Современная дипломатия ФРГ

     При Г. Коле, особенно в первые годы после  германского объединения, внешняя  политика ФРГ в основном определялась стремлением доказать как международному сообществу, так и своим собственным  гражданам «нормальность» избранного курса, которая трактовалась прежде всего как приверженность общегуманистическим либерально-демократическим ценностям, реализуемая исключительно в системе западных союзов при строгом соблюдении норм международного права. Под этим термином подразумевалось также естественное состояние полностью независимого и суверенного национального государства. Призывы «нормализовать» внешнюю политику ФРГ предполагали, в том числе, и отказ от ряда самоограничений, обусловленных особенностями исторического развития страны. В частности, один из лидеров ХДС В. Шойбле считал участие бундесвера во всех военных акциях стран НАТО проверкой Германии на «нормальность».

     Переезд правительства и парламента в  Берлин был воспринят многими  как расставание не только с Бонном, но и с внешне- и внутриполитическими принципами Боннской республики, и следовательно – как обретение «новой нормальности». На самом деле это восприятие в корне противоречит принципам преемственности и предсказуемости «боннской демократии» и тезису о том, что управляемая из Берлина Германия, наконец, стала «нормальной». Возникает законный вопрос, а чем же Боннская республика хуже, чем Берлинская? Берлинская республика не вышла из Боннской, если под этим следует понимать изменение внешнеполитического курса. Й. Фишер не скрывал преемственности курса нового кабинета министров, заявляя, что не может быть исключительно «зеленой» внешней политики, а может быть только «германская» внешняя политика, которая подчинена лишь одной главной цели – укреплению престижа страны на международной арене: «Преемственность и надежность германской внешней политики являются добродетелью первостепенной, а не вторичной важности. Только продолжая политику разумного самоограничения и многостороннего представительства интересов, мы сможем сохранить доверие и предсказуемость, которые были наработаны старой и новой Федеративной Республикой за 50 лет ее осмотрительной внешней политики. Это - наше важнейшее внешнеполитическое наследие. Лишь в том случае, если мы будем без колебаний, не вызывая недоверия других стран, придерживаться этого наследия, перед нами откроется свобода действий, которая нам необходима, и которую германская внешняя политика может использовать в созидательных целях» [8].

     Характерной особенностью внешнеполитического  курса СДПГ-«зеленых» стало то, что такие константы, как кооперация, интеграция и мультилатерализм, проповедуются не сами по себе, но исключительно в контексте образцовой цивилизаторской роли Германии в современных условиях. «Особая роль внешней политики Федеративной Республики заключается, соответственно, в том, чтобы, будучи инициатором и мотором кооперации, влиять на международные отношения с целью их цивилизации»[9]. Как никакое другое правительство ФРГ, кабинет Шрёдера/Фишера подчеркивает этот образец цивилизаторского характера внешней политики, который в наибольшей степени проявляется в контексте отношений Север-Юг.

     Политическая  элита Берлинской республики видит  в международных организациях наиболее приемлемый механизм разрешения конфликтов, официально заявляя, что ООН должна обладать исключительным правом на введение санкций и принудительных мер для урегулирования конфликтов. «ООН мы предложим самостоятельные подразделения для осуществления миротворческих операций. При этом федеральное правительство активно выступает за то, чтобы сохранить за ООН монополию на применение силы и укрепить роль ее Генерального секретаря» [10]. Хотя военные акции, решение о которых может принять Совет Безопасности, допускают применение военной силы, канцлер Г. Шредер, в принципе, чрезвычайно скептически относится к военным операциям и предпочитает политические инструменты урегулирования конфликтов, которым в полном объеме сможет служить постоянное место ФРГ в Совете Безопасности. «Мы воспользуемся возможностью стать постоянным членом СБ ООН, если совместное европейское членство в нем окажется невозможным, − заявил он. — Мы не собираемся играть на международной арене роль одной из ведущих мировых держав или без согласования с нашими партнерами выдвигать политические инициативы в кризисных ситуациях. Для нас важно всестороннее сотрудничество во всем мире» [11]. 

     *** 

     Переходя  к оценкам региональных составляющих внешней политики Берлинской республики, хотелось бы процитировать известного немецкого политолога, в прошлом  директора Научно-исследовательского института фонда «Наука и политика» М. Штюрмера, который пишет: «Единство, уход русских и перегруппировка очагов угроз в мировой политике не являются для Федеративной Республики Германии "часом ноль", и германская внешняя политика не нуждается в коренных изменениях от А до Я. Тем не менее, все не так, как было раньше. Поэтому следовало бы все проанализировать и затем, исходя из географии и истории, определить и ранжировать интересы. Прежде всего, важны три определяющие величины: Соединенные Штаты, Европа после Маастрихта и отношение к России» [12]. От себя добавим, что не менее важна и четвертая величина, а именно – политика в отношении развивающихся стран.

