Образ России и Европы в трудах О.Шпенглера и Данилевского

б) даже при одновременном  существовании эти миры не сообщаются между собой;  
в) в силу двух предыдущих обстоятельств, нужно особое внимание уделять индивидуальности, исключительности «культурных миров», их внутреннему единству и эволюции.

В основе каждой культуры лежит  душа, а культура — это символическое  тело, жизненное воплощение этой души. Но ведь все живое смертно. Живое  существо рождается, чтобы реализовать  свои душевные силы, которые затем  угасают со старостью и уходят в небытие вместе со смертью. Такова судьба всех культур, которые рождаются  в этот мир из таинственного хаоса душевной жизни. «Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечно-младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа... Она расцветает на почве строго отмежеванного ландшафта, к которому она остается привязанной чисто вегетативно. Культура умирает, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук...»³² 
Шпенглер по-настоящему не объясняет истоки и причины этого рождения, но зато дальнейшая судьба культуры нарисована им со всей возможной выразительностью. 

«…Всякая культура переживает возрасты отдельного человека. У каждой имеется свое детство, юность, возмужалость и старость… Чем более приближается культура к полудню своего существования, тем более мужественным, резким, властным, насыщенным становится ее окончательно утвердившийся язык форм, тем увереннее становится она в ощущении своей силы, тем яснее становятся ее черты. В раннем периоде все это еще темно, смутно, в искании, полно тоскливым стремлением и одновременно боязнью… Наконец, при наступлении старости, начинающейся цивилизации, огонь души угасает. Угасающие силы еще раз делают попытку, с половинным успехом - в классицизме, родственном всякой умирающей культуре - проявить себя в творчестве большого размаха; душа еще раз с грустью вспоминает в романтике о своем детстве. Наконец, усталая, вялая и остывшая, она теряет радость бытия и стремится - как в римскую эпоху - из тысячелетнего света обратно в потемки перводушевной мистики, назад в материнское лоно, в могилу».³³

Западная культура, по его  мнению, уже вступила в такую стадию, на которой начинается ее неумолимая фатальная гибель. Каждому «культур-организму» дано судьбой прожить 1000— 1500 лет, пройти путь от юности до смерти.³⁴

Но что значит — умирание культуры? Смерть культуры есть исчерпание ее души, когда ее смыслы уже не вдохновляют  людей, обращенных теперь не к осуществлению  культурных ценностей, а к утилитарным  целям и благоустройству жизни. Этот период Шпенглер связывает с  наступлением эпохи цивилизации. «Как только цель достигнута, и... вся полнота  внутренних возможностей завершена  и осуществлена вовне, культура внезапно коченеет, она отмирает, ее кровь  свертывается, силы надламываются —  она становится цивилизацией».³⁵

Противоположность культуры и цивилизации – главная ось  всех Шпенглеровских размышлений. Культура, – это могущественное творчество созревающей души, – рождение мифа, как выражения нового богочувствования, – расцвет высокого искусства, исполненного глубокой символической необходимости, – имманентное действие государственной идеи среди группы народов, объединенных единообразным мирочувствованием и единством жизненного стиля. Цивилизация – это умирание созидающих энергий в душе; проблематизм мирочувствования; замена вопросов религиозного и метафизического характера вопросами этики и жизненной практики. В искусстве – распад монументальных форм, быстрая смена чужих входящих в моду стилей, роскошь, привычка и спорт. В политике – превращение народных организмов в практически заинтересованные массы, господство механизма и космополитизма, победа мировых городов над деревенскими далями, власть четвертого сословия.³⁶

Цивилизация — старость культуры, ее постепенное умирание. Симптомами этого умирания, по Шпенглеру, являются материализм и атеизм, социальные революции и распространение научных воззрений.³⁷ По Шпенглеру, всякая культура жива постольку, поскольку она сохраняет глубоко интимную, сокровенную связь с человеческой душой. Душа культуры живет не сама по себе, а лишь в душах людей, живущих смыслами и ценностями данной культуры. Вот как пишет об этом Шпенглер: «Всякое искусство смертно, не только отдельные творения, но и сами искусства. Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт моцартовской музыки — хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые с необходимостью ощущали миры своих «вечных истин» как истинные».

Если культура перестает  притягивать и вдохновлять человеческие души, она обречена. С этих позиций  Шпенглер видит опасность, которую  несет с собой цивилизация. Нет  ничего дурного в практическом благоустройстве  жизни, но когда оно поглощает  человека целиком, то на культуру уже  не остается душевных сил, «огонь души угасает». Шпенглер ничего не имеет против удобств и достижений цивилизации, но он предупреждает против цивилизации, вытесняющей подлинную культуру: «Культура и цивилизация — это живое тело душевности и ее мумия»³⁸.

