Национализм: сущность, история, содержание

В Киргизии же нет  ни сил, ни средств, способных удержать национализм в цивилизованных рамках. Сегодня не редкость, когда чиновники делают националистические демарши.

Проблемой для  Киргизии, равно как и для других стран региона Центральной Азии, является то, что в выбранном этническом социальном формате у нее нет никакой перспективы развития. Практически все задачи развития общества и государства провалены на корню. Постоянные обвинения националистов в отношении России, якобы, стремящейся их поглотить, - это дежурная страшилка из того же разряда, что, мол, нетитульные захватили страну.[Cм.59; С.20]

Плохо ли, хорошо ли это, но народ России категорически  против такого объединения. Россияне, как политики, так и народ, не готовы взвалить себе на шею прежнюю обузу.

Отметим также, что киргизская элита далеко не так богата, как казахская, да и народ за время независимости стал определенно отличаться. При этом нельзя не принимать во внимание тот факт, что до миллиона киргизов занято на отхожих промыслах, в основном, в России, и это огромная цифра сама по себе, а особенно - в сравнении с количеством населения. Благодаря этому простой народ живет, пожалуй, не хуже, чем в Казахстане, хотя тоже не шикует.

И ментально  эти люди уже отличаются. Страна по территории небольшая, народ легкий на подъем. Если в Казахстане от одного города до другого сотни километров (от Алма-Аты до Тараза 500 км, до Караганды чуть ли не вдвое больше), и на лошадях, точно, не доскачешь, то в Киргизии как раз всадники с гор – «буревестники» погрома. Пара часов - и они уже в городе. А главный транспорт «революционеров» - автобус.[Cм.56]

Как считают  многие эксперты, в развале Советского Союза главная вина лежит на националистах. В Центральной Азии такое развитие событий тоже возможно, претензий  друг к другу здесь хватает.

3.9.Национализм на территории  Республики Молдова

На территории Молдовы также как и в остальных 14 республиках бывшего СССР произошел  процесс формирования  радикальных  националистических движений. Однако в отличие от других молодых  республик, где местные националисты исповедовали принципы превосходства мажоритарного этноса и превозносили  «восстановление» национального государства, в РМ сформировался руноунионисткий национализм, исповедующий идею не существования молдавского народа и рассматривающие Молдавское государство как промежуточный период перед объединением с соседней Румынией. Период существования МССР считается периодом «советской оккупации», а представителей немажоритарного «оккупантами» которые должны немедленно   покинуть территорию страны.[ См.60]

Тема румынского национализма уже два десятилетия  служит в Молдове пищей для  недобросовестных манипуляций. Между  частью Молдовы, находящейся под  контролем Кишинева, мятежным Приднестровьем, Россией, и, отчасти Украиной сложилась  устойчивая кооперация, когда часть молдавского политического истэблишмента производит заявления, и, много реже, действия, которые, при желании, можно квалифицировать как «румынский национализм», а часть экспертного сообщества перечисленных стран их анализирует, толкует, классифицирует, и, разумеется, обличает. Возник целый пласт молдавских, приднестровских, российских и украинских историков и политологов, сделавших обличение именно и только румынского национализма своей профессией. Если бы из Молдовы перестали вдруг исходить заявления такого рода, все эти люди лишились бы своего главного источника существования.

Однако румынский  национализм, как социальное явление, заметно отличается как от расхожего  образа, нарисованного его обличителями, так и от своего «старшего брата», имеющего хождение в самой Румынии. Он оперирует вполне характерной социальной риторикой, но, как правило, проявляет себя лишь во взаимодействии и противостоянии с другими вариантами национализма, которыми, в той или иной форме, заражено все молдавское общество. Три разновидности национализма, получившие в нем широкое распространение: молдавский, румынский и русский, очень похожие в своих основных проявлениях, успешно подпитывают друг друга. Таким образом, румынский национализм является в Молдове частным случаем более общего феномена.[Cм.60]

Рост агрессивного национализма, характерными чертами  которого являются устойчивая ксенофобия, глубоко укорененная в общественном сознании, характерен, вообще говоря, для  всего постсоветского пространства. Но Молдову отличает чрезвычайно широкое распространение в обществе этого явления, практически 100% охват им всего населения, независимо от национальности, уровня образования и места проживания. Этому способствовал целый ряд исторических причин.[Cм.61]

К моменту распада  СССР и обретения независимости, Молдова не имела исторического опыта государственного строительства. Попытки связать современную молдавскую государственность с Молдавским княжеством, существовавшим в XIV—XIX веках, стали предприниматься значительно позднее и носят скорее пропагандистский характер. Современная Молдова представляет собой лишь небольшую часть территории бывшего Молдавского княжества, а ее культурно-историческая преемственность по отношению к нему крайне неопределенна и сомнительна. Гораздо больше оснований говорить о преемственности между современной Молдовой и Бессарабской губернией, входившей в состав Российской Империи.

