Анна Ахматова и её любовь

О скорой смерти я молился Богу

И сам ее приблизить был готов.

    Две мои фотографии (зимн<яя> и летн<яя>) в царскосельском  Екатерининском парке на той  скамейке, где Н<иколай> С<тепанович>  сказал мне, что любит меня, когда он был гимназистом 7-го  класса. (февраль)

<Январь 1963>

 

* * *

    ...Русалка потому, что  я жила у моря и плавала. (Посвящения). Мой первый портрет 1904. Ср<авни>. Мой последний портрет - в "Ямбах" (1913). Затем:

Я ведаю, что обо мне, далеком,

Поет Ахматовой сиренный стих (1915?)

    Донжуанство как результат  нашего "романа".

    Освобождение через стихи "Чужого неба". Итог - "Ямбы" (1913). Два поздние воспоминания: 1) "Эзбекие", 1918 - ровно 10 л<ет> назад; 2) "Память" 1920 -

Был влюблен, жег руки, чтоб волненье

Усмирить, слагал стихи тогда,

Ведал солнце ночи - вдохновенье,

Дни окостенелого труда.

    И тут же отрекается  от этого: 

Мне совсем не нравится он - это

Он хотел быть богом и царем,

Он повесил вывеску поэта

Над дверьми в мой молчаливый дом.

    [В этом нельзя не  видеть] Из этого следует, что  из той любви вырос поэт. Но  из нее же вырос и Дон Жуан, и Путешественник. И донжуанством, и странствиями он лечил себя от того смертельного недуга, кот<орый> так тяжело поразил его и несколько раз приводил к попыткам самоубийства. В сущности, все рассказано в стихах всеми словами, такой молодой и неопытный поэт, конечно, еще не умел шифровать свои стихи. Стоит только выбрать нужные цитаты и сопоставить их, может быть, даже разделив на периоды.

    I. "Путь конкв<истадоров>".

    ("Русалка" (от плаванья  и морского детства, авт<ограф>  у меня) - первый портрет...

    Дева Луны (от лунатизма  - это линия идет довольно далеко, и ее легко проследить до "Чуж<ого>  неба". А выйдет Луна - затомится... и т.д.).

    II. "Ром<антические> цветы" (парижск<ое> посвящение). В письме к Брюсову пишет, что не включил "Маскарад", потому что его посвящение (де Орвиц Занетти) противоречит общему.

    В этой книге весьужас  этой любви - все ее кошмары,  бред и удушье. Призрак самоубийства  неотступно идет за Поэтом. К  этому следует добавить, что это  только "избранные" стихи того периода. (См., напр<имер>, "Анна Комнена" с почти портретом). К этому времени Она становится для поэта - Лилит, т.е. злым и колдовским началом в женщине. Он начинает прозревать в ней какую-то страшную силу. Надписывает "Цветы зла": "Лебедю из лебедей - путь к его озеру". Надо вспомнить, чем он питался. Если "Charogne"* - любовное стихотворение, почему эти гиены, блудницы и т.д. не могут быть тоже любовной лиркой:

Лиру положили в лучшем зале

А поэту выкололи очи.

    Черная ревность душит,  сводит с ума. Измена чудится всюду ("она Мэзи, ей все можно" - говорил из "Свет погас").

    III. "Жемчуга" ["Ч<ужое> небо"]

    Надписал: "Кесарю - Кесарево", привез, когда приехал венчаться,  тогда же (1910) подарил "Балладу":

Тебе, подруга, эту песнь отдам,

Я веровал всегда твоим стопам,

Когда вела ты, нежа и карая. ("Ч<ужое> н<ебо>".)

    (см. цикл "Беатриче".)

    IV. И последний цикл стихов в "Чуж<ом> небе"** - повесть о том, что случилось с ним и его любовью, как он с ней борется, какая она все же страшная, но в этих стихах уже и освобождение. Тут же цикл стихов из Машиного альбома. Потом - только "Ямбы".

    На дальнейшее творчество  Н<иколая> С<тепановича> я не  претендую. Он писал и М.Левберг  (II цех без меня), и его своей "большой любви" Тане Адамович (позн<акомился> 6 января 1914 г.), и будущей жене А.Н.Энгельгардт (см. их переписку), и Арбениной, и Одоевцевой. Целый сборник посвящен парижской даме (к "Синей звезде").

