Видение Москвы глазами Гиляровского

     По  Гиляровскому (Москва и Москвичи)  

1. Его общее представление о Москве

 

     …Камнем тогда еще не мостили, а клали  поперечные бревна, которые после  сильных ливней всплывали, становились  торчком и надолго задерживали  движение.

     …Богатые  вельможи, важные дворяне ездили в  огромных высоких каретах с откидными  лесенками у дверец. Сзади на запятках стояли, держась за ремни, два огромных гайдука, два ливрейных лакея, а  на подножках, по одному у каждой дверцы, по казачку. На их обязанности было бегать в подъезды с докладом о  приезде, а в грязную погоду помогать гайдукам выносить барина и барыню из кареты на подъезд дома. Карета запрягалась  четверней цугом, а у особенно важных особ – шестерней. На левой, передней, лошади сидел форейтор, а  впереди скакал верховой, обследовавший  дорогу: можно ли проехать? Вдоль  всей Садовой, рядом с решетками  палисадников, вместо тротуаров шли  деревянные мостки, а под ними –  канавы для стока воды. Особенно непроездна была Самотечная и Сухаревские  Садовые с их крутым уклоном к  Неглинке. 
 

2. какие были районы в Москве краткое из их описание и место нахождение и  быт помещиков и крестьян в  каждом районе кратко

 

Хитровка

     Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте  коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих  в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны.

     Всем  Хитровым рынком заправляли двое городовых  – Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно  боялась «шпана», а «деловые ребята»  были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги  или бежав из тюрьмы, первым делом  шли к ним на поклон. Тот и  другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: асе  равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.

     Двух– и трехэтажные дома вокруг площади  все полны такими ночлежками, в  которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили  огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми  на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и  полтора аршина ширины между двумя  рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме  собственных отрепьев…

     На  площадь приходили прямо с  вокзалов артели приезжих рабочих и  становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их и переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов – в «сменку до седьмого колена», сквозь которую тело видно

     Дети  в Хитровке были в цене: их сдавали  с грудного возраста в аренду, чуть не с аукциона, нищим. И грязная  баба, нередко со следами ужасной  болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в рот соску из грязной  тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу. Ребенок, целый  день мокрый и грязный, лежал у  нее на руках, отравляясь соской, и  стонал от холода, голода и постоянных болей в желудке, вызывая участие  у прохожих к «бедной матери несчастного  сироты». Бывали случаи, что дитя утром  умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с  ним до ночи за подаянием. Двухлетних водили за ручку, а трехлеток уже  сам приучался «стрелять».

     На  последней неделе великого поста  грудной ребенок «покрикастее»  ходил по четвертаку в день, а  трехлеток – по гривеннику. Пятилетки  бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам  «на пропой души» гривенник, а  то и пятиалтынный. Чем больше становились  дети, тем больше с них требовали  родители и тем меньше им подавали прохожие.

     Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой  обувь и отдавать ее караульщику  за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров  и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».

     Бывало, что босяки, рожденные на Хитровке, на ней и доживали до седых волос, исчезая временно на отсидку в  тюрьму или дальнюю ссылку. Это  мальчики.

     Положение девочек было еще ужаснее.

     Им  оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки  были не редкость.

     Они ютились больше в «вагончике». Это  был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. 

     Самый благонамеренный элемент Хитровки – это нищие. Многие из них здесь  родились и выросли; и если по убожеству  своему и никчемности они не сделались  ворами и разбойниками, а так и  остались нищими, то теперь уж ни на что  не променяют своего ремесла.

     Сухаревка

     Сухаревка – дочь войны. Смоленский рынок –  сын чумы

     Он  старше Сухаревки на 35 лет. Он родился  в 1777 году. После московской чумы последовал приказ властей продавать подержанные  вещи исключительно на Смоленском рынке  и то только по воскресеньям во избежание  разнесения заразы.

     После войны 1812 года, как только стали возвращаться в Москву москвичи и начали разыскивать  свое разграбленное имущество, генерал-губернатор Растопчин издал приказ, в котором объявил, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно на площади против Сухаревской башни». И в первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва на невиданный рынок.

     Это было торжественное открытие вековой  Сухаревки.

     Сухарева  башня названа Петром I в честь  Сухарева, стрелецкого полковника, который единственный со своим полком остался верен Петру во время  стрелецкого бунта.

     Высоко  стояла вековая Сухарева башня с  ее огромными часами. Издалека было видно. В верхних ее этажах помещались огромные цистерны водопровода, снабжавшего  водой Москву.

     Много легенд ходило о Сухаревой башне: и «колдун Брюс» делал там  золото из свинца, и черная книга, написанная дьяволом, хранилась в ее тайниках. Сотни разных легенд – одна нелепее  другой.

     По  воскресеньям около башни кипел  торг, на который, как на праздник, шла  вся Москва, и подмосковный крестьянин, и заезжий провинциал.

     Против  роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади  море голов, оставляя узкие дорожки  для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой  улицы. Толклось множество народа, и  у всякого была своя цель.

