Образ Кавказа в произведениях русских романтиков

  Пейзаж  мира, который находится за стенами  монастыря, формирует в основном и образ самого Мцыри. Герой отождествляется  с природой, путем изображения  различных ее состояний поэт художественно  передает различные состояния души юноши – от бури, способной разрушить  все на своем пути, до тихой зари, поражающей своей гармонией.

  Природа у Лермонтова – это живое существо. Ему не чужды человеческие страдания, с помощью пейзажа автору удается  необыкновенно точно описать  внутренний мир героя.

  От  предельно скупых набросков пейзажа  монастыря Лермонтов переходит  к воплощению свободы – природе  леса, он описывает необыкновенное, демоническое буйство звуков и красок.

  Один  из кульминационных моментов поэмы  – встреча героя с барсом. В  ней автор показывает полное единение Мцыри с природой. Описание битвы  идеально гармонирует с пейзажем, мир как бы застыл под луной, наблюдая за сражением; сказочная поляна в  лесу является ареной для схватки  романтического героя со зверем, воплощением  самой природы.

  В сцене боя с барсом наряду с  антитезой используется прием олицетворения. Автор отступил от описания общего образа природы. Он наделяет человеческими  качествами барса, месяц и лес. Это  органично дополняет классический романтический пейзаж. Чувствуется  своеобразное напряжение, витающее в  воздухе, которое не может оставить читателя равнодушным. В этой сцене  все буйство природы, описанное  при побеге Мцыри, теперь отражается в душе читателя; этим автор подчеркивает важность эпизода.

  Но  не менее интересны и другие описания. В самом начале поэмы автор  устами Мцыри делает необыкновенно  точные зарисовки пейзажей, которыми несчастный юноша успел насладиться  за три короткие дня пребывания на воле. И здесь широко использован прием олицетворения: деревья, обнявшись, как братья, пляшут круговую пляску, два утеса над рекой мечтают соединиться друг с другом, их желание так понятно бывшему затворнику: они тоже жаждут свободы, как жаждал он, томясь в своей тюрьме, объединиться с природой. Здесь появляется мысль о том, что мечта Мцыри тоже не осуществится до конца.

  Вид горного пейзажа напомнил беглецу  его детство, родной аул. И вот  уже перед глазами видение  – лунные вечера, блеск оружия, отец на коне. Он вспоминает и звуки песен  и речей своих сестер, и рассказы стариков.

  Один  из наиболее ярких и важных образов  – образ горного потока:

  …Хотя без слов

  Мне внятен был тот разговор,

  Немолчный ропот, вечный спор

  С упрямой грудою камней.

  Мцыри понимает поток, потому что это его  душа; тоже усиленная грозой, она  восстала и сломала старое русло. Но спорить с тяжелыми камнями  бесполезно, сокрушается герой.

  Обилием различных образов и комбинаций пейзажей Лермонтов достигает полного  раскрытия образа главного героя. Как  и в любом романтическом произведении, в этой поэме пейзажи формируют  образ героя, заставляя его играть всеми возможными оттенками чувств. Вообще же можно говорить о том, что пейзаж в «Мцыри» представляет собой типичный образец романтического пейзажа, со всеми его функциями, особенностями и характерными чертами, что, безусловно, свидетельствует о чистоте стиля произведения. 

  Творчество  писателя-декабриста А. А. Бестужева-Марлинского в контексте кавказской культуры

  Декабристская литература выдвинула из своих рядов  писателя, ориентальные повести и  очерки которого сыграли огромную роль в окончательном утверждении  темы Кавказа в России, оказавшись одновременно и высшим достижением  русского романтизма, и преддверием  русского реализма. Речь идет об А. А. Бестужеве-Марлинском. В его многочисленных прозаических произведениях тема Востока достигла своего высшего успеха. 

      Марлинский прожил около восьми  лет и благодаря этому имел  возможность хорошо ознакомиться  с бытом, нравами и условиями  жизни местных народов, став  одним из крупнейших знатоков "русского Востока" своего  времени: 

  «О горах и горцах Бестужев для своего времени знал больше, чем кто-нибудь другой: свои личные впечатления, получаемые им во время многочисленных походов и опасных экспедиций, он систематически и даже с некоторой долей педантизма проверял и обосновывал в чтении специальной литературы»  Ознакомившись с кавказскими произведениями не только русских, но и иностранных авторов и считая, что даже Пушкин лишь «приоткрыл занавес» таинств этого края. Марлинский решил показать русскому читателю подлинный Кавказ. В двух планах (очерковом и художественном) осваивая Кавказ, он во многом оказался первооткрывателем. Причем это касается как содержания кавказских произведений писателя-декабриста, так и их жанра.