<январь 1963>

____________

* Падаль (фр.). название стихотворения  Ш.Бодлера.

** Я имею в виду: "Набегала тень...", "Укротитель зверей", "Ты совсем, ты совсем...". Сюда же: "Из города Киева", "Она", два акростиха, где двойственность, и парижское "Нет тебя" (1911), где и луна, и "Тебе предался я давно". И как ни странно - Товарищ от Бога. ("Маргарита" - просто запись моего сна.) Прекращаю перечисление, потому что не хочу превратиться в Лепорелло, поющего свое знаменитое ариозо "Каталог побед".

 

* * *

    Глаза серые два раза. (у Веры Аренс были ярко-голубые  глаза). Ей он написал, что стихи  ей, во время нашей длительной ссоры, а мне прислал его гораздо раньше, записанным на Обри Бердслее. (В Севастополь).

    Другое стихотворение  ("Царица иль, может быть, просто  капризный ребенок"), кот<орое> в том же письме он якобы  обращал к О.В.Голенищевой-Кутузовой, тоже имеет другую адресатку. (Мы сидели у моря, дача Шмидта, летом 1907 г., и волны выбросили на берег дельфина. Н<иколай> С<тепанович> уговаривал меня уехать с ним в Париж- я не хотела. От этого возникло это стихотворение и еще один мой портрет в ряду других.) В 1910 г. привез "Балладу" - мне...

Тебе, подруга, эту песнь отдам,

Я веровал всегда твоим стопам,

Когда вела ты, нежа и карая,

Ты знала все, ты знала, что и  нам 

Блеснет сиянье розового рая.

    А вот мелькнувшая  надежда: 

Девушка, игравшая судьбой,

Сделается нежною женой,

Милым сотоварищем в работе...*

    (1910 - летом, из IV гл<авы> "Открытия Америки".) Там же ("Откр<ытие> Амер<ики>" Г<умилев> писал летом на Бульварн<ой> после Парижа):

Знаю, сердце девушек бесстрастно,

Как они, не мучить никому.

____________

* Парижское стихотворение 1910 <г> "Нет тебя" описывает то, что  действвительно было, но уже начинается  двойственность - дневная - ночная - (и как всегда - луна). Ср. "Семирамида" и "Из города Киева".

    В "Сне Адама"  опять эта "проблема женщины" (Ева и Лилит - святая и блудница). И ужас: "Чужая, чужая!" Книга "Ром<антические> цветы" 1908 целиком обращена ко мне. Когда Брюсов спросил, почему там нет "Маскарада", Г<умилев> ответил: "Потому что посвящ<ение> противоречит общему посвящению книги". Об этот ужас, "больной кошмар", разбиваются все надежды. (Укрощенье зверей:

И голодные тигры лизали

Колдуну его пыльные ноги.)

    Через несколько лет,  в 1911 г.:

Зверь тот свернулся у вашей  кровати,

Смотрит в глаза вам, как преданный  дог.

    А это тот зверь,  который "первым мои перекусит  колени". Вторая надежда (экзот<ическое>  путеш<ествие> кончается точно  так же, причем и начало, и середина, и конец в одном стихотворении):

и тая в глазах злое торжество

Женщина в углу слушала его.*

    И наконец:

Я увидел блестящий кинжал

В этих милых руках обнаженным

    Прислал из Парижа  в период самоубийств, а [в  том же] 1911 г.:

И мне сладко, не плачь, дорогая,

Знать, что ты отравила меня.

    И все время как  непрерывный аккомпанемент - черная  жгучая ревность.

Лиру положили в лучшем зале

А поэту выкололи очи.

____________

* А в итоговых "Ямбах":

Ты, для кого искал я на леванте

Нетленный пурпур королевских мантий.

 

Чужое небо

 

    Стихи из "Ч<ужого>  неба", ко мне обращенные, несмотря  на всю их мрачность, уже путь к освобождению, кот<орое>, по мнению некоторых лиц, никогда не было полным, но прдположим, что было. После "Ямбов" я ни на что не претендую. Но и в "Чуж<ом> небе" я не одна.

