Студент разночинец

Характер литературной условности самого образа жизни молодых людей даже не удваивался, а утраивался слоем отображений. Первоначально сформированный в идеологической среде, усвоенный нигилистический облик, отразившись в литературном тексте, структурно упорядочивался и возвращался вовне не только в лексически обработанном виде, но и с дополнительной синтаксической развернутостью. Именно "синтаксис" стал предметом наиболее активного подражания.

Говоря о многочисленных отражениях и умножениях идеологических программ и беллетристических опытов, характеризующих 60-е годы, мы хотели бы указать на одно свойство общественного разночинского самосознания, тесным образом связанное и с индивидуальным самосознанием авторов, поставлявших образцы для подражания.

Ориентация разночинцев 60-х годов на нивелирующий образец парадоксально сочеталась с индивидуализмом самоосознания. Эта довольно специфическая особенность разночинского сознания проявилась уже в самом характере массовости особенных людей. Ощущение того, что ты не такой, как все, особенный, выделенный из общей массы, в равной степени было свойственно и барышне, с помощью фиктивного брака порывающей с презренной средой, и студенту, которого за распространение революционных прокламаций ожидали годы ссылки. Фиктивность - уже не в юридическом, а в психологическом смысле - вот объединяющее качество, которое хотя и не было отрефлектировано шестидесятниками, но косвенным образом питало экзальтированность их общественного самовыражения.

Характеризуя общественный настрой, отмечается демонстративность проявлений этой «особости», свойственную новообращенным, их желание «открыто выставить свою принадлежность к сонму избранных». В частности, движение в передовых кружках молодежи приняло сектантский характер обособления от всего общества, равнодушного к предписаниям романа. Как во всякой секте, люди, принадлежавшие к ней, одни лишь считались верными, избранными, солью земли. Все же прочее человечество считалось сонмищем нечестивых пошляков и презренных филистеров. Между тем, как лишь весьма незначительное меньшинство увлекалось деятельностью с политическими целями, большинство ограничивалось устройством частной и семейной жизни по роману «Что делать?».[14,с.12]

Вполне естественно, что в идеологически сублимированном массовом сознании фигура вождя чрезвычайно актуализировалась. Обаяние вождя, каждое слово которого считалось в то время законом, окрашивало общую экзальтацию в теплые и душевные тона благоговения.

 С этой точки зрения сами лидеры разночинского движения представляют особенный интерес. Они были частью разночинской среды, связанной с нею многообразными нитями, что во многом определило специфику соотношения индивидуального и характерного в общем складе разночинского личностного сознания и оказало решающее влияние на феноменологию шестидесятничества в целом.

Разночинский стиль высказывания - важнейшая составляющая стиля поведения. В каком-то смысле он даже более выразителен, поскольку словесная форма не всегда поддается логическим усилиям говорящего или пишущего. Зачастую она открывает не только смысл того, о чем говорится, но и того, что имеется в виду.

Главный козырь разночинцев, «образованность», хотя далеко не всегда соответствовал реальному раскладу, неизменно предъявлялся в поддержание амбиций. Здесь же его неуместность исключительно контекстна. Однако развитие высказывания в ироническом русле обеденно-развлекательной тематики позволяет автору редуцировать существенный аспект сопоставления, подсказанный самим контекстом.

В историко-культурном контексте XIX в. понятие рефлексии традиционно относится к поколению 40-х годов, поколению Белинского и Некрасова. Личностный тип шестидесятников обычно описывается через соответствие слова и дела. Продекларированное снятие оппозиционности этих понятий (как проявление чисто идеологического жеста), в сущности, нивелирует проблему, так как рефлексия предполагает значительное пространство между ними, как мыслительное, так и психологическое. Исследование мемуарной, эпистолярной, дневниковой литературы позволяет увидеть, что между я-для-других (где вполне реализовывалось заявленное единство) и я-для-себя существовала невидимая миру дистанция. Она-то во многом определила особый характер рефлексии разночинского самосознания. Интенсивность рефлексии прямо связана с увеличением этой дистанции, что наиболее свойственно идеологическим вождям поколения, то есть людям, наиболее цельным с точки зрения современников. Впечатление цельности было результатом последовательной реализации идеи самопостроения личности, как известно, очень популярной среди шестидесятников. Сотворение нового человека - часть общей революционно-демократической программы, встретившей горячий отклик в разночинской среде.[14,с.15]

Разночинцы 60-х годов еще в большей степени были увлечены теориями воспитания, поскольку в них предлагалось не просто «построить себя», но создать из исходного материала нового и особенного человека. В общественном сознании закрепилось представление, что программа воспитания нового человека была уже реализована ведущими авторами самих проектов. В реальности картина выглядела много сложнее. По сути дела, идея личностного самопостроения была отрефлектирована в сознании ее авторов как компенсация глубокой неудовлетворенности «исходным материалом», как средство изживания внутренних комплексов творческой, сословной и собственно человеческой нереализованности.

Поиск своего места в самом широком смысле слова, как мы уже отмечали, - сквозная тема разночинского самоопределения. Как правило, она решается с позиции я и другие. Здесь амбициозность - оборотная сторона сознания, вечно ущемленного недооценкой другими, а потому настроенного оборонительно. Социально-психологический комплекс разночинства в литературном смысле мог бы быть описан по аналогии с самоощущением подпольного героя Достоевского: «...сознаюсь во всем, я - Гарибальди, флибустьер и нарушитель порядка», - говорит вдруг робкий чиновник «Петербургских сновидений в стихах и в прозе». Маленький человек - Гарибальди - нерасторжимая пара, предмет постоянной рефлексии подпольного сознания. Маленький человек в этой паре синонимичен обыкновенному. С позиции чиновничьей темы эта пара занимает то же место, что и его превосходительство - маленький человек, где социальный смысл, быстро исчерпанный в границах натуральной школы, расширился едва ли не до метафизического сопоставления философских величин в произведениях Гоголя и Достоевского. [2,с.149]

Сколь бы парадоксальным это ни казалось, все же следует признать, что новый человек и подпольный герой - два взгляда на один и тот же тип, сформировавшийся в 50-60-е годы XIX в., а Достоевским обрисованный в основных своих чертах уже в повестях конца 40-х годах.[14,с.25]

Осмысление этого типа как исторического началось в литературе еще при жизни поколения. Как известно, оно выразилось сразу в нескольких направлениях - в русле антинигилистического романа (исследовавшего идеологический аспект). Например, Писемский А.Ф. Взбаламученное море; Лесков Н.С. Некуда, На ножах; Крестовский В.В. Панургово стадо; Авенариус П.В. Поветрие, Современная идиллия и др. и романа социально-философского (исследовавшего этическую сторону нового учения: Тургенев, Достоевский, Гончаров и др.). Быть может, это было связано с тем, что последователи располагали найденный литературный аналог нового человека в «реалистическом» пространстве, где его умозрительное происхождение было особенно заметно.[14,с.35]

Традиционное разведение нового и подпольного человека вполне правомерно в границах литературной типологии. Если в литературе «каждая категория жизненных процессов может быть названа известным именем», то в жизни всякое литературное имя в высшей степени условно. Это естественно, поскольку литературный тип представляет собой результат авторской концептуальной обработки того или иного жизненного явления. В соответствии с определенным углом зрения и разной семантической фокусировкой оба типа оказались разнонаправленными относительно друг друга. Однако с позиции "жизненных процессов" они зафиксировали один тип разночинского самосознания во внешнем и внутреннем его предъявлении. Если продолжить это условное литературное совмещение, то можно сказать, что в идеологическом плане новый человек маркирует способ социально-психологической компенсации подпольного сознания.

Если посмотреть на шестидесятничество в феноменологической проекции, то можно сказать, что гора родила мышь: результатом индивидуалистических философских умопостроений высокого порядка стал суррогатный идеологический продукт, питавший общественное сознание разночинского большинства образцами и «точными формулами». Однако это вовсе не ошибка в расчетах или неудавшийся интеллектуальный эксперимент. Фигурально выражаясь, постоянная потребность разночинского сознания удостоверяться в самом себе определила и направление поисков языка самоописания. Несвобода мышления, питавшегося образцами чужой мысли, - качество сознания, объединявшее и идеологов шестидесятничества, и их последователей, «людей большинства». Что же касается личностного психологического склада, то при всей его видимой общественной направленности, по внутренней сути он может быть охарактеризован как маргинальный. Социокультурная маргинальность выразилась и в отношении к обществу в целом, его ценностям и нормам. Бунтарский характер проявления своей инаковости окрасил центральную идею шестидесятничества в революционные тона и сделался выразителем «духа времени».

Во внутреннем же пространстве самосознания собственное я - тот центр, из которого мысль описывает окружность и радиально возвращается к начальной точке движения. Сойдя с оси, на которой располагается центр сферы сущностного, маргинальное сознание свободным волеизъявлением ценностно абсолютизирует свое периферийное положение по отношению к нему. Ощущение инаковости я-сознания в сравнении со всяким другим заметно активизирует поиски адекватного языка его описания. При этом предметом рефлексии становится и собственное критическое усилие, и собственная языковая обусловленность. Способность сознания превращать чужое в свое изощряет его до крайности.

