Готы в V- VI вв. н.э. (взаимоотношения готов и Римской империи)

     Как бы то ни было, особый статус федератов  заключался ещё и в том, что  при принятии их на службу Рим получал  заложников от тех, с кем устанавливаются  отношения¹⁹. Функции этих заложников не вполне ясны, поскольку нет упоминаний, что их убивали при многочисленных изменах федератов²⁰. Хотя этого просто могли не упоминать как само собой разумеющееся. Специальное сообщение о том, что так не поступал Юлиан - тому свидетельство.

     Помимо  внешней угрозы, которую видно  на примере готского переселния 376 – 378 годов, немаловажной проблемой был  недостаток продовольствия. Довольно часто среди готов начинался  голод, за которым следовала чума. Например, это случилось тогда, когда  везеготы штурмовали македонские города²¹. Голод в городах и крупных поселениях несомненно, как и во время набегов в III веке, приводил к эпидемии²². При этом погибало столько людей, скота и всякой живности, что даже те районы, которые не были непосредственно вовлечены в боевые действия, становились жертвами голода и чумы, неумолимо и бесстрастно уничтожавших без разбора и захватчиков и местных жителей, солдат и мирное население²³. По этой причине после Адрианополя многие везеготы были практически вынуждены поступить на службу в римскую армию, видимо, для того, чтобы избежать голода, как это практиковалось уже в III веке²⁴. Некоторые из готских вождей примкнули к Феодосию по совершенно другой причине и даже помогали ему разгромить отряды своих соплеменников, однако везеготы более скромного происхождения, вынужденные надевать римскую форму, считали своим долгом информировать своих соплеменников о планах и передвижениях римлян. Они постоянно «братались» со своими сородичами, помогали им при перемещениях, вероломно покидали римлян в критические моменты, а однажды почти позволили своим друзьям захватить в плен самого императора Феодосия I²⁵. 

     Их  присутствие в императорской  армии подчас подавляло и сеяло  растерянность среди римских  солдат, при этом они были безжалостны  к жителям римских провинций, которых они были призваны защищать. Даже более высокая оплата и особые условия службы не служили гарантией  их преданности, и Феодосию пришлось перевести некоторых из них в  Египет, в то время как другие были, вероятно, переведены в не менее  отдаленные провинции²⁶.

     ГЛАВА II

     ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ГОТОВ С РИМОМ  В КОНЦЕ IV – V ВВ.

     § 1. От Фритигерна до Фравитты

     В период с 376 по 418 год положение везеготских  вождей, по-видимому, стало значительно  отличаться от условий жизни рядовых  соплеменников, а их окружение стало  более многочисленным и приобрело  большую власть. Вряд ли в 382 году, когда  везеготы по соглашению с римским  правительством обосновались в Мёзии, вожди при распределении земли не захватили непропорционально большие участки. Раздел земли, очевидно, проводили вожди и члены совета племени, и можно с уверенностью сказать, что в результате они получили такую власть, какой у них бы никогда не было при прежней племенной жизни. Кроме того, ежегодная выплата в виде зерна и денег, поступавшая от римского правительства с 382 по 418 год, также попадала сначала в руки вождей и членов совета²⁷, а они затем распределяли эту помощь или ее часть среди остального населения. Наверняка они и здесь не забывали о своих интересах. А во время военной кампании 394 года, когда везеготские федераты Рима сражались на стороне Феодосия против мятежника Евгения под руководством собственных военачальников, эти военачальники, несомненно, постарались приучить свой народ к строгому повиновению и безусловному выполнению приказов, что было характерно для армии Феодосия, но непривычно для воинов племени. Однако нет точных свидетельств об этих и подобных им сторонах жизни готов, и, если мы хотим понять, как развивалось готское общество в период с 376 по 418 год, стоит обратиться к другим событиям.

