История как наука

Отсутствие  институализированной, нормативно определенной политической жизни препятствовало формированию политической культуры и  политической традиции. Следствием этого  явилось развитие чрезвычайно импульсивного, радикально настроенного общественного  движения. Возглавляемое не дворянством  или буржуазией как классами, а  интеллигенцией, усматривавшей свое предназначение в том, чтобы выражать «интересы страдающего народа», оно с самого начала XIX в. вступило в резкий конфликт с правительством, который после целого ряда жестоких столкновений разрешился драмой 1917 г.

Учитывая  особенности российского социально-политического  развития, вряд ли можно было ожидать  иного исхода. Зажатое между лозунгами  официальной идеологии и жесткой  практикой карательных органов, общественное движение России с годами усваивало все более решительный  тон, не имея возможности понять необходимость  политического центра и ценность либерализма. Впрочем, последнее было трудно сделать, ибо роль инициатора реформ, центра и охранителя в разные периоды играло само правительство, постепенно утрачивавшее ясность видения  ситуации и определенность политических принципов. В этих условиях либеральный  лагерь не смог и не мог выработать четкой программы, организоваться, сплотить сторонников, а радикальные общественные течения, борясь с государством, вдохновлялись  близкими к правительственным верхам идеями «насильственного прогресса».

Революционное движение, действовавшее в подполье, скатывалось или к индивидуальному  террору, или к тактике заговора. И охранители в правительстве, и  революционеры-бомбисты полагались на силу. Первые стремились удержать общество в старых рамках, вторые – втянуть  его в теоретически светлое будущее, не спрашивая при этом согласия или  несогласия народа России, считавшегося недостаточно зрелым для участия  в определении своей судьбы.

К началу XX в. противостояние общественных лагерей  обострилось настолько, что первый же серьезный социально-политический кризис мог обернуться катастрофой. Не успев оправиться от революционных  потрясений 1905 г., Россия оказалась  втянутой в первую мировую войну. Порожденный ею общеевропейский  кризис больнее всего ударил по России, однако этот удар и эта боль отозвались во всем мире.

Церковь и государство. Православие очень многое изменило в жизни России. Оно дало письменность, школы, суды, новые законы. Церковь опекала нищих, убогих, больных. Родовые, племенные, дружинные связи переосмысливались отныне на основе не только утверждения государственного начала, но и формирования особой духовной общности, свойственной русскому православному обществу. Церковь поднимала значение княжеской власти, борясь со взглядами на князя лишь как на военного вождя. Она принесла на Русь освященную иерархию, духовно связывавшую ее части друг с другом.

Восприятие  Русью христианства не было, однако, процессом быстрым и легким. Пришедшее  из Византии русское православие  далеко не сразу освоило премудрости  византийской религиозной мысли. Один из ярчайших представителей славянофильства  А.С. Хомяков давно обратил внимание на то обстоятельство, что Древняя  Русь восприняла только внешнюю форму, обряд, а не дух и сущность христианства. Действительно, богословские искания занимали скромное место даже в жизни древнерусских монастырей. В миру же, по словам профессора Е.Е. Голубинского, народная масса Руси ничего не успела освоить в домонгольский период – ни внешности, ни внутреннего смысла, ни образа, ни сущности христианской религии. Проблема усугублялась тем, что своих кадров священников было мало, а греческие и болгарские - слишком оторваны от русской жизни, далеки от ее понимания. Постепенно константинопольские иерархи исчезают с русской арены, но вместе с ними прекращается и систематический приток греческих духовных сил.

Временами положение  с богословской подготовкой священнослужителей становилось катастрофическим. В XVI в. Стоглавый собор отмечал, что, если не посвящать в сан неграмотных, церкви останутся без пения, а  христианам придется умирать без  покаяния. В XVI-XVII вв. устанавливается  своеобразный компромисс между пастырями  и паствой. Духовенство снижало  требования, предъявляемые к знаниям  мирянами содержания вероучения, либо вообще не пыталось формировать их. Мирянам же, затверживавшим понятия  об обрядах, молитвах и культе, чужды  были рассуждения о догматических  тонкостях. Богословские искания, размышления  о сущности религиозных истин  оставались привилегией крайне узкого круга высокообразованных священнослужителей. Духовные прозрения, сопровождавшие эти  искания, поразительны, но они являлись достоянием немногих.

