Видение Москвы глазами Гиляровского

     Студент поблагодарил меня, сказал, что он напишет  в своей газете, сделает доклад в клубе, что у них все интересуются Москвой, потому что она – первый город в мире.

     Его слова заинтересовали меня. За полвека  жизни в Москве я тысячу раз  проезжал под воротами и на конке, а потом и на трамвае, и мимо них в экипажах, и пешком сновал туда и обратно, думая в это  время о чем угодно, только не о них. Даже эта великолепная конская  группа и статуя с венком в руках  настолько прошла мимо моего внимания, что я не рассмотрел ее – чья  это фигура. Я лишь помнил слышанное  о ней: говорили, что по всей Москве и есть только два трезвых кучера – один здесь, другой – на фронтоне Большого театра. Только это был  не «кучер», а «баба с калачом», по местному определению.

     Я поднял глаза и наконец увидал, что это «богиня славы» с венком.

     В такой же колеснице стоял на Большом  театре другой «кучер» – с лирой  в руках – Аполлон. Обе группы были очень однотипны, потому что  как ворота, так и Большой театр  архитектор Бове строил одновременно, в двадцатых годах прошлого столетия.

     Потом поместилась в одном из домиков  городская амбулатория, а в другом – дежурка для фельдшера и  служителей. Кругом домика, с правой стороны ворот, под легкой железной лестницей, приделанной к крыше  с незапамятных времен, пребывали  «холодные сапожники», приходившие  в Москву из Тверской губернии с  «железной ногой», на которой чинили обувь скоро, дешево и хорошо. Их всегда с десяток работало тут, а  их клиенты стояли у стенки на одной  ноге, подняв другую, разутую, в ожидании починки. Вот эту картину я  помнил, потому что каждый раз –  и проходя, и проезжая – видел  ее. И думаю: как это ни один художник не догадался набросать на полотне  этот живой уголок Москвы!

     Под воротами с 1881 года начала ходить конка.

     В прежние времена неслись мимо этих ворот дорогие запряжки прожигателей жизни на скачки и на бега – днем, а по ночам – в загородные рестораны  – гуляки на «ечкинских» и «ухарских» тройках, гремящих бубенцами и шуркунцами «голубчиках» на паре с отлетом или  на «безживотных» санках лихачей, одетых в безобразные по толщине воланы дорогого сукна, с шелковыми поясами, в угластых бархатных цветных  шапках. Кажется, что с падением крепостного  права должны были бы забыться и  воланы: дворяне и помещики были поставлены «на ноги», лишились и  кучеров и запряжек.

     Вместе  с отменой крепостного права  исчезли барские рыдваны с  их форейторами-казачками и дылды-гайдуки слезли с запяток.

     Московские  улицы к этому времени уже  покрылись булыжными мостовыми, и по ним запрыгали извозчичьи дрожки на высоких рессорах, названные  так потому, что ездоки на них  тряслись как в лихорадке.

     После крепостного права исчез навсегда с московских улиц экипаж, официально называвшийся «похоронной колесницей», а в просторечии «фортункой».

     – Достукаешься, повезут тебя на фортунке, к Иверской затылком.

     И двигалась по Тверской из колымажного  двора страшная черная, запряженная  обязательно вороной без отметин  лошадью телега с черным столбом. Под ним на возвышении стояла скамья, а на ней сидел, спиной к лошади, прикованный железной цепью к  столбу, в черном халате и такой  же бескозырке, осужденный преступник. На груди у него висела черная доска  с крупной меловой надписью его  преступления: разбойник, убийца, поджигатель  и так далее. Везли его из тюрьмы главными улицами через Красную  площадь за Москву-реку, на Конную, где еще в шестидесятых годах наказывали преступников на эшафоте плетьми, а если он дворянин, то палач в красной рубахе ломал шпагу над головой, лишая его этим чинов, орденов и звания дворянского.

     Фортунку  я уже не застал, а вот воланы не перевелись. Вместо прежних крепостников появились новые богатые купеческие «саврасы без узды», которые старались  подражать бывшим крепостникам в  том, что было им; по уму и по силам. Вот и пришлось лихачам опять воланы набивать ватой, только вдвое потолще, так как удар сапога бутылками тяжелее барских заграничных ботинок и козловых сапог от Пироне.

     Помню 1881 год. Проходя как-то на репетицию мимо Триумфальных ворот, я увидел огромную толпу. Задрав головы, все галдели.

     Пороли  до отмены крепостного права и  телесного наказания, а затем  и розги перестали возить. Порки  производили каждую субботу, кроме  страстной и масленой.

     Цари  въезжали через эти Триумфальные ворота короноваться.

     В 1896 году в честь коронации Николая II был большой народный праздник на Ходынском поле, где в 1882 году была знаменитая Всероссийская художественно-промышленная выставка. Но это уже было за пределами тогдашней Москвы. Мимо Триумфальных ворот везли возами трупы погибших на Ходынке.

     – На беду это. Не будет проку от этого царствования.

     Так сказал старый наборщик «Русских ведомостей», набиравший мою статью о ходынской  катастрофе.

     Никто не ответил на его слова. Все испуганно  замолчали и перешли на другой разговор. 
 
 
 
 

     3)трактиры 

     «Нам  трактир дороже всего!» – говорит  в «Лесе» Аркашка Счастливцев. И  для многих москвичей трактир  тоже был «первой вещью». Он заменял  и биржу для коммерсантов, делавших за чашкой тысячные сделки, и столовую для одиноких, и часы отдыха в  дружеской беседе для всякого  люда, и место деловых свиданий, и разгул для всех – от миллионера до босяка. 

