Видение Москвы глазами Гиляровского

     Особенно  он дорожил следующей карикатурой. Нарисован забор. Вдали каланча  с вывешенными шарами и красным  флагом (сбор всех частей). На заборе висят  какие-то цветные лохмотья, а обозленная собака стоит на задних лапках, карабкается к лохмотьям и никак не может их достать.

     Подпись:

     «Далеко Арапке до тряпки» (в то время в  Петербурге был обер-полицмейстером Трепов, а в Москве – Арапов).

     – Вот идиоты, – говорил Н.И. Огарев.

     Ну  кто бы догадался! Так бы и прошла насмешка незаметно… Я видел этот номер «Будильника», внимания на него не обратил до тех пор, пока городовые  не стали отбирать журнал у газетчиков. Они все и рассказали. 
 
 

   …Ехали  бояре с папиросками в зубах.

   Местная полиция на улице была… 

     Такова  была подпись под карикатурой  в журнале «Искра» в начале шестидесятых годов прошлого столетия.

     Изображена  тройка посередине улицы. В санях  четыре щеголя папиросы раскуривают, а  два городовых лошадей останавливают.

     Эта карикатура сатирического журнала  была ответом на запрещение курить на улицах, виновных отправляли в полицию, «несмотря на чин и звание», как  было напечатано в приказе обер-полицмейстера, опубликованном в газетах.

     Немало  этот приказ вызвал уличных скандалов, и немало от него произошло пожаров: курильщики в испуге бросали папиросы куда попало.

     В те годы курение папирос только начинало вытеснять нюхательный табак, но все же он был еще долго в  моде.

     – То ли дело нюхануть! И везде можно, и дома воздух не портишь… А главное, дешево и сердито! 
 
 

      7) рассказать о коллекционерах.

     знаменитый  московский коллекционер М. М. Зайцевский, более сорока лет собиравший редкости изящных искусств, рукописей, пергаментов, первопечатных книг. Полвека его  знала вся Сухаревка.

     За  десятки лет все его огромные средства были потрачены на этот музей, закрытый для публики и составлявший в полном смысле этого слова жизнь  для своего старика владельца, забывавшего  весь мир ради какой-нибудь «новенькой старинной штучки» и никогда не отступившего, чтобы не приобрести ее.

     Он  ухаживал со страстью и терпением  за какой-нибудь серебряной крышкой от кружки и не успокаивался, пока не приобретал ее. Я знаком был с М.М. Зайцевским, но трудно было его уговорить показать собранные им редкости. Да никому он их и не показывал. Сам, один любовался своими сокровищами, тщательно их охраняя от постороннего глаза.

     Прошло  сорок лет, а у меня до сих пор  еще мелькают перед глазами редкости этих четырех больших комнат его  собственного дома по Хлебному переулку. Стены комнат тесно увешаны массой старинных картин. На первом плане  картина, изображающая святого Иеронима. Это оригинал замечательного художника. Некоторые знатоки приписывали  его кисти Луки Джиордано. Рядом  с этой картиной помещались две громадные  картины фламандской школы, изображающие пир и торжественный выход  какого-то властителя. Далее картина Лессуера «Христос с детьми», картина Адриана Стаде и множество других картин прошлых веков.

     В следующей комнате огромная коллекция  редчайших икон, начиная с икон строгановского письма, кончая иконами, уцелевшими чуть не со времен гонения  на христиан. Тут же коллекция крестов. Между ними золотой складень с  надписью: «Моление головы московских стрельцов Матвея Тимофеевича Синягина». Третья комната занята портретами на кости и на металле. Портрет Екатерины II, сделанный из немецких букв, которые  можно рассмотреть только в лупу. Из букв составлялась вся история  царствования. Еще два портрета маслом с графа Орлова-Чесменского. На одном портрете граф изображен на своем Барсе верхом, а на другом – в санях, запряженных Свирепым. Около на столе лежит кованая, вся в бирюзе, сбруя Свирепого. Далее сотни часов, рогов, кружек, блюд, а посреди их статуя Ермака Тимофеевича, грудь которого сделана из огромной цельной жемчужины. Она стоит на редчайшем серебряном блюде XI века.

     Перечислить все, что было в этих залах, невозможно. А на дворе, кроме того, большой  сарай был завален весь разными  редкостями более громоздкими. Тут  же вся его библиотека 
 

     Владимир  Егорович Шмаровин. Он считался знатоком живописи и поповского² фарфора. Он покупал иногда серебряные чарочки, из которых мы пили на его «средах», покупал старинные дешевые медные, бронзовые серьги. Он прекрасно знал старину, и его обмануть было нельзя, хотя подделок фарфора было много, особенно поповского. Делали это за границей, откуда приезжали агенты и привозили товар. 
 

     В восьмидесятых годах Н.С. Мосолов, богатый помещик, академик, известный  гравер и собиратель редких гравюр, занимал здесь отдельный корпус, в нижнем этаже которого помещалось варшавское страховое общество; в  другом крыле этого корпуса, примыкавшего к квартире Мосолова, помещалась фотография Мебиуса. Мосолов жил в своей огромной квартире один, имел прислугу из своих бывших крепостных. Полгода он обыкновенно проводил за границей, а другие полгода – в Москве, почти никого не принимая у себя. Изредка он выезжал из дому по делам в дорогой старинной карете, на паре прекрасных лошадей, со своим бывшим крепостным кучером, имени которого никто не знал, а звали его все «Лапша».

     Мосолов умер в 1914 году. Он пожертвовал в  музей драгоценную коллекцию  гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него