     В 376 году везеготы стояли на берегах  Дуная. Доведенные до отчаяния теми страданиями, которые причинили им римляне, прежде чем пропустить в свои провинции, они торжественно поклялись, что  будут нападать на римлян при каждом удобном случае и наносить им как  можно больше вреда независимо от того, какие блага, по своей воле или вынужденно, предоставят они  им. Еще они поклялись в том, что прекратят свою бескомпромиссную борьбу только тогда, когда приобретут власть над всей Римской империей — государством, которое довело их до такого голода, что они вынуждены  были отдавать своих детей в рабство  в обмен на корку хлеба или  мясо собаки²⁸. И именно в контексте этой клятвы стоит рассматривать события 8 и 9 августа 378 года.

     В то время как Валент решал, стоит  ли объявлять сражение при Адрианополе  до подхода западной армии, везеготский  вождь Фритигерн послал ему личное письмо. В письме он намекал, что  скоро станет другом и союзником  Валента, и заявлял, что ему трудно будет сдержать дикий нрав своих  соплеменников и уговорить их принять условия мира, благоприятные  для римлян, если Валент не проведет демонстрацию своей военной мощи вблизи расположения везеготов. Если император  это сделает, Фритигерн сможет остановить своих воинов в их разрушительном стремлении немедленно начать битву²⁹. Утром 9 августа Фритигерн повторил свое предложение. Он вновь предложил Валенту обменяться заложниками и заявил, что готов бесстрашно противостоять своим соплеменникам, которые наверняка будут разгневаны, узнав о его договоренности с врагом. Валент сомневался в искренности первого предложения и не принял его. Аммиан Марцеллин, который описал эти события, но не был их свидетелем, считает, что Фрнтигерн и не собирался выполнять свои обещания и сделал такое предложение только с одной целью: внушить Валенту ложное чувство безопасности. Однако когда пришло второе послание, Валент изменил свое мнение и с согласия своих советников принял предложение Фритигерна. Аммиан никак не выражает своего отношения к этому поступку Валента. Оба они — и император, и историк — могли, без сомнения, лишь догадываться о тех мотивах, которые побудили Фритигерна пойти на переговоры, и нет никаких доказательств того, что Валент сделал ошибку, посчитав второе предложение искренним и приняв его. Ничто не мешает поверить и в то, что Фритигерн искренне хотел договориться с римлянами, не вступая в сражение, и что он действительно желал быть «другом и союзником» императора, а также надеялся добиться таких условий заключения мира, которые бы закрепили землю за его народом и в то же время были бы благоприятны для римлян, и что он прекрасно осознавал, какое возмущение вызовет такой компромисс у большинства соплеменников. В этих обстоятельствах само свидетельство о том, что он сделал два таких предложения, звучит более убедительно, чем все догадки Валента и Аммиана о возможных мотивах. Более чем через тридцать лет после этого другой везеготский вождь оказался настроенным так же, как Фритигерн. Он тоже не мог справиться с «варварством» своих воинов и потому пытался интегрировать их в иерархически четкую социальную структуру Римской империи. История Атаульфа и другие события дают основания почти наверняка утверждать, что Валент не ошибся, поверив в искренность Фритигерна и приняв его предложение. Таким образом, уже в 378 году позиция везеготского вождя сильно отличалась от настроений рядовых членов племени. Вождь вел тайные переговоры с заклятым врагом своего народа. Он считал, что в его интересах добиться выгодного соглашения с имперским правительством, и понимал, какое возмущение это соглашение вызовет среди его людей. Однако переговоры не увенчались успехом, так как двое военачальников римской армии по своей инициативе начали битву при Адрианополе раньше, чем их командующий предпринял какие-либо положительные шаги в этом направлении.

