Видение Москвы глазами Гиляровского

fy">     Позже перебрались в …

     Елисеев в своем «дворце Бахуса» отделал  роскошное помещение с лепными  потолками и сдал его Кружку. Тут  были и удобные, сокровенные комнаты  для «железки», и залы для исполнительных собраний, концертов, вечеров.

     Кружок  сделался самым модным буржуазным клубом, и помещение у Елисеева опять  стало тесно.

     Каких только комнат не было здесь во всех трех этажах! Запасная столовая, мраморная  столовая, зеркальная столовая, верхний  большой зал, верхняя гостиная, нижняя гостиная, читальня, библиотека (надо заметить, прекрасная) и портретная, она же директорская. Внизу бильярдная, а  затем, когда и это помещение  стало тесно, был отделан в  левом крыле дома специально картежный  зал – «азартный». Летняя столовая была в небольшом тенистом садике, с огромным каштаном и цветочными клумбами, среди которых сверкали электричеством вычурные павильончики-беседки для ужинающих веселыми компаниями, а во всю длину сада тянулась широкая терраса, пристроенная к зданию клуба в виде огромного балкона. Здесь у каждой компании был свой излюбленный стол.

     Едва  ли где-нибудь в столице был еще такой тихий и уютный уголок на чистом воздухе, среди зелени и благоухающих цветов, хотя тишина и благоухание иногда нарушались беспокойным соседом – двором и зданиями Тверской полицейской части, отделенной от садика низенькой стеной.

     Описание  завтрака:

     Серебро и хрусталь сверкали на белоснежных  скатертях, повторяя в своих гранях мириады электрических отблесков, как застывшие капли водопада, переливались всеми цветами радуги. А посредине между хрустальными графинами, наполненными винами разных цветов, вкуса и возраста, стояли бутылки всевозможных форм – от простых светлых золотистого  шато-икема с выпуклыми стеклянными клеймами до шампанок с бургонским, кубышек мадеры и неуклюжих, примитивных бутылок венгерского. На бутылках старого токая перламутр времени сливался с туманным фоном стекла цвета болотной тины. 
 

     Допустили широчайший азарт и во всех старых клубах.

     Отдельно  стоял только неизменный Английский клуб, да и там азартные игры процветали, как прежде. Туда власти не смели  сунуть носа, равно как и дамы.

     В Купеческом клубе жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем – разодетые дамы «кушали деликатесы», интриговали на маскарадах, в карточные  их не пускали. В Немецком – на маскарадах, в «убогой роскоши наряда», в  трепаных домино, «замарьяживали» с  бульвара пьяных гостей, а шулера обыгрывали их в карточных залах. 
 
 
 

     Много потом наплодилось в Москве ресторанов и мелких ресторанчиков, вроде «Италии», «Ливорно», «Палермо» и «Татарского» в Петровских линиях, впоследствии переименованного в гостиницу «Россия». В них было очень дешево и очень  скверно. Впрочем, исключением был  «Петергоф» на Моховой, где Разживин ввел дешевые дежурные блюда на каждый день, о которых публиковал в газетах. 

     Были  еще немецкие рестораны, вроде «Альпийской  розы» на Софийке, «Билло» на Большой  Лубянке, «Берлин» на Рождественке, Дюссо  на Неглинной, но они не типичны для  Москвы, хотя кормили в них хорошо и подавалось кружками настоящее  пильзенское пиво.

     Из  маленьких ресторанов была интересна  на Кузнецком мосту в подвале  дома Тверского подворья «Венеция». Там в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не было: в одиннадцать  часов ресторан запирался, публика  расходилась – и тут-то и начинались дружеские беседы в этом небольшом с завешенными окнами зале. 

     С двенадцати до четырех дня великим  постом «Ливорно» было полно народа. Облако табачного дыма стояло в низеньких  зальцах и гомон невообразимый. Небольшая швейцарская была увешана  шубами, пальто, накидками самых  фантастических цветов и фасонов. В  ресторане за каждым столом, сплошь уставленным графинами и бутылками, сидят тесные кружки бритых актеров, пестро и оригинально одетых: пиджаки  и брюки водевильных простаков, ужасные жабо, галстуки, жилеты – то белые, то пестрые, то бархатные, а то из парчи. На всех этих жилетах в первой половине поста блещут цепи с массой брелоков. На столах сверкают новенькие серебряные портсигары. Владельцы часов и портсигаров каждому новому лицу в сотый раз рассказывают о тех овациях, при которых публика поднесла им эти вещи.

