Сопоставительная типология систем частей речи русского и немецкого языков

Типологизация пассивных конструкций  производится исследователями по-разному. К. Вельке, рассматривая диатезу как обмен семантическими ролями аргументов, приходит к заключению о неадекватности этой концепции и расширяет ее, вводя понятие перспективации событий [Welke 2002: 164]. Он считает, что ролевая конверсия идет рука об руку с переосмыслением значения действия в значение процесса. Именно это объясняет, по его мнению,  с которым трудно не согласиться, невозможность конверсии безличного пассива [Welke 2002: 260].  С.А. Шубик рассматривает безличный пассив как особый залог, который он называет тотивом, имея в виду, что семантика глагола в таких конструкциях характеризуется суммарностью,  структурной нерасчлененностью  [Шубик  1989: 50-51]. Тем самым автор фактически отмечает изменение семантики глагола в безличных пассивных конструкциях.  Развивая эту мысль со своих позиций, К. Вельке,  приходит к выводу о том, что при пассивизации конверсия затрагивает ингерентную семантику глагола [Welke 2002: 260].

А.Л. Зеленецкий и О.В. Новожилова выстраивают  несколько иную типологию пассивных конструкций в немецком языке. Авторы исходят из двух моментов их систематизации: субъектности и агентивности. Наиболее частотной является субъектная безагентивная конструкция, соответствующая двучленному пассиву типа Der Hund wird geschlagen [Зеленецкий, Новожилова 2003: 106]. Семантику бессубъектных пассивных конструкций авторы определяют как комплексную,  подчеркивая их моноремность.  Структурная нерасчлененность, о которой пишет С.А. Шубик, распространяется здесь на все высказывание. Ср.: Später wurde zu Abend gegessen. Тем не менее, исходная позиция А.Л. Зеленецкого и О.В.  Новожиловой:  разграничение синтаксического (субъектность)  и семантического (агентивность) параметров, – позволяет им по-иному оценить безличный пассив. В самом деле, бессубъектные агентивные конструкции, как пишут авторы, «бесспорно, личны,  тогда как бессубъектные безагентивные [конструкции]  правильнее характеризовать как неопределенно-личные» [Зеленецкий, Новожилова 2003: 108]. Различие эксплицируется при одноязычных трансформациях и при переводе на русский язык, ср.:

Im Zimmer wird öfters von den Studenten getanzt –Im Zimmer tanzen öfters Studenten –

В комнате часто танцуют студенты;  Im Zimmer wird öfters getanzt –Im Zimmer tanzt

man öfters – В комнате  часто танцуют.

Контрастивный анализ пассива в  немецком и русском языках выявляет различия формально-семантического и функционального планов. До недавнего времени считалось, что в немецком языке образование форм страдательного залога полностью унифицировано и происходит с помощью вспомогательного глагола wеrden и причастия II основного глагола [Крушельницкая 1961: 166]. Постепенно, однако, в пассивную парадигму немецкого языка были включены и другие формы, разрушив миф о ее унифицированности. Пассивная морфологическая парадигма интерпретируется сегодня в терминах теории поля. При этом, на наш взгляд, следует применять не сегментную, а «ростковую» модель поля, учитывающую «прорастание» все новых средств пассивизации и изменение их соотношения относительно друг друга [ср.: Köller 1983: 20-21]. При этом происходит грамматикализация некоторых глаголов с пассивным значением, которые переходят в разряд вспомогательных.

Так У. Энгель включает в пассивную  парадигму кроме вспомогательного глагола wеrden такие глаголы как sein, bekommen / erhalten / kriegen и gehören. Расширение пассивной парадигмы влечет за собой размежевание семантических оттенков пассивных форм, которое У. Энгель описывает на основе оппозиций. Инвариантным признаком пассивности он считает ориентированность на событие, характеризуя значение всех вспомогательных глаголов как geschehensbezogen. Тем самым негласно признается изменение семантики пассивного глагола,  поскольку не делается различия между процессом и действием, признается только их событийный характер.

