Дворцово - усадебные ансамбли как обьект историко - архитектурных экскурсионных маршрутов

Через 10 лет после смерти Людвига  Крысинского Мария Магдалина  вышла замуж второй раз. Её избранником  стал представитель поистине великого княжеского рода Николай Вацлав Радзивилл. Всю свою жизнь этот человек верой и правдой служил Российской и Британской империям, был героем русско-японской и англо-бурской войн [16]. Агрессивно-истерический «антимоскальский» завуалированный империализм Польши не нравился Радзивиллу настолько, что он был готов симпатизировать и сторонникам самостоятельности Беларуси (что не могло не нравится его новой жене). Это привело к тому, что в среде польской аристократии молодой паре объявили бойкот, что, к сожалению, в свою очередь сильно обострило негативное отношение Марии Магдалины к Польше едва ли не до состояния ненависти. 

Радзивиллы уехали жить в Кухтичи. Там Николай Вацлав занимался  собиранием местного фольклора, записи которого он отправлял в Петербуржское  географическое общество, а Мария Магдалина продолжила свою политпросветительскую деятельность. Через Бронислава Эпимах-Шипило она поддерживала материально издательство “Загляне сонца і ў наша аконца”, через Александра Власова – газету «Наша ніва». Способствовала изданию книг Максима Богдановича, Констанции Буйло, Ядвигина Ш. Она финансово поддерживала БНР, мечтала о независимости родной Беларуси [8, с. 134]. В своих владениях супруги организуют и финансируют школы, товарищества трезвости. Мария оказывает финансовую помощь студентам Виленского университета, частично финансирует строительство белорусского коллегиума в Риме [2, с. 156]. Вообще же все её спонсорские проекты трудно даже перечислить. Довольно показательным является финансирование ею строительства в 1912 году в Лондоне костёла, на который она дала деньги с условием «чтобы им не пользовались поляки». Как видно, стремление к «возрождению национальной памяти» омрачило её собственную человеческую память, в которой не осталось места ни её собственным предкам, ни первому мужу… В 1914 году когда грянула Первая мировая война Николай Вацлав Радзивилл верный своему долгу отправился на фронт, где очень скоро погиб. Мария Магдалина осталась вдовой второй раз. Далее в её биографии начинается период долгих странствий и метаний. Во время войны она ещё недолгое время жила в Кухтичах, где встречалась с представителями краёвого движения из аристократических кругов – Романом Скирмунтом и Эдвардом Войниловичем. Затем вдова Радзивилл пробовала перебраться в Москву, в Варшаву, потом снова вернуться в Кухтичи, но, ставшая к тому времени рабоче-крестьянской, власть сделать этого ей уже не разрешила. Белорусским мужикам оказались не нужны подобные «друзья народа».. [16]. Треть жизни, начиная с 1918 года, Магдалена вынуждена была провести в эмиграции и умерла монахиней в Швейцарии, в монастыре доминиканок города Фрибурга, в возрасте 84 лет [8, с. 135]. И в старости она не утратила интереса к родной земле, продолжала финансировать белорусские организации и территории Польши, построила две школы для еврейских детей в Варшаве [2, с. 156].

Что стало с богатейшими собраниями кухтичского дворца после включения  его в «народное достояние» доподлинно неизвестно. Но само за себя любому может  ответить нынешнее состояние имения, в котором новые хозяева постарались стереть всякую память о предыдущих славных эпохах. На месте усадьбы было создано ПТУ с окружающим его посёлком с гордым названием Первомайск. И следа не осталось от главного дворцового корпуса – разрозненно стоят лишь два флигеля с роскошными подземельями, в которых когда-то были кладовые и отопительные печи [16].  

Ещё недавно они использовались ПТУ, а теперь их почему-то совершенно забросили.

В водяной мельнице были какие-то мастерские, а потом случился пожар, и теперь здание привычно разрушается. Настоящее сокровище белорусской культуры – кухтичский кальвинистский сбор/католическая часовня ещё в 2001 году был включён в международный каталог ста наиболее нуждающихся в поддержку архитектурных памятников мира, однако никакой поддержки ему так и не оказывается! Учащиеся ПТУ о нём абсолютно никак не заботятся, как впрочем, и вообще местные и другие власти. А старый кухтичский парк ещё придаёт мистического древнего обаяния бывшей усадьбе. Он хранит у себя легенды и о подземном ходе в узденский костёл, и о большом кладе золотых монет из дворца, и о могиле любимой панской собаки. Приезжайте в Кухтичи, пока ещё есть чему рассказывать вам эти предания!

