Философия Бердяева

поставлен перед другими людьми.

 

Фанатик всегда нуждается  во враге, всегда должен кого-либо казнить. Ортодоксальные

догматические формулы образованы не по отношению к Богу, а по отношению  к другим

людям, они образовались потому, что возникли еретические мнения. Фанатизм всегда

означает социальное принуждение. Или он может принимать формы  самосжигания, -- как,

например, в крайних течениях русского раскола, но и в этом случае он тоже означает

социальное принуждение  с обратным знаком. Фанатизм крайней  ортодоксии в религии

носит сектантский характер. Чувство удовлетворения от принадлежности к кругу

избранных есть сектантское  чувство. Фанатизм очень накаляет волю и организовывает для

борьбы, для причинения мучений  и для перенесения мучений. У  самого мягкого, кроткого

фанатика, сознающего себя человеколюбцем, заботящимся о спасении душ и  обществ, есть

элемент садизма. Фанатизм всегда связан с явлением мучительства. Идеологически

фаиатизм всегда есть исступление  ортодоксии.

 

Категория ортодоксии, противополагаемой  ереси, применяется сейчас к типам  мышления,

ничего общего не имеющего с религией, -- например, к марксизму; но она религиозного

происхождения. Хотя она религиозного происхождения, но все же есть прежде всего

явление социальное и означает господство коллектива над личностью. Ортодоксия есть

умственная организация  коллектива и означает экстерриоризацию сознания и совести.

Ортодоксия утверждает себя в противоположности ереси. Еретик есть человек, мыслящий

не в согласии с умственной организацией коллектива. Люди, почитающие себя

ортодоксальными по преимуществу и обличающие еретиков, т.е. инакомыслящих, любят

говорить, что они защищают истину и истину ставят выше свободы. Это есть самое

большое заблуждение и  самообольщение ортодоксов.

 

Пафос ортодоксии, питающий фанатизм, ничего общего не имеет с  пафосом истины, он как

раз ему противоположен. Ортодоксия образуется вокруг темы спасения и  гибели,

ортодоксы сами испуганы и  пугают других. Истина же не знает страха. Именно хранители

ортодоксии более всего  искажали истину и боялись ее. Хранители  религиозной

ортодоксии искажали историю. Хранители марксистской или расистской ортодоксии

также искажают историю. Эти  люди всегда создают злостные легенды  о враждебной им

силе. Истина подменяется  пользой, интересами организованного  порядка.

 

Человек, фанатизированный какой-либо идеей, как единоспасающей, не может  искать

истины. Искание истины предполагает свободу. Истины нет вне свободы, истина дается

лишь свободе. Вне свободы  есть лишь польза, а не истина, лишь интересы власти.

Фанатик какой-либо ортодоксии ищет власти, а не истины. Истина не дана готовой и не

воспринимается пассивно человеком, она есть бесконечное  задание. Истина не падает

сверху на человека, как  какая-то вещь. И откровение истины нельзя понимать наивно-

реалистически. Истина есть также путь и жизнь, духовная жизнь  человека. Духовная же

жизнь есть свобода и ее нет вне свободы.

 

Фанатики ортодоксии, в  сущности, не знают истины, ибо не знают свободы, не знают

духовной жизни. Фанатики ортодоксии думают, что они люди смиренные, ибо послушны

истине церковной, и обвиняют других в гордости. Но это страшное заблуждение и

самообольщение. Пусть в  Церкви заключается полнота истины. Но почему ортодокс

воображает, что именно он обладает этой истиной Церкви, именно он ее знает? Почему

именно ему дан этот дар окончательного различения церковной  истины от ереси, почему

{5}

именно он оказывается  этим избранником? Это есть гордость и самомнение, и нет более

гордых и самомнящих людей, чем хранители ортодоксии. Они  отождествляют себя с

церковной истиной. Существует ортодоксальная церковная истина. Но вот, может быть,

ты, фанатик ортодоксии, ее не знаешь, ты знаешь лишь осколки ее вследствие своей

ограниченности, сердечной  окаменелости, своей нечуткости, своей  приверженности

форме и закону, отсутствию даровитости и благостности.

 

Человек, допустивший себя до фанатической одержимости, никогда  не предполагает такой

возможности о себе. Он, конечно, готов признавать себя грешником, ио никогда не

признает себя находящимся  в заблуждении, в самообмане, в  самодовольстве. Поэтому он

считает возможным при  всей своей грешности пытать и  гнать других. Фанатик сознает

себя верующим. Но, может  быть, вера его не имеет никакого отношения к истине. Истина

есть прежде всего выход из себя, фанатик же выйти из себя не может. Он выходит из себя

только в злобе против других, но это не есть выход к  другим и другому.

