Акунин-класик

Однако связью с  “большой” литературой XIX века “фандоринский” цикл и вправду держится. Герой  “высокой” литературы XIX века —  характер, развивающийся под влиянием обстоятельств. Сыщик же в детективных  романах всегда неизменен, как маска. Так вот: Фандорин в акунинских романах мужает, приобретает жизненный опыт, меняется. Как далеко уходит почти за тридцать лет своей литературной жизни (первое дело — 1876, последнее — 1905) Эраст Петрович от того румяного юноши, каким мы встречаем его в начале “Азазеля”! Цикл, в котором изображается эволюция главного героя на фоне сцен повседневной жизни разных слоев общества, — достояние не детектива, а романного цикла со сквозным персонажем — достоянием “высокой” литературы (ср. “Человеческую комедию” Бальзака). В русской классике эта форма, впрочем, не прижилась.

Избыточны для детектива  и те четко выписанные характеры, которыми наделены персонажи: молоденькая  девушка, увлеченная нигилизмом (Варенька Суворова в “Турецком гамбите”), чинный великокняжеский дворецкий Зюкин (“Коронация”), подросток — бывший вор с Хитрова рынка (Сенька Скориков в “Любовнике Смерти”), юная провинциалка-декадентка, а рядом с ней — прозектор и по совместительству осведомитель (Маша Миронова-Коломбина и доктор Ф.Ф. Вельтман в “Любовнице смерти”). Избыточна для детективного жанра и установка на детальную прорисовку нравов и передачу духа времени.

Но есть в “фандоринском” цикле черты, и впрямь издавна  характерные для поэтики детектива, — например, межтекстовые связи  по принципу: если в первом романе появится некто, то он обязательно умрет во втором (граф Зуров и Анвар-эфенди) или в четвертом (Ахимас), или ложная смерть героя (мнимая гибель Фандорина в “Коронации” от рук д-ра Линда подобна мнимой гибели Шерлока Холмса от рук профессора Мориарти). Правда, в отличие от Артура Конан Дойла Борис Акунин создает иллюзию гибели Фандорина чисто композиционными средствами: помещает в начале романа поток мыслей Зюкина, думающего, что на дно оврага упал убитый Фандорин, а не доктор Линд в фандоринском одеянии. Так создатель “Приключений Эраста Фандорина” в очередной раз демонстрирует свое сугубо писательское мастерство — владение техникой композиции... Так, подобно иллюзионисту, демонстрирующему разинувшей рты публике механизм своего непревзойденного фокуса, создатель “Приключений Эраста Фандорина” показывает читателям литературную, а не “жизненную” природу собственных текстов.

Но венец композиционного  мастерства — двойчатка “Любовники смерти”, параллельное развитие двух сюжетов в двух романах, причем главные персонажи одного из двух произведений (Коломбина, Сенька, доктор Ф.Ф. Вельтман) становятся случайными прохожими или минутными знакомыми для персонажей другого [13]. Декадентская, символистская тема мифологизированной смерти (“Любовница смерти”) возникает и в парном романе “Любовник Смерти” — но в антураже “горьковского” быта Хитровки; декадентские мотивы влекущей смерти превращаются в реальную женщину по прозвищу Смерть, навлекающую гибель на любовников. На Хитровке действует Упырь — отнюдь не нечистая сила, не символ, каков упырь для Коломбины, а главарь “организованной преступной группировки”, — однако перегрызающий, как подобает настоящему упырю, горло бандиту-сопернику (“Любовник Смерти”). Два текста рождают истинную полифонию, их сплетение заставляет вспомнить “музыкальную” поэтику композиции у символистов, в частности — симфонии Андрея Белого. Два сюжета — декадентский и “хитровский” — цепляются друг за друга, как шестеренки, и изящное авто Фандорина отправляется в свой первый и, могло бы показаться, последний пробег.

На дворе 1900-й год. XIX век кончился или кончается  — все зависит от того, как  считать. Проект вроде бы закончен, все стратегии испробованы и  иронически обнажены. Фандорин избежал  множества смертей. Но от руки автора ему не уйти. “И здесь героя моего, / В минуту счастья для него, / Читатель, мы теперь оставим, / Надолго... Навсегда... За ним / Довольно мы путем одним / Бродили по свету. Поздравим / Друг друга с берегом. Ура! / Давно б (не правда ли?) пора!”