2.4 Наднеманский дворец рода Наркевич-Иодко

Почетным титулом «электрический человек» в конце XIX века нашего земляка Якуба (Якова) Наркевича-Иодко назвали французские газеты за научные достижения [18].

В 1823 году во время распродажи радзивилловских земель, представитель  шляхетского рода Онуфрий Наркевич-Иодко  приобрел имение Малысковщина. После  подавления восстания 1830–1831 годов Онуфрий был приговорен к пожизненному заключению в своих имениях, что заставило его заняться благоустройством новой усадьбы. В первую очередь встал вопрос о строительстве дома, досталось ему несколько подзапущенное имение с неразрешёнными к тому же социальными проблемами. Дело в том, что жители местечка Песочное решили использовать смену владельцев для того, чтобы напомнить о своих правах свободы и собственности. Они сразу заявили Наркевичу-Иодко, что не собираются отрабатывать на него повинности и что земля в местечке принадлежит только им.

Прежде всего, надо было решать, что делать с большущим  радзивилловским броваром, который  работал в лучшем случае на треть  своих мощностей. Решение было найдено  поистине нестандартное – из старого бровара должен был получиться новый… дворец! Проект перестройки был масштабным, да и рабочие руки были в соседнем Песочном (а там, на пана работать не хотели), поэтому ремонт вёлся лет десять. Дело Онуфрия Наркевича-Иодко продолжил его сын Оттон, при котором дворец был завершён к 1840 году. Из-за того, что здание строилось на основе старого промышленного сооружения, оно получилось совершенно необычным. Архитекторы постарались придать ему черты замково-крепостного стиля с ретроспективными элементами средневековой готики. Этому очень способствовали отличающиеся исключительной мощностью и толщиной стены старого бровара Чередование старых и новых достроенных помещений создало дворцу асимметричную многоплановую композицию. Для того чтобы она не выглядела излишне грузной, в неё вписали две вертикальные доминанты – торцовые башни, одна из которых имела шестигранную, а другая четырёхгранную форму. Последняя башня была высотой 27 метров, и её было видно ото всех наднёманских окрестностей. Здание выделялось толщиной стен, живописной крышей из черепицы, красочными цветными витражами [2, с. 259]. Дворец стоял вытянутой линией вдоль реки Нёман, и это также было учтено при его перепланировке. Для того чтобы хозяева и гости имения могли сполна наслаждаться изумительными наднёманскими видами со стороны реки вдоль фасада тянулась, высокая и широкая терраса с двумя боковыми лестничными каскадами.

Решение назвать имение Малысковщина Наднёманом – это была инициатива Оттона. Видимо Оттону нравились  звучные романтические названия в отличие от не всегда благозвучных народных, которые в избытке имелись в его владениях.

Для того чтобы и дальше развивать строительство успешного  имения в Наднёмане, Оттону Наркевичу-Иодко  требовалось уладить дела с песочненскими  мещанами, которые не уставали заниматься саботажем. В 1848 году дело дошло до Сената Российской империи, который принял постановление, поддержанное царём Николаем I: мещане Песочного признавались лично свободными, но земля местечка признавалась безраздельной собственностью Наркевичей-Иодко. То есть одна часть постановления фактически обессмысливалась и уничтожалась другой. Зато Оттон Наркевич-Иодко на радостях освободил жителей Песочного на 5 лет от налогов и на 4 года от воинской повинности. Но проблемы это не решило [19].

Итак, Оттон Наркевич-Иодко  мог немного расслабиться и заняться полноценным хозяйственным обустройством  наднёманской усадьбы. Поскольку изначальный  радзивилловский спиртзавод был  перестроен в усадебный дворец, справа от въездной аллеи в имение был  построен новый – естественно, намного меньше, но столь же крепкой конструкции. Материалом служил практически один только камень, и лишь каркас из четырёх опорных столбов и отделка оконных проёмов были выполнены из кирпича.