Среди соседних губерний Бессарабия выделялась высоким  уровнем религиозности населения  и его низкой образованностью. Немногочисленная образованная прослойка общества в массе своей отличалась правоконсервативными взглядами. При этом, часть ее смотрела в сторону Петербурга, стремясь быть более верноподданными русскими, чем сами русские, а часть – в сторону Бухареста, стремясь быть более ярыми румынами, чем сами румыны. Нетрудно заметить, что сходную ситуацию мы наблюдаем и в наши дни.

Уровень ксенофобии в дореволюционной Бессарабии был  весьма высок, и канализировался  на многочисленное в то время еврейское  население. Это привело к кишиневскому погрому 1903 года, однако погром был лишь крайним проявлением повседневных настроений, проникавших во все слои бессарабского социума, и находивших в них живой и сочувственный отклик.[См.60]

Дальнейшая  история Бессарабии в составе  Румынии, а затем – Молдавской ССР также во многом определялась этими особенностями бессарабского общества, менявшимися по форме в зависимости от общественной ситуации, но остававшимися неизменными по сути, и в почти неизменном виде дошедшими до нашего времени. Сегодня постсоветские критики «румынизма», равно как и его бессарабские адепты, не любят вспоминать, что аннексия Бессарабии Румынией в 1917 году была одобрительно встречена значительной частью русского населения, увидевшем в ней защиту от большевиков. Историки, изучающие этот период, как правило, зацикливаются на национальных факторах, упорно не замечая факторов социальных. Между тем, отношение к румынской администрации носило выраженный социальный характер. Вопрос о выборе между «близостью к России» и «близостью к Румынии» если и стоял, то лишь на втором плане. В основном же выбор определяло отношение к советскому проекту, реализуемому за Днестром, его привлекательность, или неприемлемость для различных групп бессарабского общества. Именно по этой причине румынская политика «переваривания» Бессарабии, и органичного включения ее в состав Румынии раз за разом и терпела крах. Именно этим крахом, а не каким-то особым злодейством, присущим, якобы, румынским властям, и объясняется почти непрерывный режим военного положения, существовавший в Бессарабии при румынах. В период 1918-1940 г.г. Румыния не смогла предложить населению Бессарабии привлекательный для него проект. В свою очередь, СССР, претендовавший на Бессарабию, такой проект предложить смог – и симпатии большинства населения края остались за ним.[Cм.62]

В позднесоветский  период, по мере загнивания и вырождения СССР, примитивизации советской пропаганды, и, как следствие, снижения привлекательности  советского проекта, в обществе начался  поиск альтернатив. Этот поиск имел место на всем пространстве СССР, причем существовали как общесоветские, так и местные альтернативы. Общесоветской тенденцией стали образы «человечного белого офицера», а позднее и «человечного эсэсовца», внедряемые в общественное сознание через кинематограф. Тот факт, что эти образы рождались спонтанно, безо всякой разнарядки, спущенной сверху, и, несмотря на это, так или иначе, проходили через цензурные барьеры, говорил об их высочайшей востребованности в общественном бессознательном. Национальные проекты в основном реализовывались в литературе, причем, внимательное исследование литературы тех лет позволяет обнаружить в ней корни всех, без исключения, разновидностей национализма, вошедших впоследствии в постсоветскую политическую жизнь и добившихся политического влияния. Общественные движения, мало-помалу возникавшие вокруг этих проектов, поначалу не носили массового характера и опирались на сравнительно узкую прослойку фрондирующей гуманитарной интеллигенции наверху и разочарованной в советских реалиях молодежи внизу. Несмотря на относительно небольшую численность, эти группы были весьма пассионарны, и являли собой примеры «активного меньшинства», способного навязать свою волю большинству.[См.60]

Характерной чертой всех этих проектов была их архаичность  и апелляция к прошлому. Позднесоветская общественная мысль, констатируя провал советского проекта и спеша дистанцироваться от него, дистанцировалась и от марксистской методологии. Тому также были объективные причины: марксизм в СССР подвергся умервщлению и фиксации, превратившись, по сути, в мертвую догму, а труды современных западных марксистов были недоступны. Но, как бы то ни было, общественная мысль в СССР не смогла предложить ни одного альтернативного социального проекта ориентированного на будущее. Все без исключения проекты такого рода апеллировали к прошлому, и были либо прямо направлены на отказ от социальной составляющей советского строя, со всеми вытекающими из этого последствиями, либо глубоко архаичны, и по этой причине нежизнеспособны вообще. Тем не менее, они оказались способны канализировать общественное недовольство и направить его в безопасный для новых властей тупик.

В Молдове таким  альтернативным проектом стала романтизация периода 1918-1940 годов, и естественным образом вытекавший из нее лозунг возвращения в Румынию. Психологически этот проект играл на трудностях части населения, уже вырванного из села, но еще не укорененного в городе: сельского студенчества и неквалифицированных рабочих – обитателей малосемейных общежитий. Его авторами и идеологами стала часть молдавской национальной интеллигенции, вполне благополучная, но тоже испытывавшая дискомфорт поспешно урбанизованного селянина. Заметную роль сыграло и то, что, как и во всех изначально слаборазвитых союзных республиках, национальная интеллигенция в Молдове была создана искусственно и в крайней спешке, по спущенной сверху разнарядке на «воспитание национальных кадров». Это не могло не сказаться на ее качестве, и новоиспеченные «интеллектуалы» остро ощущали свою неполноценность и неконкурентоспособность без административной поддержки. По этой причине они были крайне агрессивны к русскоязычным конкурентам, видя в них опасных соперников.[См.60]

Характерно, что  на первом этапе становления молдавской независимости абсолютное большинство  новых политических лидеров рассматривало ее как переходной этап. При этом конечную цель одни видели в воссоединении с Румынией, другие – в возрождении СССР в той или иной форме, но и те и другие не рассматривали независимость, как долгосрочный проект, обладающий самостоятельной ценностью. Идея долгосрочной молдавской государственности возникла лишь на следующем этапе, по мере институционализации местных элит, в значительной степени, как компромисс между двумя взаимоисключающими направлениями развития Молдовы, и в отсутствие по-настоящему привлекательных альтернатив. Молдавская государственная идеология стала оправданием застоя, неизбежного в отсутствии внятной и приемлемой для общества в целом, программы развития страны. Это привело к постепенной, все возрастающей деградации всех государственных институтов, которую мы и наблюдаем сегодня в Молдове.

На этом фоне и произошло становление трех перечисленных выше национализмов: русского, румынского и молдавского. Сегодня эта триада господствует в общественном сознании, причем каждая из ее составляющих имеет свою нишу и свои перспективы расширения или сужения влияния. Так, румынская составляющая, испытала взлет в начале 90-х, затем пошла на спад, уступив первенство молдавской и русской, а сейчас вновь набирает силу, и имеет наилучшие перспективы роста.

Причина «румынского  ренессанса» в том, что при  всей химеричности и практической нереализуемости  полномасштабного «объединения с Румынией»  оно оказывается единственным проектом, сулящим населению Молдовы выход  в ЕС. Ни один из конкурирующих проектов не в состоянии предложить ничего, столь же привлекательного. История 1918-1940 года повторяется – но уже в перевернутом виде!

Характерными  чертами всех трех разновидностей национализма, имеющих влияние на общественное сознание в Молдове, являются апелляция к прошлому, консерватизм и клерикализм. Эти качества делают их действенным инструментом подавления социальных протестов путем подмены объекта народного недовольства и сталкивания друг с другом национальных общин – и обеспечивают поддержку и финансирование со стороны любых буржуазных властей, какие бы группировки не сменяли друг друга у власти. При этом, «титульное» население оказывается не только противопоставленным «нетитульному», но еще и искусственно разделенным на «молдаван» и «румын», поскольку как молдавские, так и русские националисты настаивают на том, что речь идет о двух разных нациях. Эта разница в подходах: две нации или одна, и составляет основное различие между молдавским и румынским национализмом. Суть его в том, что молдавские националисты понимают: объединение с Румынией лишит их каких-либо политических перспектив. Впрочем, это, по-видимому, понимают адепты всех трех националистических течений Молдовы. «Румынисты», говоря о своем стремлении к объединению, на практике вовсе не торопятся слишком сильно сближаться с Бухарестом. Они желали бы, чтобы процесс объединения двух стран шел с максимальной интенсивностью и получал бы максимум поддержки с румынской стороны, прежде всего – финансовой, но при этом длился бы вечно. Это во многом совпадает и с устремлениями Бухареста, который в настоящее время стремится не столько к объединению, чреватому многими сложностями и большими затратами, и потому скорее нежелательному с практической стороны, сколько к влиянию и к контролю над ситуацией в Молдове.[Cм.61]

«Официальные» рупоры румынского национализма в Молдове  в настоящее время группируются вокруг Либеральной партии во главе  с Михаем Гимпу. Их риторику отличает крайняя архаичность и примитивность, а сравнение ее с риторикой 1900-17 и 1918-40 годов не обнаруживает существенных отличий и каких-либо новых находок или идей. Лишь в плане фактологии введены в рассмотрение темы репрессий 1940-41 и 1944-52 годов и голода 1946 года. И то и другое подается крайне примитивно, факты передергиваются и искажаются, однако на фоне низкого уровня образования и слабого знания истории, все это, в той или иной мере, срабатывает. Надо сказать, что существенную поддержку румынским националистам оказывают их критики, чьи столь же примитивные, зачастую – крайне некорректные выступления, идущие с националистических – но уже антирумынских позиций, создают чрезвычайно благоприятный фон для укрепления националистических прорумынских настроений в определенной части общества. Прежде всего, среди румыноязычной учащейся молодежи, большую часть которой, как и раньше, составляют выходцы из сел в 1-2 поколении.