Уже Киевская Русь, находившаяся в зоне цивилизационного влияния Византии, восприняла важнейшие  нормы, определявшие взаимоотношения  государственной власти и церкви, утвердившиеся в империи. Византийская православная церковь не пыталась притязать  на участие в политической жизни, категорически осуждала амбиции  главы католической иерархии, римского папы, направленные на установление теократии  и фактическое подчинение светских государей собственной власти. Верховенство императора, опекающего церковь и  заботящегося о поддержании христианского  мира в государстве, уход церкви от мирских страстей и политической борьбы - таковы принципы, представлявшиеся византийскому православному духовенству  единственно соответствующими религиозной  доктрине.

С момента  своего возникновения церковь на Руси находилась под покровительством и влиянием княжеской власти. Само крещение, инициированное князем Владимиром I Святым, могло стать реальностью  только при условии активных и  целенаправленных усилий светских властей. Новые епархии возникали по желанию  и при активном участии князей. Самоосвобождение русской церкви от византийской было настолько же делом  национальным и церковным, насколько  и политическим, и проходило при  твердой поддержке государства.

Материальное  благосостояние русской православной церкви покоилось на обладании землями  и сидевшими на них крепостными; участия в торговых операциях, ростовщических сделках, промышленном предпринимательстве  православное духовенство не принимало. В результате угроза конфискации  или даже ограничения церковного землевладения ставила церковь  в прочную зависимость от государства.

Идейно-религиозный  кризис середины XVII в. и последовавший  за ним раскол церкви еще более  усилили ее зависимость от светских властей. Без помощи государства  официальной церкви вряд ли удалось  бы справиться с раскольниками со столь незначительными потерями. Все это предопределило превращение  церкви в одно из подразделений государственного аппарата в первой четверти XVIII в., когда  по указу Петра I для управления церковными делами был организован Синод  во главе с назначаемым императором  обер-прокурором.

В дальнейшем жизнь русской православной церкви протекала как бы в двух плоскостях. Основная масса священников, мало озабоченных  высшим смыслом своей духовной деятельности, превратилась в своеобразных государственных  служащих. Высокими размышлениями и  подвижническим трудом была охвачена небольшая часть клира, посвятившая  себя поиску духовных идеалов и следованию Христовым заповедям в реальной жизни. В частности, широко известна деятельность старцев Оптиной Пустыни, которая вдохновляла всех мыслящих и чувствующих людей России. Многие из них, истинно и глубоко верующие, испытывали глубокую тревогу относительно церковных дел. Положение церкви, ее подчинение политике и интересам  государства, забвение роли и предназначения духовного пастыря казались им более  чем опасными. О необходимости  обновления церкви, ее более активном участии в духовной жизни России, ее влиянии на общественную нравственность говорили и писали славянофилы, Ф. М. Достоевский, В. С. Соловьев.

Некоторые черты духовной жизни. Православие, бесспорно, являлось одной из основ духовной жизни общества, основ глубинных и неуничтожимых. Русское православие, близкое к православию византийскому, имело свои особенности: большая связь с природой, миром, предпочтение, которое отдавалось Божьей Матери, Троице перед Софией, глубокий интерес к эстетической стороне религии.

В XV в. начинается выработка комплекса представлений, обычно определяемого понятием русской  идеи. Русская идея не была, однако, монолитна и одновариантна. По крайней  мере о двух ее обличиях следует  сказать.

С одной стороны, это была мечта об обществе, соединенном  узами соборности, т.е. высочайшего  духовного единства; общества, в  котором формы политического  устройства являются второстепенными  по сравнению с внутренним единством  народа. Сторонники этой идеи были убеждены в том, что Русь-Россия обладала той  религиозной истиной, которая может  быть признана единственно верной, единственно правой. Но обладание  истиной еще не есть знание истины. Русь должна познать свое предназначение, проникнуть в смысл истины и устроить свою жизнь в соответствии с нею. Осознание высоких истин и  последующее их практическое воплощение в идеальном государстве воспринималось как миссия, возложенная на русский  народ, его высшее предназначение.

С другой стороны, возникла и крепла теория, согласно которой Русь-Россия не только обладала истиной как задачей, целью своего исторического существования, своей  миссией, но уже осознала ее и успешно  претворила на практике, выстроив по-настоящему христианское государство. Сторонники данной теории полагали, что миссия России заключается не в работе духа и мысли, не в нравственном совершенствовании, а в распространении идеальных  порядков на другие страны и народы.