Далее различие проводится по дифференциальному  признаку незавершенности и законченности события, что выражается терминами im Verlauf befindlich – abgeschlossen. Эти признаки различают вспомогательные глаголы werden и sein: Die Hütte wird gebaut – Die Hütte ist gebaut [Engel 1996: 454-456]. Сложность структуры пассивного поля в немецком языке находит отражение в том, что незавершенный процесс может быть дополнительно дифференцирован по признакам ориентированности на лицо или на норму. Введение этих признаков позволяет Энгелю различать семантику вспомогательных глаголов bekommen / erhalten / kriegen,  с одной стороны, и глагола gehören, с другой. Ср.: Sie bekommt den Brief ausgehändigt – Das gehört ihm gesagt [Engel 1996: 457-459].

Последние примеры показывают, что  в немецком языке пассивизации может подвергаться не только агенс, но и адресат. Р. Леч называет возникающие при этом конструкции косвенно-пассивными. Он относит к ним сочетание форм вспомогательного глагола kriegen с причастием  II. Ср.: Der Vater kriegt von dem Sohn einen Brief geschrieben [Леч 1991: 200]. В русском языке пассивное значение сохраняет в таких случаях атрибутивное причастие,  тогда как адресат этим значением не затрагивается. Ср.: Отец получил написанное сыном письмо. Немецкому пассиву с gehören соответствуют в русском языке безличные конструкции с глаголом следует,  ср.: Ему следует сказать об этом. Таким образом, косвенно-пассивные конструкции не имеют прямых соответствий в русском языке.

К косвенному пассиву Р. Леч относит  и безличные пассивные конструкции, также не имеющие пассивных аналогов в русском языке, ср.: Es wird geschlafen; Es wird getanzt [Леч 1991: 200]. И тот, и другой факты свидетельствуют о большем распространении пассива в немецком языке, что отмечается и другими исследователями [ср. Крушельницкая 1961: 169;  Зеленецкий, Новожилова 2003: 104]. Среди причин межъязыковых функциональных различий К.Г. Крушельницкая в первую очередь называет большее распространение в немецком языке переходных глаголов,  которые,  как отмечалось выше,  образуют прототипический пассив. Другие причины большей функциональной нагруженности пассива в немецком языке К.Г. Крушельницкая видит в особенностях формальной и актуальной (тема-рематической) организации предложения. В частности, пассив позволяет избежать совпадения именительного и винительного падежей или неопределенности деятеля в активных предложениях с неопределенно-личным местоимением man [Крушельницкая 1961: 169-171]. О большей употребительности пассива в немецком языке говорит и наличие целого ряда модально-пассивных конструкций типа: Der Text übersetzt sich leicht (=kann leicht übersetzt wеrden); Der Text lässt sich leicht übersetzen; Der Text ist zu überset- zen; Der Text gehört übersetzt [Леч 1991: 200-201].

Функциональные различия между  немецким и русским пассивом охватывают, как справедливо отмечает К.Г. Крушельницкая,  сферу стилистики. Ограниченность употребления пассива в русском языке делает залоговые противопоставления стилистически более значимыми. Сфера их употребления ограничена, в основном, деловой речью. В немецком языке,  где стилистические различия между активными и пассивными формами не столь ярко выражены, последние употребляются не только в деловой, но также и в разговорной речи, и в художественных текстах [Крушельницкая 1961: 171].

Кроме системных пассивных форм в обоих языках существуют неканонические пассивные конструкции:  сочетания функциональных глаголов с косвенными и предложными падежами существительных. Р. Леч отмечает поразительное сходство   сравниваемых языков в системах таких неканонических средств. Это касается, прежде всего, семантики глаголов, переходящих в класс функциональных. К полным эквивалентам автор относит: получать – erhalten, находить – finden, наталкиваться – stoβen (auf), терпеть – erleiden, переживать – erleben и ряд других. В обоих языках широко представлен тип оставаться нерешенным, без ответа – ungelöst, ohne Antwort bleiben. Для обоих языков характерны конструкции типа быть,  являться предметом,  объектом, жертвой, мишенью – Gegen- stand, Objekt, Opfer, Zielscheibe sein. Незначительные различия касаются частотности некоторых функциональных глаголов и употребления отдельных предлогов [Леч 1991: 210].