     Сюда  в старину москвичи ходили разыскивать  украденные у них вещи, и не безуспешно, потому что исстари Сухаревка  была местом сбыта краденого. Вор-одиночка тащил сюда под полой «стыренные» вещи, скупщики возили их возами. Вещи продавались на Сухаревке дешево, «по случаю». Сухаревка жила «случаем», нередко несчастным. Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими – всегда. За бесценок купит и дешево продает…

     Лозунг  Сухаревки: «На грош пятаков!»

     Сюда  одних гнала нужда, других – азарт  наживы, а третьих – спорт, опять-таки с девизом «на грош пятаков». Один нес последнее барахло из крайней нужды и отдавал за бесценок: окружат барышники, чуть не силой вырвут. И тут же на глазах перепродадут втридорога. Вор за бесценок – только бы продать поскорее – бросит тем же барышникам свою добычу. Покупатель необходимого являлся сюда с последним рублем, зная, что здесь можно дешево купить, и в большинстве случаев его надували. Недаром говорили о платье, мебели и прочем:

     «Сухаревской  работы!» 

     . Это была книжная биржа, завершавшаяся  на Сухаревке, где каждый постоянный  покупатель знал каждого букиниста  и каждый букинист знал каждого  покупателя: что ему надо и  как он платит. 

     Старая  Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А кругом, кроме Шереметевской  больницы, во всех домах были трактиры, пивные, магазины, всякие оптовые торговли и лавки – сапожные и с готовым  платьем, куда покупателя затаскивали  чуть ли не силой. В ближайших переулках  – склады мебели, которую по воскресеньям выносили на площадь.

     Главной же, народной Сухаревкой была толкучка и развал.

     Под Китайской стеной

     Постройка Китайской стены, отделяющей Китай-город от Белого города, относится к половине XVI века. Мать Иоанна Грозного, Елена Глинская, назвала эту часть города Китай-городом в воспоминание своей родины – Китай-городка на Подолии.

     В начале прошлого столетия, в 1806 году, о  китайгородской стене писал П.С. Валуев: «Стены Китая от злоупотребления  обращены в постыдное положение. В башнях заведены лавки немаловажных чиновников; к стенам пристроены в  иных местах неблаговидные лавочки, в других погреба, сараи, конюшни… Весьма много тому способствуют и фортификационные укрепления земляные, бастион и ров, которых в древности никогда  не было. Ими заложены все из города стоки. Нечистоты заражают воздух. Такое  злоупотребление началось по перенесении  столицы в Петербург… Кругом всей стены Китай-города построены каменные и деревянные лавки».

     на  Старой площади, между Ильинскими и  Никольскими воротами, открылся Толкучий рынок, который в половине восьмидесятых  годов был еще в полном блеске своего безобразия. Его великолепно  изобразил В.Е. Маковский на картине, которая находится в Третьяковской  галерее.

     Это были лавочки, пристроенные к стене  вплоть до Варварских ворот, а с наружной – Лубянская площадь с ее трактирами-притонами и знаменитой «Шиповской крепостью».

     Обитатели «Шиповской крепости» делились на две  категории: в одной – беглые крепостные, мелкие воры, нищие, сбежавшие от родителей  и хозяев дети, ученики и скрывшиеся из малолетнего отделения тюремного  замка, затем московские мещане и  беспаспортные крестьяне из ближних  деревень. Все это развеселый пьяный народ, ищущий здесь убежища от полиции.

     Категория вторая – люди мрачные, молчаливые. Они ни с кем не сближаются и  среди самого широкого разгула, самого сильного опьянения никогда не скажут своего имени, ни одним словом не намекнут ни на что былое. Да никто из окружающих и не смеет к ним подступиться с подобным вопросом. Это опытные  разбойники, дезертиры и беглые с  каторги. Они узнают друг друга с  первого взгляда и молча сближаются, как люди, которых связывает какое-то тайное звено. Люди из первой категории понимают, кто они, но, молча, под неодолимым страхом, ни словом, ни взглядом не нарушают их тайны.

     Первая  категория исчезает днем для своих  мелких делишек, а ночью пьянствует и спит.

     Вторая  категория днем спит, а ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским  и купеческим усадьбам, по амбарам  богатых мужиков, по проезжим дорогам. Их работа пахнет кровью. В старину  их называли «Иванами» а впоследствии – «деловыми ребятами».

     Большой Дмитровке

     на  Большой Дмитровке булыжная мостовая пересечена наискось прекрасным тротуаром  из гранитных плит, по которому никогда  и никто не переходит, да и переходить незачем: переулков близко нет.

     Этот  гранитный тротуар начинается у  подъезда небольшого особняка с зеркальными  окнами. И как раз по обе стороны  гранитной диагонали Большая  Дмитровка была всегда самой шумной улицей около полуночи.

     К сверкавшему яблочковыми фонарями подъезду Купеческого клуба подкатывали  собственные запряжки, и выходившие из клуба гости на лихачах уносились  в загородные рестораны «взять воздуха» после пира.