Автор: Пользователь скрыл имя, 23 Декабря 2011 в 21:30, реферат
Задолго до того как современная наука обнаружила необычайные возможности человеческого мозга, уже древние греки открыли для себя, что ментальные способности можно в значительной степени увеличить, если использовать специальные приемы, ведь эйдетическую (от греч. eidos – образ) или образную память можно развить, это не врожденное, а приобретенное свойство человека. При обучении иностранным языкам детей школьного возраста использование мнемоники оправдано, поскольку в этом возрасте, в силу психологических особенностей, мышление еще сохраняет наглядный характер.
Вопрос о субъекте мнемических процессов был предметом размышления Августина, Джона Локка, Гуссерля и др. Августин ввел представление о «внутреннем человеке» (Ego sum, qui memini, ego animus), Локк ввел триаду сознание - память - личное тождество (sameness), Гуссерль соединял интериорность, память и время. Вслед за аналитическим рассмотрением проблемы субъекта памяти в философском дискурсе П. Рикер считает возможным говорить о трех субъектах атрибуции памяти: «я» (индивидуальная память), «мы» (коллективная социальная, публичная память) и промежуточный тип - память близких людей, «где конкретно осуществляется взаимодействие между живой памятью индивидуальных личностей и публичной памятью сообществ, к которым мы принадлежим» [23].
Обращаясь к субъекту памяти в языке, следует отметить, во-первых, значение метонимической когнитивной схемы. Известно, что для запоминания существенны зрительный, слуховой, тактильный, моторный, запаховый коды [24]. И в качестве субъекта индивидуальной памяти метонимически могут выступать названия органов восприятия: тело помнит прикосновение, ноги - движение, ухо - звуки, язык - вкус, ноздри - запах, руки - действие, умения (память-привычка). Поскольку сердце является «символом средоточия чувств, переживаний, настроений человека» [25], оно также способно метонимически назвать субъекта памяти: память сердца - это память человека о его чувствах и переживаниях. В этом качестве память сердца противопоставляется памяти рассудка: О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной (К. Батюшков). Метонимическая модель распространяется и на субъекта коллективной, а также «семейной» памяти: названия стран городов и других поселений, названия различных человеческих сообществ указывают на тех людей, которым приписывается общая память: Мир не забудет об ужасах войны. Страна помнит своих героев. Нью-Йорк не забудет 11 сентября. Семья помнит о своих корнях. Преимущественно такие обозначения связываются с мнемическим процессом «хранение информации» (помнить). И стать хранителем информации могут не только одушевленные, но и неодушевленные объекты: Горы помнят об обвалах, Река помнит о своих истоках, Дом помнит о своих жильцах.
Центральным для философских интуиций о памяти явились вопросы о предметном характере памяти, о том, что вспоминают и о том, как вспоминают. Платон определил содержание памяти как «представление в настоящем отсутствующей вещи». От этого определения веером расходится целый ряд проблем, относящихся к объекту мнемических процессов. «Отсутствующая вещь» - это может быть человек (внешний облик, одежда, поведение, чувства, ощущения, эмоции, мысли), природные объекты и их признаки, календарные даты, устную речь, тексты и пр. (Это лицо нельзя забыть; Он вспомнил, что оставил дверь незапертой; Он помнил, как они шли по аллее, как светились ее волосы в лучах вечернего заката; Старуха помнила все даты рождения своих институтских подруг). В какой степени суждения памяти подвергаются проверке на истинность? Сам факт воспоминания о чем-либо (равно как и забывания) не может быть верифицирован (нельзя сказать *«Неверно, что он вспомнил, что он оставил дверь незапертой»), здесь допустимо только опровержение субъекта памяти («Я все это придумал»). Однако содержание памяти может быть подтверждено другими свидетельствами, реальной ситуацией (Он вспомнил, что оставил дверь незапертой - Дверь действительно, была не заперта). Платоновское определение позволяет поставить память в один ряд с такими явлениями, как воображение (вымысел), сон, видение, изображения-артефакты (живопись, скульптура, фотография и пр.). Со времен Аристотеля память выделяют из этого ряда, исходя из того, что память связана с прошлым - «этом последнем референте акта воспоминания» [26]. Сюда, очевидно, нельзя отнести знание, не зависящее от времени, то, что запоминается в точности и также воспроизводится. По отношению к такому знанию помнить означает знать. Мы помним и одновременно знаем спряжение и склонение, формулы математики, календарные даты, стихотворные или учебные тексты, разнообразные наборы практических действий и т.п. Однако если «прошлое» - то, что имело место, но что отсутствует в настоящем, такое прошлое по сути не отличается от того мира, который создается воображением. И в том, и в другом случае речь идет об ирреальном. «…Вопреки ловушкам, которые воображение устраивает памяти, можно утверждать. что специфическая потребность в истине предполагает нацеленность на прошлую «вещь», на что-то прежде виденное, слышанное, испытанное, познанное. Эта потребность в истине определяет память как когнитивную величину» [27]. Различие в воспоминании-констатации и образном воспоминании отчасти отражается в конструкциях помню, что… и помню, как… [28]. Воспоминание-образ легко совмещается с глаголами восприятия (прежде всего видеть), и обращение к тому же глаголу в случае воображения как раз и говорит о сходстве двух состояний сознания: Ласкаю я в душе старинную мечту, Погибших лет святые звуки. И если как-нибудь на миг удастся мне Забыться, - памятью к недавней старине Лечу я вольной птицей; И вижу я себя ребенком, И кругом Родные все места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей… (М.Ю. Лермонтов).