5.6.Категория наклонения

Семантическую основу категории наклонения составляет отношение действия  действительности, его оценка в плане реальности / нереальности. В индоевропейских языках наклонение является очень важной глагольной категорией,  без которой немыслимаполная характеристика глагола. В современных грамматиках наклонение рассматривается как прагмаграмматическая категория, поскольку отношение высказывания к действительности формируется говорящим / пишущим.

В немецком и русском языках при  выражении категории наклонения проявляется много сходных черт. Совпадает состав категории, которая представлена трехчленными семантико-прагматическими оппозициями: изъявительное – повелительное – сослагательное наклонения. Различия наблюдаются в формальных парадигмах и в сфере функционирования и касаются, в основном, повелительного и сослагательного наклонений.

Повелительное наклонение, шире представленное в русском языке, составляет своего рода компенсацию слабого развития в нем сослагательного наклонения. Р. Якобсон вводит для обозначения повелительности более широкий термин  «призывное наклонение», выделяя в его составе оппозицию собственно повелительного (imperative) и побудительного наклонений (hortative). В повелительном наклонении призыв к участию в каком-то действии или событии выдвигается в качестве требования, в то время как побудительная форма добавляет к этому требованию элемент увещевания. Побудительная форма выражается с помощью частицы –ка и имеет более разветвленную парадигму по сравнению с повелительным наклонением. Р. Якобсон описывает парадигму побудительности, включая в нее: а) отправителя речи (говорящего), б) адресата, в) и отправителя, и адресата, г) отправителя и адресатов. Ср. соответственно:

А) напишу-ка, буду-ка писать;

Б) напиши-ка, пиши-ка;

В) напишем-ка, будем-ка писать (или более мягкое давай-ка писать);

Г)  напишемте-ка,  будем-ка писать (более мягкая форма давайте-ка писать)

[Якобсон 1972: 105]. Подобные формы  побудительности в немецком языке  отсутствуют. Характерно, что они охватывают формы, принципиально невозможные и в повелительном наклонении немецкого языка,  а именно обращение к самому себе в первом лице единственного числа (а)  и обращение,  включающее отправителя и адресатов,  во втором лице множественного числа (г). Последнее в немецком языке включает только адресатов в обычной или вежливой форме: schreibt, schreiben Sie.

Таким образом, русское призывное  наклонение богаче как по составу  форм, так и по их семантике. Оно характеризуется также более широкой сферой употребления. Это касается,  в частности, его употребления в бессоюзных условных предложениях русского языка, где оно приобретает повествовательную функцию. В немецком языке в этих случаях оно невозможно. Ср.: Приди он раньше, этого не случилось бы (Wenn er früher gekommen wäre, wäre es nicht dazu gekommen). Р. Якобсон считает, что в таких случаях «говорящий высказывает некоторое противоречащее фактам допущение» [Якобсон  1972:

105-106]. Подобные формы возможны  и в потенциально самостоятельном  предложении, выражая предположение о том, что некто принужден к действию: Все отдыхают,  а он беги  [там же: 106]. Соответствующая форма совершенного вида обозначает неожиданное действие: Все отдыхают, а он (ни с того, ни с сего) побеги. От глаголов несовершенного вида в таких случаях употребляется описательная форма с вспомогательным глаголом давай: Все отдыхают, а он (ни с того, ни с сего) давай бежать [там же: 106].

Расширение функциональной сферы  повелительного наклонения в русском  языке распространяется и на выражение вежливости.