Итак, переход от культуры к цивилизации есть, по Шпенглеру, переход от творчества к бесплодию, от становления к окостенению, от «героических деяний» к «механической работе». Здесь уже не нужна литература и искусство, а нужен только голый техницизм. Переходя в цивилизацию, культура застывает, отмирает. Цивилизация, по Шпенглеру, есть «неизбежная судьба культуры», ее логическое следствие, завершение и исход. Цивилизация как «ставшее» — неизбежный конец культуры как «становления».

2.3. Цивилизация  как гибель культуры

Почему же цивилизация, несущая  человеку социальное и техническое  благоустройство жизни, вызывает у  Шпенглера ощущение гибели культуры? Ведь сохраняются прекрасные произведения искусства, научные достижения, мир  культурных символов. Но Шпенглер увидел более глубокую и неочевидную  сторону дела. Культура жива до тех  пор, пока она сохраняет глубоко  интимную, сокровенную связь с  человеческой душой. Душа культуры живёт  не сама по себе, а лишь в душах  людей, живущих смыслами и ценностями данной культуры. «Всякое искусство смертно, не только отдельные творения, но и сами искусства. Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт моцартовской музыки - хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые с необходимостью ощущали миры своих «вечных истин» истинные».³⁹

Если культура перестанет притягивать и вдохновлять человеческие души, она обречена. Отсюда Шпенглер видит опасность, которую несёт  с собой цивилизация. Нет ничего дурного в благоустройстве жизни, но когда оно поглощает человека целиком, то на культуру уже не остаётся душевных сил. Он ничего не имеет против удобств и достижений цивилизации, но он предупреждает против цивилизации, вытесняющей подлинную культуру: «Культура и цивилизация - это  живое тело душевности и её мумия».⁴⁰

Шпенглер не отрицает цивилизацию, но он и не «человек цивилизации», способный  откинуть в сторону старый «культурный  хлам» ради того, чтобы уютно чувствовать  себя в мире обыденных забот. Отсюда вытекает его двойственное мироощущение, которое блестяще охарактеризовал  Н. Бердяев: «Своеобразие Шпенглера  в том, что ещё не было человека цивилизации с таким сознанием, как Шпенглер, печальным сознанием  неотвратимого заката старой культуры, который обладал бы такой чуткостью  и таким даром проникновения  в культуры прошлого. Цивилизаторское  самочувствие и самосознание Шпенглера  в корне противоречиво и раздвоено. В нём нет цивилизаторского самодовольства, нет этой веры в абсолютное превосходство  своей эпохи над предшествующими  поколениями и эпохами. Шпенглер слишком хорошо всё понимает. Он не новый человек цивилизации, он - человек старой европейской культуры.

Для Шпенглера в современном  мире культура сохраняется лишь в  крестьянстве, которое подвергается давлению со стороны цивилизации. «Крестьянство, связанное корнями своими с самой  почвой, живущее вне стен больших  городов, которые отныне – скептические, практические, искусственные – одни являются представителями цивилизации, это крестьянство уже не идет в  счет. «Народом» теперь считается  городское население, неорганическая масса, нечто текучее. Крестьянин отнюдь не демократ - ведь это понятие так  же есть часть механического городского существования – следовательно, крестьянином пренебрегают, осмеивают, презирают и ненавидят его. После  исчезновения старых сословий, дворянства и духовенства, он является единственным органическим человеком, единственным сохранившимся пережитком культуры».⁴¹

§3.  Образ России у О. Шпенглера

У О.Шпенглера обнаруживаются не только общие темы, изложенные еще  Н. Данилевским ― отрицание мирового единства человечества и обоснование  локальной дискретности культур, их контакты и гибель. Он даже мимоходом, несколько метафорично использовал слова «Россия и Европа». Это не было простым совпадением.

Как же Шпенглер описывает  русско-славянскую культуру? Если при  определении западной, фаустовской  культуры он категоричен, резок и  четок, то когда он говорит о славянстве, становится неопределенен, осторожен. Впрочем, и он полагает, как Данилевский, что будущее вероятнее всего  именно за этой культурой, ибо у нее  есть шанс избежать кризиса аналогичного европейскому. Во всяком случае именно этот мотив настойчиво прозвучал у него в докладе, прочитанном на съезде экономистов Рейн-Вестафалии 14 февраля 1922 года в городе Эссене. Вот основные положения доклада, названного им «Двойной лик России и восточные проблемы Германии». При знакомстве с ними идейная перекличка с Данилевским просто бросается в глаза, иногда кажется, что немецкий автор своими словами пересказывает нашего славянофила.

