Отечественная историография о трансформациях общественно-политической сферы накануне перемен

Своеобразие упомянутой дискуссии, помимо прочего, видится в том, что ведущие ее стороны были изначально убеждены (неважно, искренне или нет) в своей правоте. Поэтому привычному с советской стороны разоблачению «буржуазных фальсификаторов истории» у нас перестали уделять внимание. Однако с методологической точки зрения, на наш взгляд, напрасно. Так, в частности идея анализа советского строя через призму понятия «цивилизация» была озвучена именно в ходе этих «разоблачений», а отнюдь не в связи с более поздним отказом от формационного подхода, как иногда полагают. В.И. Касьяненко писал о «советском опыте созидания новой цивилизации», не развивая, впрочем, эту идею[77]. На необходимость ретроспективного анализа современной истории указывал другой исследователь, отмечая, что США и в прошлом с трудом привыкали к реальностям[78].

Примечательна «борьба с фальсификаторами» и в том смысле, что некоторые ее активные (но, видимо, не твердых убеждений) участники позднее перейдут в противоположный политический и научный лагерь[79]. Тем самым более понятной становится и последующая эволюция историографии вопроса. Используемая в борьбе категория реального социализма могла трактоваться как указание на различие между восприятием советского строя и теорией социализма, что позднее стало не только научной, но и общественной проблемой. В.С. Лельчук отмечал, что советологи используют лакуны, «белые пятна», обходимые отечественными историками, а те (вернее та их часть, которая занималась «критикой»), вынуждены были искать свои аргументы, в какой-то мере признавая правоту критикуемых[80].

Плодом столь шаткого равновесия стала концепция, которую условно можно назвать концепцией "отдельных недостатков". Терминология кризиса (в т.ч. экономического) категорически отвергалась[81]. Самое простое объяснение данного факта можно дать, апеллируя к идеологическому прессингу в отношении науки (что само по себе, конечно, очевидно). Но, как представляется, необходимо учитывать и другую сторону вопроса. Ведь советская система, рожденная в экстремальных условиях и лишь недавно вышедшая из них (если в качестве исходного пункта рассматривать завершение послевоенного восстановления), впервые могла быть описана в категориях некой "нормальности". На этом фоне даже усиливающиеся серьезные негативные явления преподносились как временные, вполне преодолимые трудности.

В ряде работ прослеживается поиск дефиниций для определения характера противоречий. Так, авторы одного из трудов признают возможность не антагонистических, но "острых", по их выражению, противоречий при социализме[82].

В более позднем издании философской направленности отмечается дискуссионность вопроса о противоречиях при социализме по причине затруднительности выявления основного противоречия. Новым же в таком взгляде можно считать то, что наряду с классическим для марксизма противоречием между динамичными производительными силами и отстающими от них производственными отношениями было признано и существование противоречия между ростом потребностей людей и возможностями их удовлетворения[83]. Тем самым отечественная социальная философия вполне легально сформулировала одно из реальных противоречий советского предперестроечного общества. В основе его выявления находится понятие социального интереса. Некоторая ограниченность такого подхода появилась в том, что анализу подлежали интересы, находившиеся преимущественно в материальной сфере общественных отношений, что можно считать следствием узко понятого марксизма.

Едва ли имеет смысл в рамках советской историографии ставить вопрос о потенциале советской системы в 80-е гг. ХХ в. Но и за обилием лозунговых фраз о "неисчерпаемых возможностях социалистического строя" при непредвзятом подходе можно заметить рациональное начало. Так, при анализе функций развитого социалистического общества авторы многих работ отмечают необходимость полного раскрытия всех преимуществ и движущих сил социализма[84]. Тем самым фактически признавалось, что система имеет неиспользованные ресурсы. Причем речь шла не только о возможности роста количественных показателей, но и о совершенствовании качественных характеристик (наподобие «повышения творческой активности трудящихся», «укрепления самостоятельности Советов» и т.п.). Впрочем, дальнейший научный анализ в этом направлении практически не велся и лишь повторялись призывы партийных форумов к большей ответственности, дисциплине и т.п.

Таким образом, данный анализ показывает, что в основе заблуждений советской исторической науки лежат, прежде всего, политические воздействия. Что же касается избранной методологии, то все относительно значимые выводы сформулированы с серьезным обоснованием. Можно считать, что на сощ1альное поведение акторов советской системы в период «перестройки» гораздо большее воздействие оказала не официальная советская идеология, а именно методология, приподнявшая план[85] общественных ожиданий. Но в последующий период, с началом преобразований, методологический арсенал советской историографии в определенной степени оскудел, что будет показано ниже.

В исследованиях постсоветского периода экономическая подсистема общественного строя в СССР рассматривалась в работах многих авторов. Основное внимание исследователей, как и на предыдущем этапе историографии, уделяется всё же анализу внутренних факторов состояния советского общества.