     С переходом в «Ливорно» из солидных «Щербаков» как-то помельчало сборище актеров: многие из корифеев не ходили в этот трактир, а ограничивались посещением по вечерам Кружка или заходили в немецкий ресторанчик Вельде, за Большим театром 

     5) имена купцов самых знатных  и не знатных ( не много только  основных)  

     купцы Носовы, Ланины, Морозовы – владели Дворцом Белосельских 

     степеннейший  из степенных купцов, владелец огромной библиотеки Алексей Иванович Хлудов со своим братом, племянником и  сыном Михаилом, о котором ходили по Москве легенды.

     «Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год печатал на заглавном рисунке своего журнала  центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва знала, что это  Миша Хлудов, сын миллионера – фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре  Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей  и книг, которую описывали известные  ученые.

     Библиотека  эта по завещанию поступила в  музей. И старик Хлудов до седых волос  вечера проводил по-молодому,… Он ходил обыкновенно в высоких сапогах, в длинном черном сюртуке и всегда в цилиндре.

     Состояние перешло к его детям, причем Миша продолжал прожигать жизнь, а  его брат Герасим, совершенно ему  противоположный, сухой делец, продолжал  блестящие дела фирмы, живя незаметно.

     Миша  был притчей во языцех… Любимец  отца, удалец и силач, страстный охотник  и искатель приключений. Еще в  конце шестидесятых годов он отправился в Среднюю Азию, в только что  возникший город Верный, для отыскания  новых рынков и застрял там, проводя  время на охоте на тигров. В это  время он напечатал в «Русских ведомостях» ряд интереснейших  корреспонденции об этом, тогда неведомом  крае. Там он подружился с генералом  М.Г. Черняевым. Ходил он всегда в  сопровождении огромного тигра, которого приручил, как собаку. Солдаты  дивились на «вольного с тигрой», любили его за удаль и безумную храбрость и за то, что он широко тратил огромные деньги, поил солдат и  помогал всякому, кто к нему обращался.

     Женившись, он продолжал свою жизнь без изменения, только стал еще задавать знаменитые пиры в своем Хлудовском тупике, на которых появлялся всегда в  разных костюмах: то в кавказском, то в бухарском, то римским полуголым  гладиатором с тигровой шкурой на спине, что к нему шло благодаря  чудному сложению и отработанным мускулам и от чего в восторг приходили  московские дамы, присутствовавшие на пирах. А то раз весь выкрасился черной краской и явился на пир негром. И всегда при нем находилась тигрица, ручная, ласковая, прожившая очень долго, как домашняя собака

     Последний раз я видел Мишу Хлудова в 1885 году на собачьей выставке в Манеже. Огромная толпа окружила большую  железную клетку. В клетке на табурете в поддевке и цилиндре сидел Миша Хлудов и пил из серебряного стакана  коньяк. У ног его сидела тигрица, била хвостом по железным прутьям, а  голову положила на колени Хлудову. Это  была его последняя тигрица, недавно  привезенная из Средней Азии, но уже прирученная им, как собачонка.

     Вскоре  Хлудов умер в сумасшедшем доме, а тигрица Машка переведена в  зоологический сад, где была посажена в клетку и зачахла… 
 

     Все это были люди, проедавшие огромные деньги. Но были и такие любители «вторничных» обедов, которые из скупости посещали их не более раза в месяц.

     Таков был один из Фирсановых. За скупость его звали «костяная яичница». Это был миллионер, лесной торговец и крупный дисконтер, скаред и  копеечник, каких мало. Детей у  него в живых не осталось, и миллионы пошли по наследству каким-то дальним родственникам, которых он при жизни и знать не хотел. Он целый день проводил в конторе, в маленькой избушке при лесном складе, в глухом месте, невдалеке от товарной станции железной дороги. Здесь он принимал богачей, нуждавшихся в деньгах, учитывал векселя на громадные суммы под большие проценты и делал это легко, но в мелочах был скуп невероятно.