* * *

Впрочем, Борис Акунин на большом турне Фандорина точки решил не ставить. В первой части романа “Алмазная колесница”, на сегодняшний день завершающего цикл, действие выходит за пределы нежно любимого сочинителем XIX столетия: идет русско-японская война, близится октябрьское восстание в Москве. 1905 год, как ни отсчитывай концы и начала веков, — это уже век ХХ. Причем Борис Акунин читателям никаких гарантий не дает, что этот роман — действительно самый последний из “фандориниады”. В одном из интервью об “Алмазной колеснице” автор сказал так: “Сейчас я пишу свой шестнадцатый детективный роман про Эраста Петровича Фандорина — “Алмазная колесница”. Это возвращение к жанру чистой беллетристики, развлекательной, авантюрной литературе. И думаю, что этот роман станет у меня последним или я возьму очень продолжительный тайм-аут” [14].

Возможные улики оставлены  и в другом интервью, в котором  творец Фандорина неизменно и  твердо уклоняется от нескромных вопросов журналистки: что делал г-н Фандорин 25 октября 1917 года, как он эмигрировал и т. п. [15] Холодное молчанье автора, может статься, — не только естественная реакция на докучливость журналистки. И не только воплощение бартовской мысли о том, что всякий автор теперь скорее мертв, чем жив: пусть-де Эраст Петрович живет сам по себе, а отец (литературный) за сына-сироту не отвечает. Кроме всего этого, Борис Акунин еще и оставляет себе маленькую лазейку: не все пути отступления отрезаны, и Фандорин еще подивит и порадует нас.

И все же “Алмазная  колесница” не в меньшей степени, чем дилогия “Любовник Смерти”/“Любовница смерти”, способна быть завершающим романом. Да, рубеж 1900—1901 годов в последнем романе пересечен, но для Бориса Акунина это не переход через Рубикон и не прощание с проектом цикла повествований о XIX веке. В конце концов, некалендарный ХХ век начался, как известно, в 1914 году. Но и 1905 год, грозивший России Порт-Артуром, Цусимой, 9 января и боями на Красной Пресне, может быть, с не меньшим правом претендует на роль исторического рубежа. В нем все есть: и проигранная война, и “мини-революция”...

Кроме того, хронологические  обещания сочинителя в “Алмазной  колеснице” не так уж и нарушены: действие второго тома, куда более  объемного и в смысловом отношении  более важного, чем первый, относится  к году 1878-му — самый что ни на есть XIX век.

Том второй “Алмазной  колесницы” — как бы экспозиция ко всем романам цикла, кроме трех первых — “Азазеля”, “Турецкого гамбита” и “Левиафана”. Отчего так грустен  Эраст Петрович, вернувшийся из Японии, в “Смерти Ахиллеса”? Ответ в  “Алмазной колеснице”: потерял возлюбленную. Откуда у него взялся преданный слуга Маса? Ответ в “Алмазной колеснице”: Фандорин спас его от смерти и, главное, от бесчестия. Как и благодаря кому акунинский герой изучил японские боевые искусства? Ответ в “Алмазной колеснице”: отец его возлюбленной, непобедимый вождь ниндзя, обучил им Фандорина [16].

Обнаруживаются во втором томе “Алмазной колесницы” при пристальном осмотре и  связи с первыми тремя “фандоринскими”  романами. К молодому вице-консулу  по-прежнему благоволит сам Лаврентий Аркадьевич Мизинов (а за что — про то читатель “Азазеля” и “Турецкого гамбита” знать должен). Привез с собою Эраст Петрович в Японию большие часы напольные (а откуда те часы — знают плававшие-путешествовавшие на “Левиафане”).