В этом прослеживается сходство в подходах между историками либерального и «левого» направлений. Однако в выводах наблюдаются существенные различия даже в рамках одного направления.

Особенно это проявляется в работах представителей «левого» направления. Одни исследователи считают, что СССР, несмотря на отдельные проблемы, находился в 1965-85 гг. в состоянии благополучия, ссылаясь на «динамику множества показателей»[86]. Другие, характеризуя советский строй как государственный капитализм, отмечают исчерпанность этой модели к изучаемому периоду и необходимость глубоких перемен[87].

С позиций либеральной модели отечественной истории уровень развития советского общества оценивается как индустриальный, что подтверждается соотношением объемов продукции промышленности и сельского хозяйства. При этом иногда делаются оговорки, что социалистическая модель лишь наложилась на традиционные экономические отношения[88]. Советское общество, по мнению другого исследователя, оставалось полугородским, несло на себе печать промежуточности, маргинальности[89].

Именно из этой характеристики выводятся черты советской системы, приведшие в итоге к ее распаду. Сопоставление ее с западным аналогом позволяет обнаружить сходство в индустриально-этократическом варианте общества. Правда, в СССР с упором на вторую часть этой фopмyлы[90].

Но для объяснения причин кризиса довод о «маргинальности» явно недостаточен. Ведь из-за этого должно быть обречено любое общество с «полугородским» населением. Тем более, что любое индустриальное общество рано или поздно проходит эту стадию и не обязательно разваливается.

По мнению авторов термина, эти («полугородские») люди довольно быстро обнаружили отсутствие навыков самостоятельного участия в общественной жизни, недостаточную гражданскую зрелость. Но подобный аргумент требует сопоставления с известными и очевидными фактами: именно город через различные институты (КПСС, Советы, комсомол, профсоюзы, общественные поручения) интенсивно вовлекал граждан в общественную жизнь, иначе чем объяснить, что и последовавшая затем «перестройка» развивалась в основном в городских центрах.

«Советская урбанизация не сопровождалась также формированием полноценной городской среды, ростом динамичного, инициативного и экономически независимого среднего класса», - еще один тезис авторов. Здесь, на наш взгляд, нечеткость в определении смыслового содержания одних понятий сопровождается заимствованием терминологии западной культуры. Без ответа, впрочем, остается вопрос, оттуда же взялась «перестройка», если не было этих активных сил? Ведь именно торможение системой неизбежно идущего их роста и стало одним из факторов перемен.

Внутренне противоречивым представляется и такой вывод: «многие годы советское общество было одним из самых мобильных в мире... В то же время, в силу сохранявшегося все годы Советской власти внеэкономического принуждения, оно оставалось по существу сословным». С точки зрения социальной теории представляется нелогичным трактовать любое общество (в т.ч. и советское) как и мобильное, и сословное одновременно.

Имеют место и рассуждения вневременного характера. Так, указывается на замещение правового закрепленного социального статуса идеологическим и партийным, хотя очевидно, что оно сложилось не накануне «перестройки». Человек перемещался вверх или вниз по социальной лестнице в зависимости от идеологической лояльности или партийности. Причем далее следует резкий переход к 1980-м годам и отмечается, что «особые функции социальных групп, их фактическое правовое неравенство вели к уничтожению «социальных лифтов», к всё большей замкнутости этих групп, превращению их в касты». Общий вывод также, на наш взгляд, не мотивируется достаточной аргументацией: «отягощенная грузом многочисленных неразрешимых противоречий, советская система оказалась объективно не готова к глобальным переменам в характере и тенденциях развития мировой экономики, человеческой цивилизации в целом, начавшимся на рубеже 50-60-х гг.»[91]. Тем не менее, при всей спорности содержательной части приведенного положения подчеркнем его ценность в плане, связанном с подходом к анализируемым явлениям через призму намечавшейся глобализации. Естественно, что приведенные оценки нацеливают исследователей на выявление характерных черт экономического состояния советской системы. Либеральные авторы, как и прежде, отличаются чрезмерным критическим настроем в отношении советской экономики[92]. Но намечаются и признаки более глубокого подхода, состоящего в смещении акцента на выявление внутренних связей и детерминант советской экономики.

Планирование рассматривается некоторыми специалистами всего лишь как некий стабилизирующий фактор, цели которого в обеспечении геополитической безопасности и социальной стабильности[93]. Примечательным здесь, на наш взгляд, является то, что вовсе не упомянута такая цель, как эффективность экономики. Поэтому можно говорить о принципиально ином угле зрения на сущность советской экономики. По В.Найшулю, экономика «развитого социализма» не была командной[94].