В основе концептуализации памяти как когнитивной способности и реализации этой способности лежит онтологическая метафора - память предстает как автономная сущность (entity) [29]. «…Стоит только отождествить части нашего опыта с объектами или веществами, появляется возможность ссылаться на них, относить их к определенным категориям, группировать и определять их количество - и тем самым размышлять о них» [30]. В качестве автономной сущности память и воспоминание как бы отчуждаются от человека, вступают с ним в диалог, подвергаются персонификации: память говорит, подсказывает, нашептывает, возвращает, дает силы, не отпускает, мучит и т.д.; О память! Ты одна беседуешь со мной.. (Е. Баратынский); Воспоминанье слишком давит плечи, Я о земном заплачу и в раю (М. Цветаева); Но сущий вздор, что я живу грустя, И что меня воспоминанье точит. Не часто я у памяти в гостях, Да и она меня всегда морочит (А. Ахматова); Друг, заклинаю свою же память! (М. Цветаева); Память, ты рукою великанши Жизнь ведешь, как под уздцы коня (Н. Гумилев). Дальнейшая персонификация памяти ведет к олицетворению - память обретает телесный облик человека: И там, напрягая взор, / память бродит по комнатам в сумерках, точно вор, / шаря в шкафах, роняя на пол роман, / запуская руку к себе в карман (И. Бродский).
Метонимическая характеристика памяти может быть связана с каналом восприятия, с качеством зрения: четкая, ясная, туманная, смутная, темная память (зрительный канал, признак освещенности). В поэтическом дискурсе дальнейшее использование метонимической модели позволяет атрибутировать памяти сам орган зрения: Когда-нибудь, прелестное созданье, Я стану для тебя воспоминаньем. Там, в памяти твоей глубокой, Затерянным - так далеко-далеко (М. Цветаева), либо, напротив, представить память как лишенную органов восприятия и тем самым как плохую память: Грех памяти нашей - безглазой, безгубой, безмясой, безносой! (М. Цветаева) [31]. В других случаях метонимия строится на свойствах объекта запоминания (речь идет чаще о человеке), о впечатлении, отношении, оценке того, что осталось в памяти: недобрая, печальная, благодарная, нежная, страшная, ужасная память. Можно сказать, что так концептуализируется «психический след, который можно назвать скорее впечатлением, чем отпечатком, понимая под этим чувство, оставленное в нас событием примечательным, или, как говорят, впечатляющим» [32].