     Уже после битвы трения, существовавшие между везеготами, были использованы императором Феодосием, и об этом есть прямые и точные свидетельства. После сокрушительного поражения  римлян при Адрианополе Феодосий не надеялся победить везеготов военной  силой, а поставил своей целью  расколоть их ряды³⁰. Он начал с того, что стал преподносить бесчисленные подарки и награды «тем вождям племени, которые выделялись положением и знатностью». Он устраивал у себя пиршества в честь каждого из них, делил с ними свой шатер и использовал любую возможность продемонстрировать свою щедрость. Вскоре это начало приносить свои результаты: некоторые из вождей «надулись от имперских почестей и решили, что вся власть в их руках». Причиной уже наметившегося среди везеготов раскола стала клятва, принесенная ими на берегах Дуная в 376 году, та клятва, которую нарушил Фритигерн своими тайными переговорами с Валентом. Одни вожди стояли на том, что клятву следует соблюдать; другие, желавшие и дальше принимать императорские дары, утверждали, что о клятве надо забыть и продолжать наслаждаться комфортом, предоставленным Феодосием. Глава проримской части военачальников, молодой человек по имени Фравитта, зашел в своих политических симпатиях так далеко, что в обход римского законодательства женился на римлянке (как позже и Атаульф) и принял римское имя Флавий³¹. Другая часть, которую возглавил Эриульф, более многочисленная и включавшая в себя более влиятельных вождей, твердо придерживалась клятвы. Феодосии строго карал любого римского военачальника или солдата, а однажды покарал все население Константинополя за агрессивные действия по отношению к везеготам: для него было важно, чтобы его «тонкая» тактика не была скомпрометирована кровожадностью подчиненных³². И когда Атанарих, покинутый своими воинами и оставивший свое убежище в трансильванских Альпах (куда он бежал от гуннов в 376 году), сдался римлянам и 11 января 381 года прибыл в Константинополь, Феодосии принял его с почестями. Когда две недели спустя Атанарих умер в столице Восточной империи, Феодосии устроил ему государственные похороны и сам возглавлял похоронную процессию. Это произвело огромное впечатление на многих везеготов³³. Разногласия между ними вскоре достигли кульминации. Это случилось, когда Феодосии пригласил членов обеих групп — проримской и антиримской — на пир, еще более роскошный, чем прежде. Там между везеготами завязалась ссора. Они покинули пиршество, продолжая ссориться, затем Флавий Фравитта вынул свой меч и насквозь пронзил им Эриульфа. Эриульф упал, смертельно раненный, его соратники набросились на Фравитту, и только императорская гвардия смогла разнять дерущихся.

     В результате политики, проводимой Феодосием, часть везеготских вождей перешла  на службу к римлянам. Один из вождей-перебежчиков по имени Модарес проявил такую  преданность римлянам, что получил  командную должность в римской  армии и вскоре нанес поражение  банде грабителей, состоящей из его  соплеменников³⁴. Вероятно, тогда же везеготский вождь Мундерих поступил на римскую службу, а к концу царствования Феодосия он уже получил чин dux аравийской пограничной зоны. Примерно в это же время и Гайна покинул свое племя и вступил в римскую армию как рядовой, после чего за десять лет он поднялся до должности командира везеготских наемных отрядов. Несомненно, именно в это время Фравитта и его сторонники перешли к римлянам³⁵. Однако этот раскол затронул только правящую верхушку и почти не распространился на рядовых членов племени, ибо Феодосии старался привлечь на свою сторону «вождей племени, которые выделялись своим положением и знатностью»³⁶. Некоторые из них приняли предложение занять высокие посты в римской армии³⁷. В то же время большинство везеготов были настроены настолько враждебно к римской власти, что, хотя в 382 году в Мёзии они и получили статус федератов, Феодосии впервые призвал их оказать ему военную помощь только через десять с лишним лет после заключения договора от 3 октября 382 года³⁸. Таким образом, раскол между основной массой везеготских племен и частью их вождей зашел так далеко, что последние, как в свое время Сегест, вождь херусков, готовы были навсегда покинуть родное племя и поступить на службу к заклятым врагам своего народа.