Дело в том, что на уровне отдельных связей советскую экономику следует рассматривать как сложный субстрат с неподконтрольными власти отношениями. Последние компенсировали недостатки планирования, активно используя элементы бюрократического (в терминологии автора) рынка. Рыночная экономика существовала, хотя и в особой форме, о чем говорили еще в 1970-е гг. Н. Верт со ссылкой на Т. Заславскую также указывает не на отсутствие рынка, а на отсутствие рыночного ценообразования, признавая при этом теневую экономику и ее полезность. Принципиальный порок системы в целом - невозможность деятельности не в общественном секторе[95].

Из этого вывода уже не делаются сенсации, т.к. бюрократизация рынка характерна для любого индустриально-этакратического общества, хотя в СССР она приобрела особые масштабы. При этом отмечается консервирующее воздействие бюрократического рынка на общество[96]. Тем самым так называемый "застой" получает объяснение с позиций внутренних закономерностей функционирования самой системы, позволяя не сводить интерпретацию лишь к ошибкам руководителей или "порочной сути" плановой экономики. С другой же стороны, механизмы реализации бюрократического рынка позволяют проследить истоки экономического транзита советской системы.

Одним из наиболее актуальных вопросов экономического состояния советского общества является оценка экономических реформ 1960 - начала 1980-х гг. Примечательно, что в существе этих оценок едины историки разных направлений.

Как и раньше, основное внимание в исследованиях уделяется анализу т.н. косыгинской реформы; мероприятия рубежа 1970-80-х гг. менее актуальны для исследователей. Причины такого состояния дел видятся в сохраняющемся стремлении специалистов обнаружить в получаемых реформах те результаты, которые им представляются наиболее предпочтительными. В то же время вопрос о реальных возможностях системы и действительных причинах «отторжения» реформ остается нераскрытым.

В этом плане западные исследователи иногда оказываются более точными в своих оценках.

Но и отечественные авторы постепенно пересматривают сложившиеся стереотипы, применяя иные, чем прежде, критерии определения результатов этих преобразований. Прежний подход к проблеме являлся сугубо экономическим и квалифицировал итоги реформ с точки зрения роста хозяйственной эффективности вне существующего социального контекста. Современные подходы в большей степени историчны. Способствовали этому в данном случае методы социологического и политологического анализа, использование категорий элит, групп интересов и др. Итоги экономических нововведений рассматриваются с позиций последующего транзита советской системы в целом. Реформа 1965 г. оценивается как позволившая различным группам хозяйственников реализовать отдельные интересы, но породившая новые линии противоречий. Реформа же 1979 г., означавшая "первые шаги в сторону "конвергенции", способствовала вымыванию дешевого ассортимента и иным негативным явлениям в сфере потребления. Именно бюрократический рынок, по В.Найшулю, нивелировал дисбалансирующие для экономики последствия новаций, реформ, структурных сдвигов. Очевидно, что ко времени начала "перестройки" сдерживающий потенциал бюрократического рынка признается исчерпанным.

Выводы.

В настоящем параграфе отмечается, что историографические оценки состояния советской экономики в первой половине 80-х гг. исходят, в первую очередь, из тезиса о неизбежной победе коммунистического строя.

Именно в этом исходном пункте исследования выдает себя идейно-политическая конъюнктура. Анализ состояния советского общества оценивается в зависимости от степени приближения его к идеалу. Об этом свидетельствует, в частности, структура отдельных трудов. Конечно, анализ состояния общества на основании сопоставления ситуации с неким идеалом как метод исследования появился не в советской историографии. Однако, данный метод практически не утратил своей привлекательности, хотя многие прежние идеалы потерпели крушение и им на смену поспешили прийти новые. Историографию того времени в значительной степени извиняет то, что объект ее исследования еще не стал в тот момент прошлым в полном смысле этого слова.

В трактовке состояния советской системы при развитом социализме нашел применение системный подход.

Основным субъектом исторического процесса рассматриваются, как и прежде, социальные группы в их взаимодействии с государством. Анализ социальной структуры исходил из традиционной триады классов рабочих и крестьян и интеллигенции как "прослойки". Обращалось внимание также на усиление экономической (управление производством, организация труда через профсоюзы, производственные совещания и т.п.) и политической активности рабочих.

Политический заказ советской историографии, состоявший в необходимости наглядно продемонстрировать успешное строительство социализма, переход общества на качественно новую стадию развития заставил внести новшества в использование количественных методов анализа.

В целом же советской предперестроечной историографии не удалось за чередой потерь «разглядеть» сущность новой общественной стадии. Обоснованию "развитого социализма" в немалой степени способствовал структурно-функциональный подход. С его помощью постулировалось изменение функций государства как главного элемента системы от подавления эксплуататоров к управлению экономикой и регулированию духовной сферы и т.п. Показательно, что примерно в это же время намечается отход западной советологии от тоталитаристских концепций.

Необходимо отметить, что в советской историографии рассматриваемого периода также были отражены и определенные недостатки системы.

2.2. Историографические оценки состояния советской экономики накануне перестройки