Концептуализация памяти осуществляется также с помощью структурных метафор, «когда один концепт метафорически структурирован в терминах другого» [33]. В принципе, обращение к метафоре как к средству объяснения механизмов памяти прослеживается в научном дискурсе начиная с античности. Знаменитая метафора о восковой дощечке объясняет не только память (сохранение отпечатка), но и забвение (стирание отпечатка, отсутствие места для новых отпечатков, «отсутствие соответствия между ныне существующим образом и отпечатком, подобным тому, что оставлен перстнем на воске» [34]. Этой метафоре соответствуют употребления типа В мозгу (в памяти) навсегда запечатлелось их последнее прощание, Черты ее лица постепенно стерлись из памяти. Метафора о восковой дощечке акцентирует внимание на проблеме формирования «знака памяти», на характере соответствия между означающим и означаемым. В дискурсе о памяти можно выделить целую вереницу предлагавшихся в разное время авторских научных метафор памяти. Обращение к исторической коллекции этих метафор [35] убеждает в том, что в них акцент направлен не на механизм формирования воспоминания (как в метафоре дощечки), а на долговременную память, на способ существования того, что в ней содержится, и на ее аксиологическую ценность. Здесь на первое место выдвигается знаменитая метафора Августина, предложенная им в Книге Х «Исповеди», - «огромные палаты памяти». Эту метафору детально разбирает П. Рикер, приводя дополняющую его рассуждения цитату из Августина: «Эта стержневая метафора получает подкрепление во стороны родственных образов: “вместилище”, “кладовая”, откуда извлекаются, “берутся, как из резервуара”, воспоминания <…>: «Все это память принимает для последующей, если потребуется, переработки и обдумывания в свои обширные кладовые и еще в какие-то укромные, неописуемые уголки» (Исповедь, X, VIII, 13)» [36]. Близкие к названной метафоры «дом» (Джеймс), «комнаты в доме» (Фрейд), приписывают памяти параметр пространства и исключают параметр времени. В когнитивной психологии представление памяти как «ящика в голове» и как хранилища поддерживает эту традицию. Аксиология памяти раскрывается в таких метафорах, как «сундук с барахлом», «кошелек» (Дж.А. Миллер), «мусорный бак» (Ландауэр). Но таков и основной способ метафорической концептуализации памяти в языке, так что можно сказать, что научное представление здесь прямо следует за языковым.
Выделяются следующие метафорические концепты памяти:
Память - вместилище (контейнер) и хранилище: хранить, сохранять, рыться в памяти, шарить в памяти; выбросить, выскочить, выпасть из памяти. Данная схема позиционирует субъекта как активное лицо, в чьем владении находится некая герметическая емкость, содержанием которой субъект может распоряжаться по собственному усмотрению, однако недостаточный контроль со стороны «хозяина» может привести к нежелательным последствиям (выскочить, выпасть, вылететь из памяти).
Концептуализация
памяти как вместилища реализуется
во множестве вариантов в
В народном сознании память располагается в голове (ср. пословицу Память в темени, мысль во лбу, а хотение в сердце), то есть сама заключена в хорошо защищенную емкость. Отсюда метонимически плохая память (что относит к мнемическому процессу сохранение информации) концептуализируется не только как дырявая память, но и дырявая голова, ср. также У меня (у него) голова, что решето [37]. Представление памяти как дырявой емкости имеется обнаруживается и в авторской «научной метафоре (ведро с течью или сито - Дж.А. Миллер).
В том случае, когда областью-источником для метафоры является открытое пространство, появляется метафорический концепт память - место.
В качестве термина памяти выступают имена рельефа (пропасти, глубины памяти), окультуренные формы пространства (поля, ср.: Елисейские поля, луг, сад воспоминаний, тропы, тропинки памяти, на перекрестьях памяти), формы организации городского или сельского обитания (закоулки, задворки, тупики памяти). В метафоре память - место концептуализируется отчасти и представление о внутренней структуре памяти, причем она предстает и как регулярная, но чаще - как извилистая, запутанная (ср. также лабиринты памяти). Если сравнить данный концепт с авторскими научными метафорами вместилища, то в них также прослеживаются две возможности, но они представлены более четко: с одной стороны, метафорами памяти становятся «словарь», «библиотека», «каталожные карточки», по Фрейду - «мистическая записная книжка», и даже - «план метро», то есть четкая организация, а с другой - уже названный «мусорный бак» или «сундук с барахлом».
В отличие от памяти воспоминания, как «дискретные формы с более или менее четкими границами» [38], допускают квантитативную характеризацию (масса воспоминаний, немногие, скупые воспоминания). В метафорах получает отражение сходное воздействие памяти и воспоминаний на человека: свет памяти, зарницы, звезда, лучи воспоминаний, лучи памяти, воспоминания-лампады, воспоминания-молнии; молоточек-память, молот, шарманка воспоминаний; память-резец, серп-память, память-плеть; груз, тяжесть воспоминаний. В таких случаях возможна концептуализация памяти как вещества, как материала - в качестве области - источника выступают вино, яд, мед, ткань (кисея), стекло: Вино прозрачной памяти, яд воспоминаний; О, мед воспоминаний! (С. Есенин). В метафорах воспоминания передается семантика последовательности, постепенности: Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток (А. Пушкин).
Заключая вопрос
о концептуализации памяти, следует
подчеркнуть, что как на уровне нормы,
так и на уровне отступлений от
нормы прослеживаются одни и те же
тенденции, а именно, в языковой концептуализации
памяти активно участвуют
Мнемоника