 

Фанатик -- эгоцентрик. Вера фанатика, его беззаветная и бескорыстная преданность идее

нисколько не помогает ему  преодолеть эгоцентризм. Аскеза фанатика (а фанатики часто

бывают аскетами) нисколько  не побеждает поглощенности собой, нисколько не обращает

его к реальностям. Фанатик  какой-либо ортодоксии отождествляет  свою идею, свою

истину с собой. Он и  есть эта идея, эта истина. Ортодоксия -это он. В конце концов это

всегда оказывается единственным критерием ортодоксии.

 

Фанатик ортодоксии может  быть крайним приверженцем принципа авторитета. Но он

всегда незаметно отождествляет  авторитет с собою и никакому несогласному с ним

авторитету никогда не подчинится. Склонность к авторитету в нашу эпоху носит именно

такой характер. Авторитарно  настроенная молодежь никаких авторитетов  над собой не

признает, она себя сознает  носительницей авторитета. Ультраправославно  настроенная

молодежь, которая не любит  свободы и обличает ереси, себя почитает носительницей

Православия. Это есть пример того, насколько идея авторитета противоречива  и

несостоятельна. Авторитет  на практике никогда не стесняет его  фанатических

приверженцев, он стесняет других, их противников и насилует их. В  сущности, никто

никогда не подчинялся авторитету, если считал его несогласным с  его пониманием

истины. Исповедание какой-либо крайней ортодоксии, какой-либо тоталитарной системы

всегда означает желание  принадлежать к кругу избранных, носителей истинного учения.

Это льстит гордости и самомнению людей. По сравнению с этим свободолюбие означает

скромность.

 

Очень приятно и лестно почитать себя единственным знающим, что  такое истинное

Православие или истинный марксизм-ленинизм (психология та же). Робеспьер беззаветно

любил республиканскую добродетель, он был самый добродетельный человек  в

революционной Франции и  даже единственный добродетельный. Он отождествил себя с

республиканской добродетелью, с идеей революции. Это был  законченный тип

эгоцентрика. Вот это помешательство на добродетели, это отождествление себя с ней и

было в нем самое  отвратительное. Порочный Дантон был  в тысячу раз лучше и

человечнее.

 

Эгоцентризм фанатика какой-либо идеи, какого-либо учения выражается в  том, что он не

видит человеческой личности, невнимателен к личному человеческому  пути, он не может

установить никакого отношения  к миру личностей, к живому, конкретному  человеческому

миру. Фанатик знает лишь идею, но не знает человека, не знает  человека и тогда, когда

борется за идею человека. Но он не воспринимает и мира идей иных, чем его

собственные, неспособен войти в общение идей. Он обыкновенно ничего не понимает и

не может понять; именно эгоцентризм лишает его способности  понимания. Он совсем не

хочет убедить в истинности чего-либо, он совсем не интересуется истиной. Интерес к

истине выводит из замкнутого круга эгоцентризма. Эгоцентризм  совсем не то же самое,

что эгоизм.

{6}

Эгоист в житейском  смысле слова все же может выйти  из себя, обратить внимание на

других людей, заинтересоваться миром чужих идей. Но фанатик-эгоцентрик,

бескорыстный, аскетический, беззаветно преданный какой-либо идее, -- совсем не может,

идея центрирует его на самом себе. Для нашей смутной эпохи характерны не только

вспышки фанатизма, но и стилизация фанатизма. Современные люди совсем не так

фанатичны и совсем не так привержены ортодоксальным учениям, как это может казаться.

Они хотят казаться фанатиками, имитируют фанатизм, произносят слова  фанатиков,

делают насилующие жесты  фанатиков. Но слишком чисто это  лишь прикрывает

внутреннюю пустоту. Имитация и стилизация фанатизма есть лишь один из способов

заполнения пустоты. Это  означает также творческое бессилие, неспособность на мысли.

Претендующие на знание ортодоксальной истины накодятся в состоянии  безмыслия.

Любовь к мысли, к познанию есть также любовь к критике, к  диалогическому развитию,

любовь к чужой мысли, а не только к своей.