  Языковой эталон вежливости, представленный в том или ином языке, опирается на многовековую социокультурную традицию. Особенно наглядно это проявляется на материале сопоставления языковых форм вежливости в    различных,  порой даже близкородственных языках. Сопоставление в этом аспекте немецкого и русского языков дает богатую пищу для размышлений.

Небезынтересно сопоставление  толкования слова ‘вежливый’ в указанных языках. Словарь С.И.  Ожегова объясняет его как  ‘соблюдающий правила приличия, учтивый’ [Ожегов 1994: 62]. В толковом словаре немецкого языка под редакцией Г. Варига значение прилагательного ‘höflich’ толкуется шире - как ‘wohlerzogen, verbindlich, takt-, rücksichtsvoll, zuvorkommend’ [Wahrig 1989: 662],  то есть ‘хорошо воспитанный,  обязательный,  тактичный, учтивый,  предупредительный’. Нетрудно заметить, что в языковом сознании русских вежливости отводится гораздо более скромное место, чем у немцев. На это есть свои причины.

В западноевропейских языках эталон вежливости сложился в средние века на основе рыцарской культуры,  глубоко проник в языковое сознание народов, а в  новое и новейшее время поддерживается развитием демократических форм общения. Основные черты вежливого эталона во многом сохранились до настоящего времени. В русском языковом сознании формы вежливости имеют другую историческую основу. Отсутствие куртуазной культуры вызвало к жизни иные формы общения людей друг с другом. Вежливость понимается скорее как нечто формальное,  как этикет и может принимать отрицательные коннотации,  например,  в словосочетании вежливый отказ или при характеристике персонажей,  ср.: неприятно вежливый,  холодненький, чистенький и вежливый (М. Горький «Жизнь Клима Самгина», с. 32, 33). Недостаток вежливости восполняется в сознании русских душевностью, наличие которой извиняет и грубость, и многое другое.

Описание феномена вежливости как  такового далеко выходило бы за пределы данной работы. В некоторых случаях в этой связи употребляется более узкое понятие, передаваемое выражением ‘konversationelle Höflichkeit’,  то есть ‘разговорная вежливость’,  под которой понимается учет при взаимодействии в разговоре желаний и потребностей партнера [Langner 1994: 28]. Наша гипотеза состоит в структурировании сферы соответствующего речевого поведения.  В лингвистической литературе представлены образцы такого структурирования. Например, Н.И. Формановская приводит структуру значения обобщенных языковых единиц,  употребляемых в ситуациях приветствия,  прощания,  знакомства, включая в нее момент речи, актантов, модальность необходимости вступить в контакт со стороны говорящего,  речевое действие,  его цель и желательную тональность общения [Формановская 1982: 49-52]. В работах по логике речевого общения данная сфера описывается  с помощью максим вежливости, конкретизирующих принцип кооперации Грайса: 1)  не будь назойлив; 2)  открывай возможности выбора;  и 3)  будь приветлив [цит.  по: Langner 1994: 29]. Первая и третья максимы создают ‘желательную тональность общения’, вторая конкретизирует речевое действие, задавая его модус. Однако в перечисленных максимах отсутствует языковое средство, являющееся, по определению Н.И. Формановской, «первоэлементом речевого этикета» [Формановская 1982: 47] – обращение.  Таким образом, в нашей гипотезе вежливое речевое поведение структурируется через: 1) обращения; 2)  модус речевого действия и 3)  средства создания желательного тона общения, включая оценочные речевые действия. Попытаемся выявить соотношение этих составляющих речевого поведения в сопоставляемых языках. Основной акцент сделаем на модусе речевого действия,  который связан с тем,  оставляется ли партнеру возможность выбора или ему диктуются условия.  Различия европейских и русского языков здесь тоже очень показательны. Об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные формы выражения вежливого побуждения к действию, повсеместно распространенные в современном немец- ком языке и гораздо меньшее количество этих форм в русском языке.