Множественность разнообразных философских, этических, эстетических форм опосредования создает слоистую структуру самосознания, благодаря чему я не может быть охвачено как целое, потому что само все охватывает и приобщает к себе. Сфера письменного высказывания наиболее репрезентативна в плане исследования этого рефлективного усилия и представляется для нас важнейшей с точки зрения возможностей феноменологического обнаружения разночинского сознания.[14,с.36]

Итак, в 1860-х гг. в России процветала образованность самых разных слоев населения, и возник новый класс - разночинцы. Они получали профессию, необходимую для того, чтобы выжить. Но их цель - не только материально обеспечить себя, но и принести реальную пользу людям.

Основываясь на этом убеждении, молодежь отвергла все нематериальное, что нельзя увидеть и потрогать. Формировался особенный жизненный путь студентов-разночинцев – тернистый путь обновления жизни, ощущение себя великой личностью во спасение людей. Они были наполнены чувством отчуждения и оппозиционности, оторванности от своих корней, идеей служения народу и миссии "выразителя" и "формирователя" самосознания нации.

            Особенность мыслительного процесса – отказ от традиционных ценностей, перед нами – человек идеи, которая настолько увлекает героя разночинца, что он не обращает внимания на свой внешний образ. В эту идею закладывались поистине кардинальные преобразования: от разрушения сущностного миропорядка и обоснования материалистического взгляда на мир до проектирования нового социального устройства, от разработки теории искусства до тщательного обоснования принципов бытового уклада, включая грандиозный проект воспитания нового человека. В голове разночинца-студента сталкиваются европейское образование, европейские философия и идеология и русская ментальность, оттого это люди, наделённые яркими талантами, способные на протест. Они осознают негодность окружающего, и поэтому вырабатывают активное отношение к действительности- созидают нечто новое, ценное, приносящее пользу людям.

            Ценностями жизни для них стали свобода слова, мысли, движения. Они стремились провозгласить независимость личности от существующего порядка жизни. Герой-разночинец отнюдь не по-сыновнему относится к старшему поколению, с гордым презрением отрицая все культурные и нравственные ценности прошлого. Они отказывались признавать старые авторитеты, оттого и прельщались новыми идеями, и слепо им следовали. Разночинцу в русской жизни почти ничего не дорого. Типичный разночинец – это полный слепой силы молодой человек, оторванный от органичного жизненного уклада – от почвы. Традиции русского воспитания, образования и быта отвергнуты.

Глава 2. Роман Достоевского «Преступление и наказание». Образ студента – разночинца, пространство его жизни.

2.1. Образ студента – разночинца Родиона Раскольникова

Роман «Преступление и наказание» сложился у Достоевского из двух замыслов, движимых идеями художника. А идеи были подсказаны как всей социальной сферой, окружавшей писателя, так и личными его воспоминаниями и переживаниями. В пору ломки крепостнических порядков и капитализации отживающего дворянского уклада резко заколебалась общественная мораль: уголовные преступления, жажда наживы и денег, пьянство и циничный эгоизм - все это сопрягалось с прямыми атаками на традиционную православную мораль со стороны радикальных общественных сил.

Разночинская демократия во главе с Белинским, Чернышевским, Добролюбовым и многими другими внедряла в общественное сознание атеистические и социалистические идеи. Достоевского глубоко тревожила проблема человеческой воли, посягающей на преступление, теоретическое оправдание чего он увидел в учении Чернышевского.

Таким образом, мы видим две сверхзадачи, которые побудили Достоевского к созданию своего произведения - моральный распад в обществе и наступление социалистическо - атеистических идей. Взгляды Достоевского, сложившиеся после каторги, нашли также в «Преступлении и наказании» яркое художественное воплощение. [1,с.26]

Раскольников – главный герой романа, бедный студент – разночинец, видит острые противоречия жизни в капиталистическом городе. Вместо поисков их разрешения в социальном плане, как поступали лучшие представители революционно-демократической интеллигенции 60-х годов XIX века, Раскольников пытается найти решение вопроса о счастье человечества в индивидуалистической теории о праве личности, по собственному хотению, преступить установленные законы морали. Считая, что для сильной личности «всё дозволено», он совершает убийство старухи – процентщицы, но, сгибаясь под моральной тяжестью своего преступления, добровольно отдаёт себя в руки властей и идёт на каторгу.