     То, что известно о дальнейшей карьере  этих «перебежчиков» (как их откровенно называли римляне), говорит о том, что большинство везеготов сделали  правильный выбор, не последовав их примеру. В 400 году везегот Гайна и его  родственник Трибигильд подняли  восстание против правительства  Восточной Римской империи, где  они служили офицерами. Как многие считали, у них был некий план захвата верховной власти в Империи³⁹. Однако их целью были не выход из римского общества (к которому они только недавно примкнули) и не свержение римской государственности (в которой они имели высокое положение). Напротив, они стремились укрепить свое личное положение, увеличить свои богатства, власть и влияние внутри римского мира. Как только Трибигильд поднял восстание в Малой Азии, к нему присоединились массы недовольных своим положением римлян и множество везеготов, попавших в рабство к римлянам в предыдущие годы⁴⁰. Гайна, тайно подстрекавший Трибигильда⁴¹, получил задание подавить восстание. Римские власти отвели ему ту же роль, что и Фравитте несколько месяцев спустя: он должен был уничтожить своих соплеменников везеготов и их союзников-рабов. Однако восставшие везеготы преследовали иную цель — разрушить то общество, в котором пытались утвердиться Гайна и Трибигильд. Восстание было обречено на неудачу, так как интересы его руководителей заключались в том, чтобы сохранить римское общество и укрепить свое личное положение в нем, в то время как основная масса их соратников и союзников стремилась разрушить римское общество до основания. Во всяком случае, когда Гайна был на вершине успеха, самым смелым его требованием было смещение его личных врагов при дворе. В те дни, когда в его власти был Константинополь, он не требовал большего, чем права проводить богослужение по арианскому обряду в одной из церквей города.

     Последний эпизод карьеры Гайны ярко демонстрирует  ту роль, которая была уготована  везеготским «дезертирам». Он потерпел поражение и от Фравитты, и от римлян и в конце концов повернул к Дунаю. До этого он не собирался  туда направляться — ведь и он, и  Трибигильд давно распрощались с  племенной жизнью. Севернее Дуная  Гайна попал в руки гуннов и  был убит⁴². Но бедствия римлян на этом не закончились. В беспорядке, вызванном проходом Гайны через Фракию, беглые рабы и люди, «отказавшиеся от своего положения» в римском обществе, объявили себя гуннами и начали грабить окрестные деревни. Это продолжалось до тех пор, пока на них не пошел маршем Фравитта (как ранее он пошел против разбойников Исаврии), убивая каждого врага, встречавшегося ему на пути⁴³. С тех самых пор, как он перешел к римлянам (насколько можно судить по письменным свидетельствам), правители Империи использовали его только для двух целей — во-первых, уничтожать римских разбойников⁴⁴, потенциальных союзников захватчиков, и, во-вторых, подавлять восстания везеготов. Убивать разбойников и убивать готов — такая роль была отведена варварам-перебежчикам, покинувшим свои племена.

     §2. От Алариха до Валии

     Избрание  Алариха предводителем племени  в 395 году не стало победой ни одной  из двух соперничающих везеготских  группировок. Хотя одно время Аларих и был сторонником соблюдения дунайской клятвы 376 года⁴⁵, он, похоже, так и не смог твердо решить, к чему надо стремиться — к тому, чтобы разрушить Рим, или к тому, чтобы стать его частью. Основное событие, с которым связано его имя, — захват Рима в 410 году — стало символом падения Римской империи, что явилось одним из важнейших процессов мировой истории. Однако вряд ли можно назвать Алариха «выдающейся личностью». Политика Алариха состояла в постоянном лавировании между двумя противоположными тенденциями того общества, в котором он вырос. С одной стороны, на протяжении всей своей карьеры он, судя по всему, поддерживал приятельские отношения со многими имперскими сановниками и, вероятно, находился под их сильным влиянием⁴⁶. Это сказалось на принятии им таких важных решений, как снятие осады Равенны и низложение марионеточного императора Аттала⁴⁷. По мнению позднего готского историка, Аларих хотел добиться (неизвестно, какими средствами) того, чтобы римляне и готы жили в дружбе и мире и их бы считали единым народом⁴⁸. Римляне не без основания считали, что если они обеспечат Алариху твердое личное положение в Империи и назначат его на высокую военную должность, он будет меньше беспокоиться о судьбе своих людей⁴⁹.