     В минуту откровенности он говорил:

     – Ох, мученье, а не жизнь с деньгами. В другой раз я проснусь и давай на счетах прикидывать. В день сто тысяч вышло. Ну, десятки-то тысяч туда-сюда, не беспокоишься о них – знаешь, что на дело ушли, не жаль. А вот мелочь! Вот что мучит. 
 

     Не  таков был его однофамилец, с  большими рыжими усами вроде сапожной щетки. Его никто не звал по фамилии, а просто именовали: Паша Рыжеусов, на что он охотно откликался. Паша тоже считал себя гурманом, хоть не мог отличить рябчика от куропатки 

     Иван  Савельев. Держал он себя гордо, несмотря на долгополый сюртук и сапоги бутылками. У него была булочная на Покровке, где  все делалось по «военногосударственному», как он сам говорил. Себя он называл  фельдмаршалом, сына своего, который  заведовал другой булочной, именовал комендантом, калачников и булочников – гвардией, а хлебопеков – гарнизоном.

     Наказания провинившимся он никогда не производил единолично, а устраивал формальные суды. Стол покрывался зеленым сукном, ставился хлеб с серебряной солонкой, а для подсудимых приносились  из кухни скамьи. 

     Все старшие служащие носили имена героев и государственных людей: Скобелев, Гурко, Радецкий, Александр Македонский  и так далее. Они отвечали только на эти прозвища, а их собственные имена были забыты. Так и в книгах жалованье писалось:

     Александр Македонский – крендельщик 6 рублей

     Гурко – калашник 6»

     Наполеон  – водовоз 4» 

     Братья  Ляпины не пропускали ни одного обеда. «Неразлучники» – звали их. Было у них еще одно прозвание –  «чет и нечет», но оно забылось, его  помнили только те, кто знал их молодыми.

     Братья  Ляпины – старики, почти одногодки. Старший – Михаил Иллиодорович –  толстый, обрюзгший, малоподвижный, с  желтоватым лицом, на котором, выражаясь  словами Аркашки Счастливцева, вместо волос «какие-то перья растут».

     Младший – Николай – энергичный, бородатый, был полной противоположностью брату. Они, холостяки, вдвоем занимали особняк  с зимним садом. Ляпины обладали хорошим  состоянием и тратили его на благотворительные  дела…

     История Ляпиных легендарная, и зря ее не рассказывали всякому купцы, знавшие  Ляпиных смолоду.

     Ляпины  родом крестьяне не то тамбовские, не то саратовские. Старший в юности служил у прасола и гонял гурты  в Москву. Как-то в Моршанске, во время одного из своих путешествий, он познакомился со скопцами, и те уговорили его перейти в их секту, предлагая за это большие деньги.

     Склонили  его на операцию, но случилось, что  сделали только половину операции, и, вручив часть обещанной суммы, докончить операцию решили через  год и тогда же и уплатить остальное. Но на полученную сумму Ляпин за год успел разбогатеть и отказался  от денег и операции.

     А все-таки Михаил Иллиодорович обрюзг, потолстел и частенько прихварывал: причина болезни была одна – объедение.

     Николай уезжал по утрам на Ильинку, в контору, где у них было большое суконное дело, а старший весь день сидел  у окна в покойном кожаном кресле, смотрел в зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар –  прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал с посетителями. 
 
 
 
 
 

     6) в чем смысл карикатуры 

     Из  властей предержащих почти никто  не бывал на Сухаревке, кроме знаменитого  московского полицмейстера Н.И. Огарева, голова которого с единственными  в Москве усами черными, лежащими на груди, изредка по воскресеньям маячила  над толпой около палаток антикваров. В палатках он время от времени  покупал какие-нибудь удивительные стенные часы. И всегда платил за них наличные деньги, и никогда торговцы с него, единственного, может быть, не запрашивали лишнего. У него была страсть к стенным часам. Его квартира была полна стенными часами, которые били на разные голоса непрерывно, одни за другими. Еще он покупал карикатуры на полицию всех стран, и одна из его комнат была увешана такими карикатурами. Этим товаром снабжали его букинисты и цензурный комитет, задерживавший такие издания.