Оттону Наркевичу-Иодко  хотелось по максимуму использовать и большие наднёманские леса, в которых всегда было полно всякого зверя. Среди литовской шляхты всегда было очень престижно иметь собственные охотничьи угодья и всё необходимое для охоты. А одной из самых важных вещей для этого занятия было наличие у владельца породистых охотничьих собак. Вот специально для них на противоположной от спиртзавода стороне въездной аллеи на берегу Нёмана была построена большая псарня с площадкой для выгула.

Псарни были довольно сложными сооружениями хозяйственного двора усадеб. Обычно имели два отделения – для гончих и борзых. Строились на сухом возвышенном месте. Имели хлевы с нарами для собак, выпуски для прогулок псов, высокую ограду, немалый штат специалистов [2, с. 259].

Здесь же вдоль берега реки располагались и другие не очень крупные усадебные постройки – ледовня, кузня, мельница и усадебная пристань.

За оградой собственно усадебного комплекса по этой же линии  стояли два деревянных флигеля для  прислуги, оранжерея и большой  усадебный колодец.

Наиболее крупные хозяйственные постройки Наднёмана находились в глубине имения. Это были коровники, амбары, сеновалы и другие как каменные, так и деревянные строения площадью много десятков квадратных метров. Шесть больших зданий образовывали собою два П-образных хозяйственных двора. На коровниках можно прочитать выложенные даты их строительства – от 1855 до 1862 года, - по которым мы можем определить примерное время формирования хозяйственной части усадьбы Наднёман.

Дворец был окружен  небольшим пейзажным парком, сложенным в основном лиственными видами деревьев с большим разнообразием декоративных кустарников (сирень, спиреи, рябинник). Важным композиционным элементом являлась широкая (8 м) липовая аллея (липы в ряду через 1 м) длиной 110 м, связывающая парк с садом. Она была местом гуляний, отсюда открывался живописный вид на примыкающие сады [2, с. 259].

О тогдашнем состоянии  имения свидетельствует описание Ельского, «…имение принадлежит к богатейшим в крае. Все постройки каменные. Дворец, хотя и переделан из бровара, выглядит живописно. Обширные плодовые сады и парк украшают местность» [2, с. 258].

Важные позитивные изменения  происходили и в семье Оттона Наркевича-Иодко. В 1850-х годах у  них с женой Анелей из рода Эстков (внучатой племянницы Тадеуша Костюшко) было уже трое детей – сыновья Якуб и Густав и дочь Анеля-младшая. Все дети с раннего детства получали прекрасное воспитание от лучших педагогов, нанимаемых их родителями. Когда же пришло время более систематического обучения, то к их услугам были лучшие учебные заведения сначала их родного края, а затем и всей Российской империи и Европы.

Один из сыновей –  Якуб Наркевич-Иодко – это будущий  знаменитый на весь континент учёный, которым гордилась и будет  гордиться наша страна и благодаря  которому имение Наднёман, в общем, и известно широкой публике. Его биография, к счастью, изучена довольно хорошо ещё в советское время. Научно-технический прогресс считался в СССР большим помощником в деле строительства коммунизма, и Якубу Наркевичу-Иодко, как человеку науки, даже простили его статус «угнетателя трудового народа».

С самого детства Якуб играл на фортепиано, и после поступления  в 1861 году в Минскую губернскую гимназию только продолжал совершенствовать свои умения, начал писать собственные  произведения. В 1865 году, после окончания гимназии, он отправился в настоящее европейское турне по лучшим домам континента, где неизменно имел восторженный приём. Говорят, Наркевич-Иодко имел похвальные отзывы о своей игре даже от некоторых европейских королевских особ. Не было ему недостатка в признании и в Российской империи. В 1868 году его принимают на службу в Московское дворянское собрание, и одновременно с этим он преподаёт курс теории музыки в женском Мариинском училище (и это в 21 год!). Казалось, судьба Якуба Наркевича-Иодко была, если можно так выразиться, предопределена. Но по-настоящему одарённая натура не всегда развивается столь прямолинейно! Ещё в гимназические годы Наркевич-Иодко испытывал глубокий интерес не только к музыке, но и к естественным наукам – физике, биологии, медицине. Парадоксально, но успех в музыкальной карьере только укреплял его в желании заниматься научно-исследовательской деятельностью. И получив место преподавателя музыки, Наркевич-Иодко, очевидно, понял – если он срочно не займётся собой, то он «завязнет» на нём надолго, быть может, на всю оставшуюся жизнь. Ради исполнения своей мечты он бросает солидную должность и уезжает заграницу – получать недостающее образование. Он учился во Флоренции, Вене, Сорбонне, Париже, в общем, там, где и сегодня мечтают учиться все, кто желает серьёзного образования. Можно было предположить, что на ниве естественных наук Якуба Наркевича-Иодко ждёт такой же блестящий успех, как и в музыке, но здесь на его пути встали большие и трагические трудности…