    Цикл стихов Маше - просто  стихи из ее альбома, там  же какая-то лесбийская дама (не то В.Яровая, не то Паллада), потом (уже в 14 г.) Таня Адамович, М.Левберг, Тумповская, Лариса Рейснер, А.Энгельгардт. На ком-то он собирался жениться (Рейснер), на ком-то женился (Энгельгардт), по кому-то сходил с ума ("Синяя звезда"), с кем-то ходил в мебл<ированные> комнаты (Ира?), с кем-то без особой надобности заводил милые романы (Дмитр<иева> и Лиза К<узьмина>-К<араваева>), а от бедной милой Ольги Николаевны Высотской даже родил сына Ореста (13 г.). Все это не имело ко мне решительно никакого отношения. Делать из меня ревнивую жену в 10-х годах очень смешно и очень глупо*.

<Весна 1963>

______________

*но так как я привыкла доходить  до корня вещей, - мне стало  ясно, что старушкам в эмиграции  очень захотелось, чтобы к ним  ревновала Ахматова своего мужа, что они были как минимум m-mes Виже Лебрен, Адерины Патти, Лины Кавальери, m-me de Сталь и m-me Рекамье. Это несомненно их священное право, но лучше пусть они теснятся вокруг книг Н<иколая> С<тепановича> и выбирают, кому вершки, кому корешки, и оставят меня в покое. Обо всем, что я написала в этой тетради, они не имели представления. Ни Гумилев, ни я не разглашали подробности наших отношений, эти дамы (и кавалеры) застали нас в совершенно иной (завершит<ельной>) стадии, они и не подозревали и до сих пор не подозревают о трагических годах 05-09, о том, сколько раз я разрушала наши отношения и отрекалась от него, сколько раз он, по секрету от родных, заняв деньги у ростовщика, приезжал, чтобы видеть меня (в Киев <в> 1907 <г>, на дачу Шмидта летом 07 <г> возле Херсонеса, в Севастополь, в Люстдорф <в> 1909 под Одессой, опять в Киев), как в Париже через весь город ездил взглянуть на дощечку - Boulevard Sebastopol, пот<ому> что я жила в Севастополе, как он не мог слушать музыку, потому что она напоминала ему обо мне, как он ревновал, причем, чтобы доказать его ревность по стихам, не надо пускаться на такие мелкие хитрости, как Мако (стр...), кот<орый> цитирует вторую и третью строфы (цитата) и опускает первую:

Муж хлестал меня узорчатым

Вдвое сложенным ремнем.

Для тебя в окошке створчатом

Я всю ночь сижу с огнем -

    Из которой следует,  что ревность героини обращена  отнюдь не к мужу, если уж  стихи обо мне. Хотя очевидно, никакой муж и т.д., и никого  я не ждала до зари. Как, наконец,  получив после длительного молчания мое самое обыкновенное письмо, ответил, что он окончательно понял, что все на сввете его интересует постольку, поскольку это имеет отношение ко мне, как из моей брошки (голова и крылья орла) он сделал одно из своих самых значительных стихотворений, как от обиды и ревности ездил топиться в Трувилль и в ответ на мою испуганную телеграм<му> ответил так: "Viverai toujours"(+), как он рассказывал Ал<ексею> Толстому, что из-за меня травился на fortifications (++) (это было записано со слов Толстого).

    + Поживу еще (фр.)

    ++ Укреплениях (фр.)

 

    Уже когда в начале 20-х годов я руководила сборами  воспоминаний о Н<иколае> С<тепановиче>, я называла эти и еще очень  многие женские имена, не для  сплетен, разумеется, а для того  чтобы указать, к кому что относится.

    Ошибка современных зарубежных  литературоведов заключается главным  образов в том, что они <видят>  автобиографию только в "Ямбах". После "Ямбов" Гумилев вспоминает  о своем молодом бреде два  раза. I. "Эзбекие" (1918 г. в Париже, когда он переживал очень глубокое чувство к "Синей звезде"). (Цитата.) II. "Память" - тут он прямо всеми словами говорит, что он повесил вывеску поэта/над дверьми в мой одинокий дом", т.е. оттуда пошли стихи.