1. Рассматривать Россию  западно-европейскими глазами, с точки зрения европейских социальных идеологий, расценивая русский народ как любой иной народ “Европы”, неверно. Необходимо, во-первых, расширить сферу сопоставления. Понять всемирно-исторический факт русскости вообще можно только при сопоставлении этой культуры с большими, старыми культурами Европы и одновременно Китая, Индии, ислама и на протяжении веков. Во-вторых, надо понять ее народ и его душу, реализуемую в политической и экономической деятельности, в повседневной жизни. И тогда обнаружится, что «русский нам душевно очень чужд, так же как индус и китаец, в глубину души которых не заглянуть». Далее Шпенглер чуть ли не дословно цитирует Данилевского: «Россия и Европа» или «матушка» Россия против «отечества» западных народов,― вот два мира, которые друг другу далеки. Русский хорошо понимает эту необычность. Он никогда не преодолеет, если он чисто русский, своей антипатии или наивного восхищения по отношению к немцу, французу и англичанину. Татарин и турок ему и понятнее и ближе. Если мы хотим узнать точные, действительные географические границы Европы, то надо воспользоваться картами, выпущенными в 1500 г. «Деятельность немецких рыцарских орденов на балтийских землях была колонизацией чужой территории и воспринималась ее участниками именно так».⁴²

2. Что дает сопоставление  русской истории и западно-европейской, синхронно ли их развитие, плодотворны и органичны контакты? Аргументация Шпенглера во многом повторяет мотивы славянофилов. Вот что он писал: «Русская история с 900-го по 1900 годы не соответствует западноевропейской этого же периода, а сходна с временами от Римской империи до Карла Великого и Штауфенкайзеров. Наши героические поэмы об Арминиусе, Хильдебранде и Роланде, а также Песнь Нибелунгов повторяются в русских былинах и народных песнях, которые начались со времен богатырей при дворе князя Владимира, дружины Игоря и Ильи Муромца, через Ивана Грозного, Петра Великого и пожар Москвы, остаются и по сей день плодотворными и полными жизни. Но из этих двух миров поэтического творчества исходят очень различные предчувствия. Русская жизнь имеет иной исходный смысл, чем наша».⁴³

На поверхностный взгляд может показаться, что символ бесконечности  фаустовской души близок и русским «но все это ничего общего не имело с Западом,― отмечал Шпенглер,― ...бесконечные дали создали смиренную, стойкую к трудностям народность, но без личной воли, склонную к рабству. Это как раз и является предпосылкой большой политики от Чингизхана до Ленина. Да и для крестьянина родина― не его деревня, ландшафт его рождения, а дальние русские равнины».⁴⁴

В России протекали два  чуждых и враждебных друг другу течения. Первое― древнее, инстинктивное, неясное, бессознательное, тайное, которое имеется  в душе каждого русского,― мистическое  стремление на юг, в Константинополь и Иерусалим. А над ним располагалось второе― официальная внешняя политика дипломатии великой державы: Санкт-Петербург против Москвы! У России существует потребность играть значительную роль в мире, быть признанной и равноправной в “Европе”. Отсюда сверхвежливая форма, отличные манеры, безупречный вкус. При этом, никто не любил западноевропейские народы. Восхищались, ценили, подтрунивали, презирали их, но обращались с ними сообразно выгоде, которую можно практически от этого получить. Но для честолюбивого высшего слоя русских Россия была будущим господином Европы: духовно и политически. Уже Наполеон чувствовал это.

3. В экономической жизни России, сосуществуют два течения, из которых одно действовало как нападающее и пронизывающее, в то время как второе вело себя в полном смысле слова как страдающее. Это было старорусское крестьянство с его примитивным сельским хозяйством. Но над всем этим простирался набирающий силы цивилизованный мир западной городской экономики с ее банками, биржами, фабриками и дорогами. Денежная экономика противостояла товарной экономике. Теперь же государство поддерживает и усиливает экономическое мышление, ориентированное западно-капиталистически. Такое направление не было присуще русскости и не понималось ею.⁴⁵

В этой ситуации Шпенглер считает  самой роковой ошибкой Запада очередной крестовый поход западных держав против России. «Тихий поезд России идет в Иерусалим и во внутреннюю Азию, и врагом ее всегда станет тот, кто эти пути преградит»⁴⁶. Данилевский бы поаплодировал этому высказыванию, ибо оно совпадало с его собственными пророчествами.

Итак, Шпенглер предсказывал России судьбу сырьевой колонии, что машинная промышленность, банковское дело и индустриализация по духу своему чужды русскому как деятельность греховная, противоречащая его пониманию мира. Данилевский бы с этим категорически не согласился. Впрочем, оба были согласны с византийскими корнями российской самобытности. Но если Данилевский призывал их беречь, холить и противопоставить (вплоть до войны) Западу, то Шпенглер призывал к гибкому и мирному сосуществованию Запада и Востока как автономных мировых культур. Одинаково они оценивали и петровскую реформу. Шпенглер с присущим ему литературным мастерством описал ее как историческую метаморфозу, т. е. случай, когда более старая, глубинная культура властно тяготеет над исторически молодой культурой, в силу чего «юные чувства застывают в старческие произведения, и вместо свободного развертывания собственных творческих сил только ненависть к чужому насилию вырастает до гигантских размеров».⁴⁷ Русский народ, был искусственно принужден к неподлинной истории, и дух «исконной русской сущности был просто-напросто непонятен».⁴⁸. Из этого плачевного обстоятельства, по его мнению, могли проистекать драматические коллизии и беды как для самой России, так и для Европы.