“Алмазная колесница” замыкает цикл в прочное кольцо. Неправда, что трагедия в истории повторяется как фарс. В истории жизни Фандорина это не так. Погибла его первая любовь, его невеста, бедная Лиза Эверт-Колокольцева, погибла его вторая любовь, мать его ребенка, прекрасная Мидори О-Юми. (На самом деле не погибла — но Эраст-то Петрович об этом ведать не ведает, равно как и о рожденном ею сыне.) А в конце первой части романа он своего сына, японского шпиона-диверсанта “штабс-капитана Рыбникова”, выслеживает и ловит, чем обрекает на неизбежное самоубийство. (Но о том, что противник — его дитя, он так никогда и не узнает...) В “Алмазной колеснице”, благодаря композиции этого диптиха, время повернуто и обращено вспять. Из года 1905-го в год 1878-й. Из эпохи, когда Япония обрела силу и мощь, — во времена, когда само обсуждение такой возможности вызывает у большинства персонажей-европейцев только скептическую ухмылку. (Кстати, в русско-японской войне русской армией в Маньчжурии командовал генерал Куропаткин, что когда-то был начальником штаба у Скобелева, — с ним Фандорин познакомился на страницах “Турецкого гамбита”.)

И наконец, только в  “Алмазной колеснице” Борис Акунин, по совместительству Григорий Чхартишвили, смог показать публике весь свой профессионализм  востоковеда. Это прежде свои специальные познания писатель мог выказать, лишь описывая слегка “японизированного” Фандорина и его спасительную “тень” — слугу Масу. Действие второго тома “Алмазной колесницы” разворачивается в Стране восходящего солнца, сакэ и самураев, и здесь сочинитель чувствует себя как рыба, резвящаяся в воде и еще не выловленная для суши (или, правильнее — для суси).

И еще. Только в “Алмазной  колеснице” Борис Акунин раскрывает перед давно заинтригованной  публикой тайну своего псевдонима: оказывается, что по-японски “акунин” означает “злой человек, не лишенный определенных принципов”. Правда, теперь приходится гадать, почему Акунин — акунин. То ли потому, что он искусно пишет про кровь и смерть, то ли потому, что он и есть самый главный враг, “злой человек” для Фандорина. От Акунина ведь все зависит: захочу — поставлю запятую, и будет жить Эраст Петрович, захочу — поставлю “точку пули” в конце очередного романа. Был человек — и нет человека. Пописали...

А почему зовут “злого человека” “Борис” — не сказано. Может, это слоган такой: “Борись, Акунин!”?

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЭРАСТ  ФАНДОРИН — 
ЧЕЛОВЕК, ГЕРОЙ, БРЕНД

Объединяет “Приключения Эраста Фандорина” фигура главного героя. Кроме него, ни один из персонажей “Азазеля”  или “Турецкого гамбита” — первых романов цикла — “не доживает” до 1900 года, до рубежа столетий, которым датированы события “двойчатки” “Любовник Смерти”/“Любовница смерти”. Иных уж нет, ибо их обрекло на небытие железное перо сочинителя, других, благополучно миновавших рубеж одного или даже нескольких текстов, господин сочинитель хладнокровно убил: кого посредством пистолета (как Зурова в “Турецком гамбите” и Ахимаса в “Смерти Ахиллеса”), кого при помощи раритетного яда (как генерала Соболева в “Смерти Ахиллеса”) или иных подручных средств (гири — как Ксаверия Феофилактовича Грушина в “Смерти Ахиллеса”, скальпеля — как Анисия Тюльпанова в “Декораторе”, второй повести из романа “Особые поручения”). Литературное бессмертие даровано, кажется, только самому Эрасту Петровичу Фандорину. Он и в огне не горит, и в воде не тонет. То американский корсет “Лорд Байрон” “для мужчин, желающих быть стройными”, смягчит удар ножа, направленный ему в печень наемным убийцей; то, как рояль в кустах, окажется на заднем плане граф Зуров, меткий, как пушкинский Сильвио, и сразит наповал негодяя Пыжова, с веселыми и милыми приговорками готовящегося отправить Эраста в мир иной; то в самый нужный момент свалятся на негодяйку Ренату Клебер, она же Мари Санфон, тяжеленные часы в виде Биг-Бена — приз, выигранный везучим Фандориным в лотерею и сильно смущавший и зливший своими безвкусицей и нелепостью (“Левиафан”). Не часы, а истинный deus ex machina! В другой раз именем спасительного Случая, а лучше сказать — Судьбы, будет для него имя подростка Сеньки Скорикова, который поразит фандоринского врага из револьвера (“Любовник Смерти”). Нипочем г-ну Фандорину, Неймлесу и Гэндзи тож, ни падение в потайные люки (“Любовница смерти”), ни поединок со “снайпером” мадемуазель Деклик, иначе — доктором Линдом (“Коронация”)...