  Используя различные очерковые жанры, писатель в каждый из них внес нечто новое, оригинальное. Так, письма Марлинского  не направлены какому-либо определенному лицу; характерно, что «Письма из Дагестана» вообще не имеют адресата. Что же касается «Письма к доктору Эрману», то «адресат» его, некий доктор Г. А. Эрман, «о существовании письма Бестужева... узнал лишь после его опубликования». Зарисовки Марлинского больше похожи на новеллы: не случайно некоторые исследователи рассматривают их как беллетристику.

  Особый  интерес представляют кавказские путевые  очерки Марлинского, поскольку они  создавались в самый период расцвета этого жанра. И по форме и по содержанию они выделяются в русской литературе «путешествий», причем своеобразно уже их название. Еще в начале XIX в. по традиции, идущей от           Н. И. Новикова ("Отрывок из путешествия в ***" И. Т.) и А. Н. Радищева («Путешествие из Петербурга в Москву»), в русской литературе «путешествий» было принято выделять в заглавии произведения место назначения поездки. Подобная традиция сохранила свою силу и в русской кавказской очеркистике 20-х - 30-х гг. XIX в. (анонимная «Поездка в Грузию», «Поездка на Кавказ» Х...Ш..., «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина и т. д.). Марлинский, нарушая эту традицию, не дает своим путевым запискам общего названия, подчеркивающего пункт назначения автора, а разделяет их на несколько подглавок, заглавия которых фиксируют тот или иной отрезок пройденного пути. Поэтому, хотя путевые очерки Марлинского представляют собой путевые записки одной и той же поездки - переезда из Дербента в Тифлис, они печатаются разрозненно и по традиции рассматриваются в литературоведении как самостоятельные, а потому мелкие, малозначительные произведения. Такое мнение неверно.

  В 20-х - 30-х гг. XIX в. многие авторы восточных «путешествий» разделяли свои произведения на главы, в каждой из которых повествовали об отдельном периоде поездки.

  Путевые очерки Марлинского создавались  в начале 30-х гг. XIX в . Таким образом,   Марлинский  соединяет отдельные кавказские путевые очерки в единое «путешествие».

  Стремление  к правдивости изображения ощущается  как в точности и достоверности  сведений историко-статистического, экономического и лингвистического характера, так  и в подробностях передачи фольклорно-этнографического материала. В очерках Марлинского  скрупулезно переданы обряды и обычаи жителей Кавказа, тщательно описаны  их одежда и оружие, записаны и прокомментированы  местные легенды и сказки. Так, в 2Горной дороге из Дагестана в Ширван через Кунакеты» сначала упоминается местная легенда о том, что создатель чертова моста, построив его, сам сбежал «в отчаянии от смелости и хитрости человека», а затем излагается местная народная сказка о мужике и черте. В «Последней станции к старой Шамахе» сделана отметка и оставлено место для другой сказки – «Череп-часовой».   Интерес писателя к фольклорным жанрам не случаен: он помогает ему постичь местное население, поскольку, по его мнению, «приличнейшая наука для человека есть человек». Попытки узнать местное население Марлинский делал и в своем первом кавказском очерке «Письмо к доктору Эрману» (1831) и не оставлял их в путевых очерках 1834-1836 гг. Эти многолетние поиски помогли ему одним из первых в русской литературе прийти к мысли о необходимости решения кавказской проблемы, остро стоящей в 1820-1830-х гг., мирным путем: «Дайте Кавказу мир и не ищите земного рая на Ефрате... - он здесь, он здесь».

  В кавказских очерках Марлинского  представители местного населения  показаны в качестве положительных героев. Таковы Мулла-Нур из «Пути до города Кубы», Гайдар из «Рассказа офицера, бывшего в плену у горцев», защитники Дербента из «Писем из Дагестана». Этими положительными образами Марлинский хотел вызвать в русском читателе симпатию к кавказским народам, ибо понимал, что в дружеских и миролюбивых взаимоотношениях – единственный выход из создавшегося на Кавказе политического тупика.

