка о сыне долетит до них. Ткнулся головою в кочку, да так и остался лежать волжский богатырь Юхан – не махать ему больше топором и не распевать песен в лесу. Рядом с Юханом лег командир роты поручик Андриевский, - и он в ласке материнской рос».

        Мы ничего  не узнаем больше о погибших  и об их семьях, но ритм задан: любая война страшна, противна  человеческой  природе, а война гражданская трагичнее вдвойне.        

         Показательны и  заключительные строки «России, кровью умытой»: «Страна родная… Дым, огонь – конца-краю нет!». В контексте произведения перед нами по-романному открытый финал: сюжет устремляется в экстенсивно развернутое будущее; жизнь выступает как принципиально не завершенная, не знающая остановок, находящаяся в постоянном движении вперед.

         Для того  чтобы сохранить и закрепить  «Россию, кровью умытую» именно как романное единство, Артем Веселый предпринимает смелую попытку вынести относительно завершенные индивидуальные судьбы и отдельные, тоже относительно завершенные в себе, судьбы социальных коллективов в особый раздел – «Этюды», которые, как уже было сказано, выступают в качестве своеобразной прокладки между первой и второй частями романа. Перед нами – цепь новелл, каждая из которых строится на фабульно исчерпанном событии.

        Грандиозная  метафора, вынесенная в заголовок  книги, проецируется и на панорамное изображение массовой жизни, и на крупноплановое изображение отдельных человеческих судеб. И заглавие, и подзаголовок («Фрагмент») выводили писателя к новым горизонтам безграничной действительности, предлагавшей новые художественные задачи. Неудивительно, что, выпустив книгу несколькими изданиями, писатель продолжал работать над ней. Артем Веселый хотел завершить роман боями на Польском фронте, штурмом Перекопа, предполагал ввести в роман образ Ленина, эпизоды деятельности Коминтерна…

        Осуществить  эти замыслы не удалось: писатель, как уже сказано, пал жертвой  беззакония. Однако можно с уверенностью  сказать: и в нынешнем, относительно  не завершенном виде, роман состоялся.  Он открывает нам размах «простонародной  революции», ее  трагические коллизии и ее надежды.

        Ни  один писатель тех лет не обладал такой могучей уверенностью в своей речи – речи, непосредственно воспринятой от народа. Слова нежные и грубые, грозные и одухотворенные соединялись в отрывочные периоды, как бы вырвавшиеся из уст народа. Грубость и подлинность некоторых выкриков отталкивали любителей изящной прозы тургеневского стиля. Поэтому замечательная эпопея «России, кровью умытой» не вызвала длительных дискуссий и глубоких оценок, служа скорее всего примером революционно-стихийной удали, а не совершенно новым литературным явлением. Артем Веселый пытался, и не только пытался, но и осуществлял роман без героя, вернее с массовым героем, в котором соединялась такая множественность черт народов, образовывавших население бывшей Российской империи, что не было возможности воспринять эти черты как объединяющие кого-нибудь одного. Ни у кого из известных мне писателей прошлого и настоящего не было такой свободы выразительной речи, такого бесшабашного и вместе с тем волевого ее провозглашения. По-моему, Артем Веселый мог бы стать совершенно невиданным и неслыханным советским писателем, открывавшим дорогу всему языку, всем чувствам  народа без прикрас и преувеличений, без педагогических соображений, что дозволено в строении и стиле произведения.

        Много лет имя Артема Веселого нигде не упоминалось, его книги были изъяты из государственных библиотек, выросли поколения, слыхом не слыхавшие об этом писателе.

        В 1988 году Гослитиздат выпустил однотомник Артема Веселого, с тех пор его произведения – и прежде всего «Россия, кровью умытая» - издавались не раз и у нас в стране, и за рубежом, многие читатели заново открывают для себя Артема Веселого. Об этом написал в 1988 году Валентин Распутин: «Проза Артема Веселого была для меня откровением еще в мое студенческое время. Нынче я перечитал ее. Немалая часть советской классики со временем очень заметно стареет, этой книге подобная судьба не грозит, потому что это и талантливая и во многом современная книга».

Творчество Бориса Андреевича Лавренева (Сергеева) также весьма своеобразно представляет советскую ветвь русской литературы. Он – среди тех, кто искренне видел в круговерти эпохи мучительное, но неизбежное рождение нового, более справедливого мира. В произведениях Лавренева энергично представлена революционная романтика с её ожиданием немедленного земного счастья. Центральный образ – это разгулявшаяся стихия. Как сказано у Лавренева – «беснующийся, пахнущий кровью, тревожный ветер». Писатель мастерски владел ярким и эффектным словом. Это видно в его произведениях «Ветер», «Сорок первый», «Рассказ о простой вещи», «Седьмой спутник», «Срочный фрахт».        

          Но вот что поразительно. Замечательная повесть Лавренева «Сорок первый», написанная в Ленинграде в ноябре 1924 года, со всей силой показывает, что победителей в гражданских войнах не бывает. Страдают и те и другие, и «наши» и «не наши». Разве стала счастливей рыбачка Марютка, боец Красной Армии, убив пленного поручика, белого офицера Говоруху-Отрока, которого успела полюбить? «Внезапно он услыхал за спиной оглушительный, торжественный грохот гибнущей в огне и бури планеты. <…> Она шлепнулась коленями в воду, попыталась приподнять мертвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким, гнетущим воем:

       - Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!»

Вот он, эпиграф ко всем гражданским  войнам – плач над телом «смертельного  врага»!

        Повесть «Сорок первый» впервые была напечатана в газете «Звезда» в 1924 году. Лавренев стал одним из популярных молодых советских прозаиков, и каждое новое произведение его встречалось с живейшим вниманием. Первый редактор ленинградского журнала «Звезда», известный впоследствии советский дипломат И.М.Майский вспоминал о том, как появилась эта повесть в журнале, ставшем для писателя близким и родным. «Как-то раз, уходя домой из редакции, я захватил с собой несколько рукописей. Я довольно часто так делал, ибо читать рукописи в редакции было трудно: вечно отвлекали телефоны, административные работы, а главное, разговоры с приходящими авторами. После ужина я сел за письменный стол и стал просматривать взятые с собой материалы. Две-три рукописи показались мне скучными и бесталанными – я отложил их в сторону. При этом подумал: «Неудачный день – не нашлось ни одной жемчужины». Нерешительно взялся за последнюю, еще оставшуюся рукопись: что-то она мне даст? Перевернул первую страницу и увидел заголовок «Сорок первый» - он меня заинтересовал. Вспомнил, что рукопись принес высокий худощавый шатен лет тридцати, который недавно приехал в Ленинград из Средней Азии. Я стал читать, и вдруг какая-то горячая волна ударила мне в сердце. Страница за страницей бежали передо мною, и я не мог от них оторваться. Наконец дочитал последнюю фразу. Я был восхищен и взволнован. Потом схватился за телефон и, хотя было уже около двенадцати часов ночи, сразу же позвонил Лавреневу. Поздравил его с замечательным произведением и сказал, что пущу его в ближайшем номере «Звезды». Борис Андреевич был обрадован и вместе с тем несколько смущен…