 

Фанатической нетерпимости противополагают терпимость. Но терпимость есть сложный

феномен. Терпимость может  быть результатом безразличия, равнодушия к истине,

неразличения добра и  зла. Это есть теплопрохладная, либеральная  терпимость, и не ее

нужно противополагать фанатизму. Возможна страстная любовь к свободе  и к истине,

пламенная приверженность идее, но -- при огромном внимании к человеку, к

человеческому пути, к человеческому  исканию истины. Свобода может  быть понята, как

неотрывная часть самой  истины. И не все человек должен терпеть. К современной

нетерпимости, фанатизму, к современной ортодоксомании совсем не нужно относиться

терпимо, наоборот, нужно  относиться нетерпимо. И врагам свободы  совсем не нужно

давать безграничной свободы. В известном смысле нам нужна  диктатура реальной

свободы. Современные же диктатуры  во всех их формах покоятся на душевном

фундаменте, который обнаруживает тяжкое душевное заболевание. Нужен курс духовного

лечения.

 

 

 

 

 

 

 

1 Николай Александрович  Бердяев родился 6 марта 1874 г.  в Киеве в старинном

      дворянском роду. Его предки честно служили царю и отечеству,

      прославляя  свои имена на государственном  и военном поприщах.

      Отказавшись  от традиционной для его семьи  военной карьеры, он поступил

      в 1894 г.  на естественный факультет Киевского  университета святого

      Владимира,  а через год перевелся на юридический. Здесь он начал

      систематически  заниматься философией в семинаре  Г. И. Челпанова.

 

      Арест в  1898 г.  по  делу  киевского   “Союза  борьбы  за  освобождение

рабочего класса” прервал  его учебу в университете. По  завершении  следствия

Бердяев с мая 1901 г. административно-ссыльный в Вологде. Там  в  дискуссиях

с социал-демократами (А. А. Богдановым, А.  В.  Луначарским)  выявились  его

глубокие  расхождения  с  ними  во  взглядах  на  теоретические   основы   и

содержание освободительного движения. Он начинает сотрудничать в  газете  П.

Б.  Струве  “Освобождение”,  которая  готовила  возникновение   политической

организации либеральной  буржуазии. Его отход от марксизма  совершился  быстро

и безболезненно. Надо отметить, что Бердяев никогда не был  фанатиком  какой-

либо одной идеи. Его  отличала «безумная  расточительность»  ума,  вызывавшая

нередко самые серьезные  нарекания. Шестов, например,  иронизируя  по  поводу

стремительной эволюции взглядов Бердяева, насмешливо писал: “Как  только  он

покидает  какой-либо  строй  идей  ради  нового,  он  уже  в  своем  прежнем

богатстве не находит ничего достойного внимания. Все старье,  ветошь,  ни  к

чему ненужное...”

      Бердяев  становится одним  из  выразителей   движения  “от  марксизма   к

идеализму”,  обозначив  собственное  участие  в  нем  статьями  “Борьба   за

идеализм” (1901г),  “К  философии  трагедии.  Морис  Метерлинк”  (1902  г.),

“Этическая  проблема  в  свете  философского  идеализма”   в   теоретическом

манифесте русского либерализма - сборнике ”Проблемы идеализма” (1902 г.).

       После   ссылки  Бердяев  несколько   месяцев   изучает   философию   в

Гейдельберге. С 1904 г., переехав в Петербург, Бердяев активно включается  в

религиозно-общественную жизнь  столицы. По приглашению Д. С. Мережковского  и

З. Н. Гиппиус он становится членом редакции журнала “Новый  путь”,  а  через

год вместе с С. Н. Булгаковым руководит журналом  “Вопросы  жизни”,  выражая

мировоззренческие установки  так называемого нового религи-

озного сознания и левого крыла кадетов. Богоискательство и, в частности,

новое религиозное сознание, у истоков которого стоял Д. С. Мережковский,

можно рассматривать как  комплекс религиозных, историософских, эстетических

идей и нравственных установок, реализация которых, по мнению богоискателей,

могла бы привести к созданию “религиозной общественности” - главной  силы

возрождения России.

       Значение  “нового  религиозного   сознания”   в   эволюции   Бердяева

невозможно переоценить - он весь вышел из него. Именно здесь  он  укрепляется

во  мнении  об  универсальном  значении  религии  для   личности,   истории,

культуры;  вырабатывает  идею  творческого   христианского   антропологизма;

усваивает  учение  Владимира  Соловьева  об  истории  как   богочеловеческом

процессе; выступает против исторического христианства за  его  равнодушие  к

вопросам социального  и культурного развития;  разрабатывает  первые  контуры