    Резко обличительны и строки, рассказывающие о политике царизма  на Кавказе. Видя в присоединении  к России единственный путь  для прогресса на Кавказе, Марлинский, как декабрист-свободолюбец, не мог  принять жестких методов, применяемых  самодержавием в этом краю. Произведения  писателя полны описаниями жестокостей  царизма по отношению к аборигенам Кавказа: «Еще перепалка играла по лесу..., а дело грабежа и разрушения уже началось. Добыча в вещах, в деньгах, в рогатом скоте была огромна... Солдаты, татары, турки вытаскивали ковры, паласы, вонзали штыки в землю и в стены, ища клады, рыли, добывали, находили их, выносили серебро, украшения, богатые кольчуги, бросали одно для другого, ловили скот... более десяти тысяч рогатого скота досталось победителям. Медом и маслом хоть пруд пруди..., ветер взвивает муку вместо пыли»; «Грабеж и пожар, как два ангела истребителя, протекали Дювек из конца в конец. Деревня стала потухать. Развалины, углясь, дымили»; «Двенадцать деревень легли пеплом на след русских»; «Наконец, с разных сторон зажженный город вспыхнул, и черный дым пожара, сливаясь с белым пушечным дымом, повис над Тарками».

  Подобное  отношение Марлинского к кавказской проблеме свидетельствовало о его  верности идеалам декабризма в последекабристскую эпоху, ибо все описываемое в  той или иной степени переломлено  им через личные размышления. Правда, такое "авторское преломление" характерно для большинства кавказских произведений романтиков, однако образ  автора у Марлинского отличается от образа автора у последних. У него каждый описываемый штрих - это реальный факт из собственной биографии, факт, за которым сам он порой не знает, что последует. Это создает ощущение, что его произведения пишутся на месте событий, что в них описывается только увиденное.

  От  романтических произведений 20-30-х  гг. XIX в. очерки Марлинского отличаются еще и сознательным принижением  восточной и, в частности, кавказской экзотики. Хотя романтический стиль  писателя очевиден, его произведения содержат и определенные элементы реализма. Например, описывая военный пост, он иронически сравнивает его с таким  излюбленным объектом романтических  излияний, как караван-сарай.

  Значительную  роль в литературном освоении Кавказа сыграли повести Марлинского «Аммалат-бек» и «Мулла-Нур». Удачное замечание                        Н. Л. Степанова о том, что «для Бестужева Кавказ, жизнь кавказских народов имели тот смысл, что они в своей первобытной героической простоте противостояли жизни цивилизованного, утерявшего связь с народом и природой, светского общества» , как раз можно отнести к названным повестям. Герои этих произведений - Аммалат-бек и Мулла-Нур - сильные личности. Они как бы противопоставлены тем русским людям 1830-х гг., о которых                   М. Ю. Лермонтов напишет в своей «Думе»: «Печально я гляжу на наше поколенье». 

    Ориентальные произведения русских  романтиков отличаются также  стремлением внести в русский  литературный язык восточные  слова, и в первую очередь  тюркизмы.

  В русском языке тюркизмы издавна  находятся под пристальным вниманием  нашей филологической науки. Вместе с тем все еще не выполнен завет крупнейшего исследователя и знатока тюркских языков академика Н. К. Дмитриева, призывавшего к созданию «монографий по анализу тюркизмов в основных памятниках истории русской литературы». Важнейшим из таких «памятников», на наш взгляд, являются кавказские произведения русских писателей, создавая которые и романтики, и реалисты внимательно изучали местные языки.

  Так, Марлинский в 30-е гг. прославился  как большой знаток азербайджанского языка, однако интерес к восточным, в частности к тюркским, языкам он проявил гораздо раньше, в конце 1810-х гг. Не случайно в написанной в 1819 г. шуточной шараде с разгадкой «Агафон» писатель использовал такие слова тюркского происхождения, как «ага», «султан», «янычар»:

  Часть первая моя в турецкой стороне

  Гроза для янычар и часто для султана;

  Вы  окончание хотите знать во мне?

  Оно в Германии отличьем служит сана;

  А целое мое - у россиян

  Есть  имя знатных и крестьян.

  Следует отметить, что интерес к восточным  языкам проявляли и некоторые  другие русские писатели, осваивавшие  тему Востока. Приоритет в этом принадлежит  Пушкину, хотя известно, что его знакомство с восточными языками носило довольно поверхностный характер. Несмотря на это, в «Кавказском пленнике» и «Бахчисарайском фонтане» можно встретить такие восточные слова и понятия, как хан, Коран (Алкоран), евнух, гарем, шербет, факир, Меква, аул, уздень, шашка, четки, чалма, причем некоторые из них (уздень, шашка, сакля, чалма, Коран) сопровождаются разъяснительными примечаниями.