Везение, неуязвимость — черта не столько героев детективного романа (условно говоря, “сыщиков”), сколько центральных персонажей романа авантюрного, приключенческого. Классические “сыщики” редко вынуждены демонстрировать свое мастерство в меткости или в японской борьбе; Фандорину приходится это делать на каждом шагу. На его месте трудно представить “классических” сыщиков — Арсена Дюпена, Эркюля Пуаро или тем паче мисс Марпл. Ну где этому забавному бельгийцу или старушке — божий одуванчик — сдавать экзамен на супермена или бойца элитных спецподразделений! А бедный Эраст вынужден это делать чуть ли не каждодневно. Правда, из “классических” детективов постреливать да и применять приемы восточных единоборств доводилось мистеру Шерлоку Холмсу, но не так же часто! Оружие “сыщика” — его ум, а не быстрые ноги, тренированное тело или острый глаз.

Удачливость Фандорина  отмечена еще в первом романе цикла, да как! Вот так о фандоринской счастливой планиде скажет его спаситель  граф Ипполит Зуров: “Есть в тебе что-то... Не знаю, печать какая-то, что ли. У меня на таких, как ты, нюх. Я будто нимб у человека над головой вижу, этакое легкое сияние. Особые это люди, у кого нимб, судьба их хранит, от всех опасностей оберегает. Для чего хранит — человеку и самому невдомек. Стреляться с таким нельзя — убьет. В карты не садись — продуешься, какие кунштюки из рукава не мечи. Я у тебя нимб разглядел, когда ты меня в штосс обчистил, а потом жребий на самоубийство метать заставил. Редко таких, как ты, встретишь” (“Азазель”, “Глава двенадцатая, в которой герой узнает, что у него вокруг головы нимб”).

Правда, чуть дальше Зуров  рассказывает Фандорину о некоем поручике Уличе, которого никакая пуля не брала, а проницательный читатель смекает, что здесь скрыта авторская  отсылка к поручику Вуличу из “Героя нашего времени”. А лермонтовский фаталист-поручик, помнится, умер не своей смертью... Но таков уж Борис Акунин. У него серьезный — с функциональной, конструктивной точки зрения — мотив неизбежно подвергнется иронии, станет двусмысленным. И таков постмодернизм, стратегию и тактику которого виртуозно использует создатель Фандорина [17].

Когда Борис Акунин на вопрос интервьюера: “Вы уже знаете, что Эраст Петрович будет делать в 1905 году, в 1917 году?” — отвечает: “Знаю. Но он человек такой опасной  профессии, что может взять да и погибнуть раньше, чем я планирую” [18], — он шутит. Фандорин, как и Достоевский в реплике кота Бегемота, бессмертен. Конечно, нимб над головой Фандорина узрел вечно не просыхающий болтун и фантазер, в числе литературных предков которого должны по праву числиться не только Сильвио или толстовский Долохов, но и личность менее презентабельная — помещик Ноздрев из поэмы “Мертвые души”. Но ведь жизнь подтвердила зуровскую правоту: Фандорин выигрывает во все мыслимые игры, включая шахматы, которые ему почти незнакомы (“Левиафан”), неудача в игре — бесспорный признак, что это мошенничество (повесть “Пиковый валет” из романа “Особые поручения”). Он не получает и царапины при дуэли через платок, а когда бросает монету, счастливый жребий выпадает только ему. “—У меня редкий дар, господа, — ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно свыкся. Очевидно, все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно не везло” (“Смерть Ахиллеса”, “Глава третья, в которой Фандорин играет в орлянку”).