Различия  этих интерпретаций русской идеи заметить нетрудно. И дело не только в том, что вторая из них оправдывает  имперскую по сути политику и явственно  претендует на жесткое менторство в  отношении остального мира. Главное, что они вдохновлены разными  ценностями. В первом случае ценится  истинная элита нации – люди ищущие, неудовлетворенные, совестливые; во втором - на первый план выступают деятели  решительные, не подверженные сомнениям, жестокие в осознании ими собственной  правоты. Борьба двух указанных тенденций  проходит через всю новую и  новейшую историю России, не прекращаясь  и не ослабевая до сегодняшнего дня. Она диктует различные подходы  к самым разным проблемам, определяет суть и форму их решений.

Дискуссии по теоретическим вопросам плодотворны  и приносят положительный результат  тогда, когда к высказанным идеям  относятся как к обычным порождениям  человеческого разума, которому свойственно  увлекаться, ошибаться, излишне осторожничать  или забегать вперед. «Пытливости  нашей нет конца: конец на том  свете. Удовлетворенность ума - признак  его ограниченности или усталости» (М. Монтень).

Увы, мы более  привыкли к иному отношению к  теории, исходящему из представления  о «сакральности», «богоданности» идеологической схемы. Сторонникам тех или иных взглядов они (взгляды) кажутся единственно  верными, любое отступление от них  расценивается как ересь, предательство  прогресса или национальных интересов. Часто ли в истории России или  ее настоящем проявлялась и проявляется  действительная соборность? Нет, к сожалению, соборность была и остается уделом немногих. Соборны Сергий Радонежский  и Андрей Рублев, Серафим Саровский  и другие великие святые подвижники земли Русской; соборна ее культура; соборны, несмотря на различия в убеждениях, русские философы от Владимира Соловьева  до Николая Лосского; соборны авторы социальных крестьянских утопий XVIII-XIX вв. Гораздо чаще, однако, встречаются  в нашей истории проявления не соборности, но - общинности, философии  и психологии непространственной тесноты, желания быть как все.

Общинное  единение - это единение не на духовной почве, а на основе единородового  отношения к месту и времени. Главное здесь не в соответствии целей и методов достижения высокому идеалу, а в нежелании брать  на себя ответственность, в комфортности единиц, составляющих толпу, в уверенности, что некто ведет всех правильной дорогой, в боязни духовно выпасть  из сообщества сограждан. Общинность не делит свой мир на «я» и «другие» - это означало бы необходимость  оценки себя со всех сторон, выделения  себя из среды подобных. Общинный организм необычайно жизнестоек и весьма консервативен. Он помогает своим членам выжить в  любых условиях – но не более  того...

Разрыв же человека с общинными связями  означает попытку прорваться из надоевшего, но привычного «мы» в манящее свободой, но пугающее ответственностью «я». И  этот почти крестный путь не приносит проделавшему его облегчения. Выясняется, что и «я» - это еще не свобода, а лишь прорыв к воле, которая  заключает в себе новую несвободу. Свобода и воля - извечное противостояние и противопоставление на Руси и в  России. Свобода является понятием историческим, ее можно завоевать  или потерять. Важно одно - принять  ее правила. Она позволяет делать все, что не противоречит свободе  других, что не запрещено законом. Такой свободы русский человек  не знал на протяжении веков.

Ему оставалась воля как последнее прибежище  от рабства. Воля, внутренняя и внешняя, – состояние естественное, может  быть, генетическое, или с нею  рождаются, или она отсутствует. Она проявляется или в уходе  внутрь себя, к душе, или в мгновенном взрыве, когда человек требует  не то, что возможно, а все сразу, немедленно, невзирая на последствия, не учитывая традиций. Крестьянский бунт, обреченная жертвенность выступлений  революционеров, одиночный протест  В.С. Печерина, как и пророчество  пушкинского Юродивого в «Борисе  Годунове» и смирение толстовского Платона Каратаева, – явления  одного порядка, явления русской  воли.

История всегда трагична. Трагичен исторический путь России. Трагично извечное противостояние соборности и общинности, свободы  и воли, «мы» и «я». Трагичен поиск  истины, духовного предназначения в  истории. На грани именно этих противопоставлений построены важнейшие философские  и психологические открытия XX в. Россия сумела показать миру, что человек - существо самоценное, поскольку обстоятельства места и времени должны оцениваться  именно по тому, насколько они дают возможность раскрыться человеческой личности. Через свою долгую несвободу  россияне показали миру не только ценности свободы, но и ее истинную меру. Это  достижение наднациональное и, пожалуй, не подверженное корректировке временем.