 

* * *

    В августе 1911 г. Н<иколай> С<тепанович> и я поехали из Слепнева в Москву. В ресторане "Метрополя" завтракали с С.А.Поляковым (издателем "Весов"). Он подробнейшим образом объяснял нам, отчего он закрыл "Весы", что очень огорчало Гумилева. Оказывается, дело было в том, что тогдашняя молодежь пошла не за Брюсовым, а за Белым, и тогда Брюсов решил, что "Весам" не быть. Потом у нас в гостинице был сам Белый. Брал у Г<умилева> стихи в альманах "Мусагет".

<май 1963>

 

* * *

    Я совершила по этой  поэзии долгий и страшный путь  и со светильником и в полной темноте, с уверенностью лунатика шагая по самому краю. Сама я об этом не писала ни тогда, ни потом. Кроме двух стихотворений - одно [из них] даже напечатано*, но описанию домашних ночных страхов царск<осельского> дома посвящена одна из семи "Ленинградских элегий" - 1921 г. ("В том доме было очень страшно жить...").

    Я знаю главные темы  Гумилева. И главное - его тайнопись.

    В последнем издании  Струве отдал его на растерзание  двум людям, из которых один  его не понимал (Брюсов), а другой (Вяч<еслав> И<ванов>) - ненавидел.

    Мне говорят, что его  (Гл<еба> Струве) надо простить, потому что он ничего не  знает. Я тоже многого не  знаю, но в таких случаях избегаю  издавать непонятный мне материал. Писать про мать сына Гумилева  Ореста, ныне здравствующую (О.Н.Высотскую), что "не удалось выяснить, кто это", считать женой Анненского жену его сына (Кривича) Наталию Владимировну, рожд<енную> фон Штейн, сообщать, что адмирал Немитц был расстрелян вскоре после Гумилева**, и этим препятствовать выходу стихов Н<иколая> С<тепановича> на родине, жалеть, что нет воспоминаний Волошина и Кузмина, называя их друзьями, в то время как они были лютые враги, приводить впечатления 8-лет<него> Оцупа о внешности Г<умилева>, верить трем дементным старухам (А.А.Гумилевой, В.А.Неведомской, И.Одоевцевой), все забывшим, всем мощно опошляющим и еще сводящим какие-то свои темные счеты - все это едва ли достойное занятие, когда дело идет о творчестве и жизни большого поэта и человека сложного и исключительного.

____________

* "И когда друг друга проклинали" и "Пришли и сказали: "Умер твой брат".

** Недавно мы чествовали 83-летие  первого советского адмирала  Немитца. (см. "Литературная Россия", 1963, N.) - прим. Анны Ахматовой.

 

    Но, конечно, Гл<ебу>  Струве еще далеко до озарений 83-л<етнего> Маковского, о которых придется говорить отдельно.

    В Петербурге Маковского  никто никогда не принимал  всерьез. Его называли и "моль  в перчатках". Таким он и  остался, приобретя в эмиграции  все, что полагалось там приобрести*. Кроме того, он, по-видимому, попал в какой-то специфический слепневский кружок (Митя Караваев - pere Dm, Дима Бушен, Вера Неведомская, Оля Оболенская), прямо хоть в Дубровку к Ермоловым ехать на именины, но они не поехали в Дубровку, а занялись на досуге пустыми и зловредными сплетнями о людях, которые уже не могли защитить себя - о Гумилеве и обо мне. В начале этого очерка я привожу ряд доказательств, теперь прошу читателя самого судить.

    Поступить так толкают  меня не личные соображения,  а уважен<ие> к памяти так  страшно погибшего поэта. Отсечение его корней или неверное толкование истоков творчества никогда не помогло понять и его расцвет.

9 мая. День победы

 

_____________

* Надо думать, что у старика  (С.К.М<аковского>) в эмиграции  были очень жестокие враги,  которые так беспощадно расправились с ним. Выдумка про мою ревность совершенно бесподобна. У Масо или не было моих книг, или он не удосужился их перечитать. А там ведь все написано. (Напр<имер>: "Я плакала и кялась...", "Муж хлестал меня узорчатым".) Про первое из этих стихотворений (1911 г.) Н<иколай> С<тепанович> довольно язвительно сказал: "Ты пишешь по образцу украинской песни: