Идиомы с использованием цветообозначений цвета и их роль в языковой картине мира, на материале немецкого языка

     В эпоху античности формируется иное отношение к цвету. Наряду с сохраняющимся отношением к цвету, как религиозно-мистическому, магическому символу, возникает также и естественнонаучное отношение. Промежуточным вариантом между этими формами отношения можно считать попытки ряда видных древнегреческих философов создать цветовую систематику стихий, но уже не мистических, а природных.

     Эмпедокл, выделяя четыре основных стихии, наделяет каждую из них своим цветом. Воде соответствует черный цвет; земле  — желтый; огню — красный; воздуху  — белый. Если Эмпедокл, определяя цвета стихий, опирался на зрительные впечатления, то Аристотель, желая установить их «истинный» цвет, использовал экспериментальный метод. По Аристотелю «основных» цветов — три: белому (бесцветному) соответствует вода, воздух и земля; желтый — цвет огня, а черный — цвет разрушения или переходного состояния.

     Традиционная  роль цвета как символа сверхчувственных, магических сил, в гораздо большей  степени сохранилась в философской  школе пифагорейцев, много почерпнувших из знаний Вавилонских и Египетских жрецов и магов. Несмотря на попытки к естественнонаучному изучению цветовых феноменов, отношение к цвету как мистическому символу преобладало у Платона и неоплатоников. Белый и золотой (желтый) считались в этих философских школах божественными цветами (в том числе и мирового разума — Логоса), выражали благо, истину, счастье, добро, познание, гармонию. Темные и особенно черный цвет являлись символами зла, бедствий, сил, враждебных человеку и т.д.

     Следует также отметить, что отношение  к цветам в Древней Греции, во многом, определялось не только его значениями как религиозного или философского символа, но и эстетическими канонами и представлениями о прекрасном.

     После античной эпохи во времена средневековья  в Европе цвет снова вернул себе позиции, как, прежде всего, символа мистических сил и явлений, что особенно характерно для раннего Христианства.

     С началом эпохи первых буржуазных революций, реформации, становления  капиталистической формы хозяйства  цвет постепенно теряет в Западной Европе свои мистические ассоциации. Содержание цветовых символов становится более бытовым, а отношение к цвету — практическим. Впечатляющему колориту католической церкви противопоставляется цветовой аскетизм протестантства. Петушиной яркости дворянских одежд буржуа предпочитает неброские, практичные оттенки. Художники и ученые начинают постигать физическую природу света и цвета, используя при этом, отнюдь, не богословские категории. Если Леонардо да Винчи говорит об «основных» цветах (белый, желтый, зеленый, красный, синий и черный) и связывает их со стихиями, то это для него, скорее, ассоциации художника, чем метафизическая систематика.

     Достижения  физической оптики 17 века в лице И. Ньютона («Лекции по оптике») привели к  тому, что в эпоху Просвещения  в Европе цветовой символ, практически, лишился своего теологического содержания. Богословский этап цветовой символики окончательно завершился, а если, и упоминалось о связи цвета и света со сверхчувственным миром, то, в основном, в метафорическом плане.

     В 18 веке возникает еще одна наука, в сферу интересов которой входит проблема цвета, — физиологическая оптика. Ж. Бюффоном было введено понятие «субъективных цветов», т.е. таких, которым не соответствует какой-то внешний объект. Под субъективными цветами понимались различные цветовые иллюзии, например, цветовые ощущения, возникающие при надавливании на глазное яблоко. Этот век можно принять за точку отсчета для третьей составляющей учений о цвете — психологии цвета, возникновение которой связано с именем великого поэта Германии Й.В. Гете («Учение о цвете»). Работа Гете не потеряла актуальности и в настоящее время. На наблюдения и выводы Гете о взаимосвязи цвета и психики ссылались и ссылаются многие выдающиеся ученые и мыслители (Гегель,                       В. Кандинский, Н. Бор, А.Ф. Лосев, М. Люшер и др.).

     Известно, что сам Гете ценил свою работу по цвету выше своего поэтического творчества. Великий поэт был не согласен с теорией света и  цвета Ньютона и в противовес создал свою собственную.

     Гете  считал, что цвет «независимо от строения и формы материала оказывает известное воздействие... на душевное настроение» [8; 758]. Тем самым, впечатление, вызываемое цветом, определяется, прежде всего, им самим, а не его предметными ассоциациями. Гете ставит в соответствие определенным цветам определенные психологические состояния человека. Подобное свойство цвета Гете иллюстрирует описанием тех изменений в «душевном состоянии», которые происходят при достаточно длительном воздействии цвета на человека, например, посредством цветных стекол. Опираясь на эти основные положения психологического раздела своего учения, Гете разделяет цвета на «положительные» — желтый, красно-желтый (оранжевый) и желто-красный (сурик, киноварь) и «отрицательные» — синий, красно-синий и сине-красный. Цвета первой группы создают бодрое, живое, деятельное настроение, а второй — неспокойное, мягкое и тоскливое. Зеленый Гете относил к «нейтральным». Остановимся более подробно на психологической характеристике цветов, даваемой Гете. Желтый. Если смотреть сквозь желтое стекло, то «глаз обрадуется, сердце расширится, на душе станет веселее, кажется, что... веет теплом» [8; 769]. Чисто желтый — приятен. Однако при его загрязнении, сдвижке в сторону холодных тонов (цвет серы) или нанесении на «неблагородную» поверхность, желтый приобретает негативное звучание и отрицательный символический смысл. Как сообщает Гете, такой желтый символизирует должников, рогоносцев и принадлежность к еврейской нации. Оранжевый. То, что сказано (положительного) о желтом верно и для оранжевого, но в более высокой степени. Оранжевый «энергичнее» чисто желтого. Может быть, поэтому, этот цвет, по Гете, больше предпочитается французами, чем англичанами и немцами. Желто-красный. Приятное и веселое чувство, вызываемое оранжевым, вырастает до невыносимо-мощного в ярком желто-красном                [8; 774]. Активная сторона в этом цвете достигает своей высшей энергии. В результате этого, как считает Гете, энергичные, здоровые, суровые люди особенно «радуются» (предпочитают) эту краску. Этот цвет привлекает дикарей и детей. Вызывает чувство потрясения. Синий. «Как цвет это — энергия: однако он стоит на отрицательной стороне и в своей величайшей чистоте представляет из себя как бы волнующее нечто» [8; 779]. Гете тонко чувствует «мистицизм» синего и пишет о нем, как о создающем странное, невыразимое воздействие. Синий как бы влечет за собой, «уходит» от человека. Синий как идея темного связан с ощущением холода. Комнаты с преобладанием синего цвета кажутся просторными, но пустыми и холодными. Если смотреть на мир через синее стекло, то он предстает в печальном виде. Красно-синий (сиреневый). Этот цвет вызывает ощущение беспокойства. Цвет живой, но безрадостный. Сине-красный. Впечатление беспокойства значительно возрастает. Гете считал, что выдержать этот цвет длительное время очень трудно, если он не разбавлен. Чисто красный Гете рассматривает как гармоничное соединение полюсов желтого и синего и поэтому глаз находит в этом цвете «идеальное удовлетворение» [8; 794]. Красный (кармин) производит впечатление серьезности, достоинства или прелести и благоволения. Более темный символизирует старость, а светлый — юность. Говоря о пурпуре, Гете указывает, что он — любимый цвет правителей и выражает серьезность и величие. Но если рассматривать окружающий пейзаж через пурпурное стекло, то он предстает в ужасающем виде, как в день «страшного суда» [8; 798]. Зеленый. Если желтый и синий находятся в равновесной смеси, возникает зеленый. Глаз, по выражению Гете, находит в нем действительное удовлетворение, душа «отдыхает». Не хочется и нельзя идти дальше [8; 802]. Воздействие отдельных цветов, вызывая определенные впечатления и состояния у человека, тем самым, в терминологии Гете, «ограничивает» душу, которая стремится к цельности. Здесь Гете проводит параллель между цветовой гармонией и гармонией психики. Как только глаз видит какой-нибудь цвет, то приходит в деятельное состояние. Его природе свойственно породить другой цвет, который вместе с данным содержит цельность цветового круга [8; 805]. Так и душа человека стремится к цельности и всеобщности. Эти положения Гете, во многом предвосхищают результаты экспериментальных исследований С.В. Кравкова связей между цветовым восприятием и деятельностью вегетативной нервной системы (ВНС) человека. Гете выделяет следующие гармоничные цветовые сочетания: желтый — красно-синий; синий — красно-желтый; пурпур — зеленый. Исходя из учения Гете о цветовой гармонии и цельности, можно сделать вывод, что психологическое воздействие, скажем, желтого цвета, требует для своего уравновешивания воздействия красно-синего (фиолетового). Между гармонической цветовой парой существуют отношения взаимодополнения. Указанные шесть цветов составляют «цветовой круг» Гете, где гармоничные сочетания располагаются друг напротив друга по диагонали. Кроме гармоничных цветовых сочетаний (приводящих к цельности), Гете выделяет «характерные» и «нехарактерные». Эти цветовые сочетания также вызывают определенные душевные впечатления, но в отличие от гармоничных, они не приводят к состоянию психологического равновесия. «Характерными» Гете называет такие цветовые сочетания, которые составляют цвета, разделенные в цветовом круге одной краской. Желтый и синий. По выражению Гете — скудное, бледное сочетание, которому не хватает (для цельности) красного. Впечатление, которое оно создает, Гете называет «обыденным» [8; 819]. Сочетание желтого и пурпура также одностороннее, но веселое и великолепное [8; 820]. Желто-красный в сочетании с сине-красным вызывает возбуждение, впечатление яркого [8; 822]. Смешивание цветов характерной пары порождает цвет, находящийся (в цветовом круге) между ними. «Нехарактерными» Гете называет сочетания двух рядом расположенных цветов своего круга. Их близость приводит к невыгодному впечатлению. Так желтый с зеленым Гете называет «пошло веселым», а синий с зеленым — «пошло-противным» [8; 829]. Важную роль в формировании психологического воздействия цвета на человека Гете отводит светлотным характеристикам цветов. «Активная» сторона (положительные цвета) при сочетании с черным выигрывает в силе впечатления, а «пассивная» (отрицательные цвета) — проигрывает. И, наоборот, при сочетании с белым, больше выигрывает пассивная сторона, становясь более «веселой» и «жизнерадостной» [8; 831]. Затрагивает Гете и межкультурные различия в цветовой символике и психологическом воздействии цвета. Любовь к яркому и пестрому он считает характерным для дикарей, «некультурных» народов и детей. У образованных людей, напротив, существует некоторое «отвращение» к цветам, особенно ярким. Цвет одежды Гете связывает как с характером нации, в целом, так и отдельного человека. Живые, бойкие нации, считает Гете, больше любят усиленные цвета активной стороны. Умеренные — соломенный и красно-желтый, с которыми они носят темно-синий. Нации, стремящиеся показать свое достоинство — красный с уклонением в пассивную сторону. Молодые женщины предпочитают светлые оттенки — розовый и голубой. Старики — лиловый и темно-зеленый [8; 838-848]. Значение «Учения о цвете» для психологии цвета очень велико. То, что ставилось Гете в вину, — художественный метод, субъективизм, позволило великому немецкому поэту рассмотреть тонкие взаимосвязи между цветом и психикой человека. Метафора «светоносной души человека» получила в работе Гете убедительное подтверждение. Цвет у Гете уже не символ божественных, мистических сил. Он символ самого человека, его чувств и мыслей, причем, символ не поэтический, а психологический, имеющий определенное, специфическое содержание.

     Потеряв свои позиции в качестве богословского  символа, цвет все больше и больше «обращается» к человеку, как это мы видим на примере учения Гете. Не прошли мимо проблематики психологии цвета и выдающиеся философы 18-19 веков. Следует отметить то важное влияние, которое оказало на них «Учение о цвете».

     В объяснении природы цвета Гегель стоит на позициях Гете и, как его предшественник, не согласен с теорией Ньютона. Описывая впечатления производимые цветами, Гегель придает им особый символический смысл («Эстетика»). Цвет для Гегеля — символ определенных идей, категорий, вечных начал. Так синий выражает кротость, тишину, женское начало. Красный — мужское, господствующее, царственное начало. Зеленый — индифферентен, нейтрален. В целом, светлые, яркие цвета (идея светлого) выражают активность, созидание, сопротивление, бодрость, жизненность, а темные — пассивность, уступчивость. С позиций философии идеализма рассматривают проблему цвета В. Шеллинг («Философия искусства») и                  А. Шопенгауэр («О зрении и цветах»).

     Казалось  бы, учитывая архаичный характер цветовой символики, в 20 веке трудно ожидать  появления у цветов каких-либо новых символических значений. Действительно, принципиально новых смыслов мы не обнаруживаем, но «звучание» ряда цветов существенно меняется. Особенно это касается цветовой триады. Белый, черный и красный цвета крепко связываются в сознании нескольких поколений, прежде всего, с политической и идеологической борьбой различных классов и общественных групп.

      Глава 2. Репрезентация  немецкой языковой картины  мира в идиомах  с цветовыми обозначениями 

                           2.1. Идиома. Содержание понятия

     Исследование  фразеологизмов, их семантических, тематических, коннотативных и других специфик в настоящее время занимает одно из центральных мест во фразеологии. Однако и сегодня в области  данных проблем существует целый  ряд не столько не разработанных, сколько спорных вопросов, по которым, несмотря на достаточно широкое освещение в многочисленных научных трудах, до сих пор так и не было достигнуто единства мнений. К последним можно с достаточной уверенностью отнести проблему дефиниции одного из видов фразеологической единицы, а именно идиомы.

     Определение идиомы варьирует в современной  фразеологии в зависимости от положенного в его основу дифференциального  признака. В связи с этим, существующие в научной литературе дефиниции идиоматических конструкций рассматриваются с точки зрения наличия в них одного или нескольких таких признаков, а именно признаков: «межъязыковой идиоматичности», «демотивированности» или же «идиоматичности» значения.

     «Межъязыковая идиоматичность» (термин А.Д. Райхштейна) или непереводимость на другой язык нашла свое отражение в качестве основного дифференциального признака идиом еще во второй половине позапрошлого столетия, когда под идиоматическими конструкциями понимались как раз фразеологические единицы, свойственные конкретному языку и неподдающиеся прямой передаче средствами иного языка. Однако некоторые фразеологи рассматривают «межъязыковую идиоматичность» в качестве важнейшего признака данного класса фразеологизмов и сегодня. Сравните:

     «...В  основной своей массе идиоматические выражения или просто идиомы не поддаются ... сравнению и переводу и не имеют аналогий в других языках...» [28; 12].

     Действительно, нельзя не отметить, что в своем  большинстве идиомы присущи определенному, конкретному языку и не имеют  эквивалентов по своей структуре и семантике в других языках. Однако это правило не распространяется на конструкции, заимствованные из одного и того же источника разными языками, а также на так называемые «псевдоэквиваленты», то есть фразеологические единицы, характеризующиеся в этих языках тождественной структурой, но далекой друг от друга семантикой (Сравните: нем. j-n. übers Ohr hauen - «надуть, обмануть кого-либо», вместо предполагаемого значения «дать кому-либо по уху» или наличие, соответственно, в русском и немецком языках идиом: den Kopf in den Sand stecken и (с)прятать голову в песок . Поэтому, некоторые учёные присутствие данных ФЕ во фразеологических системах различных языков не считают признак «межязыковой идиоматичности» в качестве основного дифференциального признака идиомы.

     Целый ряд фразеологов высказывает  мнение о том, что максимальная идиоматичность может быть достигнута в основном только в тех конструкциях, которые обладают «затемненной» внутренней формой. Отсюда - связь признака «межъязыковой идиоматичности» идиомы с признаком ее демотивированности. Основоположником данной точки зрения можно назвать В.В. Виноградова, который, используя фразеологическую схему Ш. Балли, впервые выделил среди семантически неделимых фразеологизмов, с одной стороны, «фразеологические сращения» / «идиомы», а с другой - «фразеологические единства», где под первыми он понимает демотивированные семантические единицы, как эквиваленты слова, а под вторыми - мотивированные фразеологизмы, способные к замене компонентов и к различного рода синтаксическим трансформациям, выступающие как «потенциальные» эквиваленты слова.

     Классификация В.В. Виноградова получила признание  среди ряда фразеологов 60х-80х годов  прошлого столетия [14; 88].

     Так, вслед за В.В. Виноградовым, идиомы как  демотивированные ФЕ выделяет Э. Агрикола, давая им следующую характеристику:

     «... (Ihre) gemeinsame Bedeutung ist, vom gegenwartigen Sprachgebrauch aus gesehen, unbegründet und nicht aus den einzelnen Gliedern abzuleiten. Die Redewendung als Gesamtheit ist voll umgedeutet, sie kann nicht zerlegt, gekürzt und nur ausnahmsweise ergänzt werden...Das Bild, das der Ȕbertragung zugrunde liegt, ist meist völlig verblаβt, durch die historische Entwicklung seit der Entstehungszeit der Redewendung überholt und unverständlich geworden oder durch pseudoetymologische Umdeutung... entstellt» [14; 92]

     Н.Н. Амосова полагает, что если в определенных речевых ситуациях и можно  понять смысл неизвестной ранее  идиомы, то только лишь за счет внешнего указания, идущего от контекста или ситуации, но никак не за счет ее мотивированности [2; 184]. При этом автор признает существование в идиоме иных связей между компонентами, чем в переменном сочетании. Однако она подчеркивает невозможность смешения этого явления с процессом демотивированности, так как: «... Во многих случаях именно невозможность переменной связи данных слов служит основой для переносного фигурального осмысления их сочетания...» [2; 185].

     Сходно  проблему мотивированности значения идиом  решает и                  В.Н. Телия: «... к признакам, не имеющим функционального характера, относится, по-видимому, приписывание мотивированности значения фразеологизмам-идиомам. Эти обороты, на наш взгляд, претерпели опрощение - процесс, пронизывающий все уровни структуры языка... В системе языка всякий знак произволен и определяется через его отношение к другим знакам этой же системы, но не по отношению к прошлому состоянию этого знака» [30; 25].

     Не  признают демотивированности значения как одного из признаков, отличающих идиому от других ФЕ, и ряд ученых, объединяющих под ее дефиницией как  демотивированные ФЕ (фразеологические сращения), так и мотивированные конструкции (фразеологические единства), акцентируя внимание исключительно на их семантической эквивалентности друг другу, позволяющей противопоставить оба эти класса фразеологическим выражениям и фразеологическим сочетаниям (Л.Р. Зиндер, Т.В. Строева, Н.М. Шанский) [11; 109].

     Что касается точки зрения автора на данную проблему, необходимо отметить следующее: понятие мотивированности / демотивированности значения не позволяет четко отграничить идиомы от других фразеологических конструкций, так как практически все фразеологические единицы характеризуются переосмысленным значением, которое в данный момент времени и в данном контексте оказывается демотивированным, но может быть выведено (то есть быть мотивировано) с помощью различного рода факторов: этимологии, ассоциации, возврата к семантике первоисточника ФЕ. Поэтому признак демотивированности не может рассматриваться в качестве основного дифференциального признака идиомы.