     Старейшими  чисто русскими трактирами в Москве еще с первой половины прошлого столетия были три трактира: «Саратов», Гурина и Егорова. У последнего их было два: один в своем собственном доме, в Охотном ряду, а другой в доме миллионера Патрикеева, на углу Воскресенской  и Театральной площадей. С последним  Егорову пришлось расстаться 

     И вот, к великой купеческой гордости, на стене вновь отделанного, роскошного по тому времени, дома появилась огромная вывеска с аршинными буквами: «Большой Патрикеевский трактир». А  внизу скромно: «И.Я. Тестов».

     Заторговал  Тестов, щеголяя русским столом.

     И купечество и барство валом валило в новый трактир. Особенно бойко  торговля шла с августа, когда  помещики со всей России везли детей  учиться в Москву в учебные  заведения и когда установилась традиция – пообедать с детьми у Тестова или в «Саратове» у Дубровина…

     Слава Тестова забила Гурина и «Саратов». В 1876 году купец Карзинкин купил  трактир Гурина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой Московской гостиницы», отделал в нем роскошные залы и гостиницу с сотней великолепных номеров. В 1878 году открылась первая половина гостиницы. Но она не помешала Тестову, прибавившему к своей вывеске герб и надпись: «Поставщик высочайшего двора».

     Кроме ряда кабинетов, в трактире были две  огромные залы, где на часы обеда  или завтрака именитые купцы имели  свои столы, которые до известного часа никем не могли быть заняты.

     Трактир Тестова был из тех русских  трактиров, которые в прошлом  столетии были в большой моде, а  потом уже стали называться ресторанами. Тогда в центре города был только один «ресторан» – «Славянский базар», а остальные назывались «трактиры», потому что главным посетителем  был старый русский купец. И каждый из городских трактиров в районе Ильинки и Никольской отличался  своими обычаями, своим каким-нибудь особым блюдом и имел своих постоянных посетителей. 

     В центре города были излюбленные трактиры у извозчиков: «Лондон» в Охотном, «Коломна» на Неглинной, в Брюсовском переулке, в Большом Кисельном  и самый центральный в Столешниковом 
 

     На  Хитровке

     В доме Румянцева были два трактира – «Пересыльный» и «Сибирь», а  в доме Ярошенко – «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев  они были приняты. В «Пересыльном»  собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» – степенью выше –  воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга»  – притон буйного и пьяного  разврата, биржа воров и беглых. «Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его  тотчас же «ставили на работу». 

     На  сухаревке

     . Чаще всего я заходил в самый  тихий трактир, низок Григорьева, посещавшийся более скромной  сухаревской публикой: тут игры  не было, значит, и воры не заходили.

     Я садился обыкновенно направо  от входа, у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал  с ним часами. То и дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой.

     Кругом, в низких прокуренных залах, галдели  гости, к вечеру уже подвыпившие. Среди них сновали торгаши  с мелочным товаром, бродили вокруг столов случайно проскользнувшие нищие, гремели кружками монашки-сборщицы.

     Изредка заходили сыщики, но здесь им делать было нечего 

     Под Китайской стеной

     Получив деньги, «иваны» шли пировать в  свои притоны, излюбленные кабаки и  трактиры, в «Ад» на Трубу или  «Поляков трактир». Мелкие воры и жулики сходились в притоны вечером, а «иваны» – к утру, иногда даже не заходя в лавочки у стены, и прямо в трактирах, в секретных  каморках «тырбанили слам» – делили добычу и тут же сбывали ее трактирщику  или специальным скупщикам. 

     В дни существования «Шиповской крепости»  главным разбойничьим притоном был  близ Яузы «Поляков трактир», наполненный  отдельными каморками, где производился дележ награбленного и продажа  его скупщикам. Здесь собирались бывшие люди, которые ничего не боялись  и ни над чем не задумывались…

     Трактир Полякова продолжал процветать, пока не разогнали Шиповку 

     Винная  лавка

     То  же самое было и на Живодерке, где  помещался «Собачий зал Жана де Габриель».

     Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему человеку негде было достать живительной  влаги, тогда он шел на эту самую  улицу и удовлетворял свое желание  в «Таверне Питера Питта».

     Так называлась винная лавка Ивана Гаврилова  на языке обитателей «Собачьего зала», состоявшего при «Таверне Питера Питта».

     По  словам самого Жана Габриеля, он торговал напитками по двум уставам: с семи утра до одиннадцати вечера – по питейному, а с одиннадцати вечера до семи утра – по похмельному.

     Вечером, в одиннадцать часов, лавка запиралась, но зато отпиралась каморка в сенях, где стояли два громадных сундука  – один с бутылками, другой с полубутылками. Торговала ими «бабушка» на вынос  и распивочно в «Собачьем зале». На вынос торговали через форточку. Покупатель постучит с заднего двора, сунет деньги молча и молча  получит бутылку 

     У бедноты из «Ляпинки»не было знакомств, им некуда было пойти, да и не в чем. Ютились по углам, по комнаткам, а собирались погулять в самых дешевых трактирах. Излюбленный трактир был у них неподалеку от училища, в одноэтажном домике на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, или еще трактир «Колокола» на Сретенке, где собирались живописцы, работавшие по церквам. Все жили по-товарищески: у кого заведется рублишко, тот и угощает. 

     На  Трубе

     Задолго до постройки «Эрмитажа» на углу между  Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную  площадь, стоял, как и теперь стоит, трехэтажный дом Внукова¹. Теперь он стал ниже, потому что глубоко осел в почву. Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до дома Внукова никогда не доходила.

     Разгульный  «Крым» занимал два этажа. В третьем  этаже трактира второго разряда  гуляли барышники, шулера, аферисты и  всякое жулье, прилично сравнительно одетое. Публику утешали песенники и  гармонисты.