     Европа  продолжает оставаться в центре немецких внешнеполитических интересов, и нынешний кабинет старается сохранить за Германией роль ее «локомотива и интеграционного ядра». Федеративная Республика – либеральная, демократическая, зажиточная страна – уже давно считается в Европе «мягким гегемоном». Х.-П. Шварц считает, что Германии никуда не деться от своей величины и своей мощи. Вследствие чрезвычайно высокой плотности взаимных связей Европа уже долгое время находится на пути интеграции, которая последовательно будет вести к ограничению суверенитета отдельных государств и врастанию их в некое региональное квазигосударственное образование. Интеграция будет способствовать ликвидации анархии в международной системе и перевода ее в договорную надежность внутренней политики. Поэтому продолжение этого процесса — важнейшая задача германской внешней политики.

     Обещая  вести наступательную европейскую  политику, учитывающую немецкие национальные интересы, Г. Шредер поддержал стратегические планы расширения европейских структур на страны Восточной и Юго-Восточной  Европы. Предпосылкой этого должен был быть ряд реформ ЕС, прежде всего реформа аграрной и финансовой политики, а также совершенствование европейских институтов. При этом он потребовал «восстановить равноправие» в сфере экономической политики. «Время, когда Европа процветала за счет Германии, ушло», − заявил он на ежегодном совещании в Вене глав правительств, министров иностранных дел и министров финансов стран ЕС (вклад ФРГ в общий бюджет ЕС в 1998 г. составлял около 11 млрд. евро - более половины всей суммы, лишь к 2006 г. он сократится). «Мы готовы и дальше выступать в качестве "мотора" Европейского союза, − заявил канцлер, − но это не значит, что мы будем оплачивать чью-то нерадивость, с этим пора кончать». Следующая важная цель заключалась в укреплении внешнеполитической дееспособности Европейского союза, иными словами, совершенствовании совместной внешней политики и политики безопасности. Эти новые акценты не означали отхода от стратегических ориентиров предшествующего правительства.

     Германия  стремится по своим правилам определять конфигурацию Европы будущего, чтобы оказаться в более выигрышном положении. 12 мая 2000 г. Й. Фишер выступил в Берлине в университете им. Гумбольдта с речью, которая фактически открыла новую дискуссию по вопросам европейской интеграции. Он потребовал реформ, которые были бы направлены на большую демократию и на большую прозрачность принятия решений в ЕС. Он предложил четко разграничить компетенции между наднациональными институтами и государствами – членами Евросоюза, принять Хартию основных прав и поднять статус национальных парламентов. Особое внимание вызвали два его требования: создание европейской федерации с избираемым президентом и формирование европейского правительства. Европейский парламент, состоящий из двух палат, должен был взять на себя все законотворческие и представительские функции. Й. Фишер предложил сформировать первую палату из напрямую избранных депутатов, а вторую - из депутатов национальных парламентов.

     Несмотря  на жаркие дебаты по этому поводу, почти  все осталось без изменений. Концепция  создания европейского ядра из Франции и Германии не была поддержана Парижем. Это говорит в пользу того, что национальный эгоизм в европейских столицах пока еще превалирует над желанием сделать ЕС более эффективной организацией.

     Чем же объясняется разность в подходах Берлина и Парижа к европейской интеграции? Как в отношениях с США, так и в отношениях с Францией, определенным рубежом стало германское объединение и ликвидация противостояния Восток-Запад, которые заметно повлияли на геополитическое положение двух стран. Если раньше ФРГ постоянно выступала на политическом уровне как младший партнер Парижа, то с 90-х годов прошлого столетия она значительно прирастила территорию и население. Это поставило под вопрос бывшие параметры франко-германского сотрудничества в Европе. Париж видел в предстоявшем расширении ЕС на Восток перспективу оттеснения себя на географические задворки Европы, в то время как Берлин все больше выдвигался в центр континента, имея возможность взять на себя функцию связующего звена между Востоком и Западом. Это привело к тому, что ФРГ стала сторонником расширения ЕС, а Франция, наоборот, − его институционального углубления. Новая расстановка сил принципиально изменила роль и вес Германии. Поэтому теперь уже Франция вынуждена была опасаться деградировать до роли младшего партнера. С точки зрения немецкой политической элиты, напротив, впервые было достигнуто равновесие с Францией. В этом контексте даже отказ от национальных валют не смог сгладить противоречия между двумя государствами.

     Германское  единство и слабость России отчетливо демонстрируют то, что контурно обозначилось еще во времена холодной войны, особенно на ее заключительной стадии: ФРГ возлагает прежде всего на себя главную ответственность за будущее единой Европы. Характерно в этой связи высказывание одного из ведущих немецких международников К. Хакке, который не без сарказма заметил, что «Франция скатилась до уровня локальной державы на задворках Европы, а Германия еще до объединения вновь возвысилась до важнейшей державы Европы» [13]. Правда, дабы избежать упреков в национальном эгоизме, в отличие от 1871, 1913 или 1938/39 гг. немецкие политики ориентируются на национальные интересы, которые демонстративно дефинируются ими исключительно как общие европейские целевые перспективы. У Европы, не перестают заявлять они, больше нет германской проблемы, но у Германии есть европейская задача – будучи прочно интегрированной частью Запада, играть роль моста взаимопонимания между Востоком и Западом.

     Учитывая, что после войны в Косово государства  – члены ЕС в очередной раз осознали свою беспомощность в решении вопросов войны и мира без вмешательства Америки, правительство Шрёдера/Фишера, председательствующее в ЕС в 1999 г., активно повело линию на более эффективную разработку «европейской политики в области безопасности и обороны» (ЕПБО), институциональные рамки которой были определены Европейским советом в Кёльне в июне 1999 г. В целом, общая линия ЕС в этой сфере предполагает развитие постоянных военно-политических структур; взятие на себя государствами-членами обязательств по дальнейшему разворачиванию необходимых военных потенциалов, особенно в области стратегической разведки и стратегических транспортных потенциалов; углубление европейской кооперации в области производства вооружений, а также гибкое сотрудничество между структурами НАТО и ЕС. Причины для интенсификации ЕПБО лежат на поверхности, хотя Францией и Германией – лидерами интеграции – движут различные мотивы. Экономическая мощь Евросоюза явно преобладает над его политической силой и военным потенциалом. Не удивительно, что объединенная Европа хотела бы развивать политическую активность, включая ЕПБО, и за пределами ЕС, в том числе на Балканах, на Ближнем Востоке и, в конечном итоге, во всем мире, а также укреплять «европейскую опору» в Североатлантическом союзе. Поэтому на саммите Евросоюза в Хельсинки в декабре 1999 г. было принято решение создать силами стран – членов ЕС до 2003 г. сухопутный контингент сил быстрого развертывания численностью 50-60 тыс. человек, а также дополнительно – подразделения ВМС и ВВС, которые в совокупности могли бы быть в течение 60 дней приведены в боевую готовность и находиться в зоне оперативных действий по урегулированию кризисов и конфликтов в течение одного года. В ноябре 2000 г. в Брюсселе члены ЕС заявили о готовности предоставить для урегулирования кризисов 100 тыс. военнослужащих, 400 транспортных самолетов и 100 кораблей. Обещанный вклад Германии ограничился, однако, 30 тыс. солдат, из которых лишь 18 тыс. могли бы принимать участие в операциях, предпринимаемых Евросоюзом.

     22 ноября 2002 г. министр иностранных дел ФРГ И. Фишер и его французский коллега Д. де Вильпен, выступая перед членами Европейского конвента, выдвинули очередную инициативу, которая получила название «Совместные предложения в области Европейской политики безопасности и обороны». В этом документе предлагалось трансформировать ЕПБО в Европейский союз безопасности и обороны, который мог бы содействовать дальнейшему становлению европейской опоры НАТО. Однако ни 2002, ни 2003 гг., особенно если вспомнить англо-американскую войну в Ираке, не принесли с собой реального прогресса в становлении европейской политики в области обороны и безопасности.

     История сыграла с европейцами, в том  числе и с немцами, злую шутку. Ситуация с обеспечением их безопасности после окончания холодной войны объективно лучше, чем когда бы то ни было. Германия впервые в своей истории окружена одними друзьями. Отсутствие серьезной военно-политической угрозы на континенте привело к тому, что организационное формирование совместной европейской политики в области безопасности наталкивается на большие трудности. Даже первая со времен 1941–1945 гг. война в Европе на Балканах не смогла побудить европейцев своевременно поспешить ликвидировать эту брешь.

     В целом, очевидно, что ограниченность средств, в том числе военных, усугубляет зависимость объединенной Европы от США. Это стало особенно заметно с расширением Европейского союза и появлением «линии напряженности» в вопросах проявления солидарности с Америкой между «старой» и «новой» Европой. Война в Ираке показала, что Евросоюзу еще очень далеко до выработки единой внешней политики и политики в области обороны и безопасности.

     Очевидно: нынешнее сотрудничество между Берлином и Парижем, несмотря на декларируемую  преемственность и незыблемость базовых принципов, разворачивается в новых условиях. Изменения касаются баланса сил между обоими государствами, их роли и статуса в европейской и глобальной политике, их интересов и внешнеполитической стратегии, их новой ответственности по отношению к европейской интеграции и странам Центральной и Восточной Европы. Поэтому ось Берлин-Париж испытывает серьезные перегрузки. Если французы выступают за углубление интеграции и выдвигают возражения в отношении расширения ЕС, то немцы, наоборот, видят в расширении надежные гарантии своей безопасности. Если французы преследуют цель стратегической автономии Европы, то немцы видят в европейских структурах не альтернативу, а дополнение к НАТО. Хотя Г. Шредер публично поддержал французскую концепцию «Европейской державы», вопрос о серьезности намерений Берлина в этом вопросе с точки зрения реальной политики остается открытым.