Во-первых, заболел его  отец Оттон Наркевич-Иодко. Он уже не мог в полную силу заниматься родовыми имениями, соответственно, доходы от них сильно упали. А во-вторых, младшая сестра Якуба Анеля, которой было лишь немногим больше 20 лет, также была серьёзно больна. Анеля, как и её брат, была одарённым человеком. С юности девушка писала красивые стихи, и те, кому доводилось их слышать, говорили, что она, несомненно, вырастет в известную поэтессу. Однако Анеля не стремилась излишне к славе, устроила вначале свою личную жизнь, выйдя замуж за Кароля Козелла. А потом она заболела… Родители и брат как могли старались помочь ей – самые лучшие врачи, лучшие заграничные курорты были к её услугам. Но, к несчастью, ничего не помогло. 30 июня 1875 года, в 25 лет, Анеля Козелл урождённая Наркевич-Иодко скончалась во время лечения в Италии. Скорее всего, у девушки был туберкулёз…

Эта трагедия, очевидно, сыграла судьбоносную роль в судьбе Якуба Наркевича-Иодко. Отныне и  навсегда в своей научной деятельности он уделял большое внимание медицине, делая особый акцент на способах диагностики и лечения «слабогрудых» (туберкулёзных) больных.

В его жизни в этот период было точно и одно радостное  событие. В 1872 году он женится на дочери владельца небольшого имения на Случчине Елене Песляк. Девушке пусть и  не знатного рода, зато ставшей ему верной спутницей до конца земных дней. Молодая семья поселилась в Оттоново, там же, где поначалу жил и отец Якуба Наркевича-Иодко. Последний уже постоянно жил в Наднёмане и, как уже было сказано, имел серьёзные проблемы со здоровьем. Возможно, те же, что и у его почившей дочери.

Ему хотелось перестроить  своё имение по тем образцам, которые  он во множестве видел в Европе. Яков Наркевич-Иодко заложил в  Оттоново, меньшем имении отца, воловью  ферму, закупил для выращивания  бычков. В короткое время хозяйство получило в достатке тягловую силу, мясо для текущих нужд и на продажу, а, кроме того — навоз. Ведь было понятно, что без дополнительного обогащения песчаная наднёманская почва вряд ли уродит что-то стоящее. Для его приготовления он специально скупал у местных крестьян солому. Появился первый доход, который давал возможность укрепить экономику имения, а ему самому заняться в полной мере главным делом жизни — наукой.

В тот период своей  жизни Якуб Наркевич-Иодко особенно увлёкся, ко всему прочему, ещё и метеорологией. Результатом этого увлечения стало строительство в Оттоново первой на территории Беларуси метеорологической станции, которая была включена в состав главной физической обсерватории Российской империи!

Ещё более плодотворной стала деятельность Якуба Наркевича-Иодко после переезда в Наднёман в 1888 году. Незадолго до того скончался его отец Оттон. Оттона Наркевича-Иодко с почестями похоронили в фамильной часовне-усыпальнце недалеко от имения. После этого Якуб Наркевич-Иодко начал обустраиваться на новом месте. Он перенёс из Оттоново в Наднёман свою метеорологическую станцию, а в просторных дворцовых подвалах оборудовал несколько физических лабораторий для экспериментов с давно интересовавшим его электричеством. Его он собирался использовать в самых разнообразных целях – от тех же метеорологических до медицинских. Он впервые показал, что человеческий организм есть постоянный, неиссякаемый источник электрической энергии. Методом «фотографии без объектива» он показал, что по снимкам электрографии рук человека можно достаточно точно судить о состоянии его здоровья. За открытый электрографический эффект ученый в 1899 году был награжден Золотой медалью франко-прусской выставки в Петербурге [2, с. 260].