Автор: Пользователь скрыл имя, 05 Ноября 2012 в 14:17, доклад
Не будет открытием, если сказать, что мышление может быть объектом всяческих спекуляций как в философии, так и в повседневной жизни. Дух часто представляется как нечто, не имеющее субстанции и противоположное телу с его физическими свойствами. Нередко разум рассматривается как что-то такое, что при случае борется с инстинктами за контроль над поведением. В прошлом столетии было сделано немало попыток локализовать рассудок в нервной системе, в мозгу или в другой части тела. Одной из многих точек зрения на природу человеческого духа является позиция психологов-бихевиористов, которые утверждают, что сознание и мышление являются формами деятельности.
Некоторые наркотики ухудшают сенсорные способности до такой степени, что становится крайне трудно, если не невозможно, сохранять осмысленную ориентацию по отношению к миру. Опыты с мескалином и лизергиковой кислотой показали, что испытуемые воспринимали свое окружение совершенно не похожим на социально организованную картину мира. Очевидно, они испытывали трудности в использовании конвенциальных категорий; поле их восприятия было сведено до непосредственного окружения. Мир, каким они его видели, постоянно изменялся, но существовало полное безразличие ко всему, что обычно воспринимается через социальные понятия, — например, течение времени. Хаксли сообщает, что он воспринимал мебель не сточки зрения использования той или иной вещи, но только с точки зрения эстетической формы. Многие вспоминали, что им трудно было выделить себя как определенную единицу го окружения; они были не способны сформировать Я-образ.
Самый общий источник нарушений самоконтроля — чрезмерное возбуждение и напряжение. Ошибки при машинописи следуют одна за другой, если человека беспокоит первая из них, поскольку он становится все более недоволен самим собой. В условиях очень сильного напряжения человек может полностью утратить способность контролировать свое поведение. Пои сильном гневе, страхе или энтузиазме у некоторых людей появляются спазмы, пена на губах или теряется контроль за мочевым пузырем и анальным отверстием. Образы самого себя обычно не включены в такие реакции, и человек не помнит, что делал, когда был «не в себе». Он часто удивляется, видя измазанную одежду, и, перепуганный, спрашивает, что же произошло.
Некоторые из наиболее ужасных преступлений люди совершают в условиях коллективного возбуждения — в линчующей толпе, в бунте или в массовой панике. Эмоциональные реакции, по-видимому, здесь более интенсивны, потому что, обмениваясь экспрессивными движениями, участники подкрепляют и усиливают чувства друг друга. В конце концов, не в состоянии далее сдерживать напряжение, они взрываются в импульсивном действии. Во многих исследованиях отмечается, что участники толпы настолько поглощены друг другом и центральным объектом внимания — каким-нибудь источником ненависти или экстаза, — что теряют чувство личной определенности. Способность к критике понижается, и усиливается внушаемость. В этих условиях любой агитатор, которому удастся дать подходящее выражение возбужденным чувствам, может добиться успеха. Тогда люди вовлекаются в действия, от которых в других случаях они бы воздержались.
Бросается в глаза, что человек, который «потерял голову», впоследствии непременно стыдится себя самого. Поток объяснений, который обрушивают на своих друзей те, кто поддайся панике или коллективному безумию, показывает, что люди чувствуют необходимость как-то оправдать свое поведение. После того как снимается напряжение, человек снова обретает свою обычную картину мира. Зачем следует ретроспективная оценка случившегося, и формирующийся образ самого себя становится источником беспокойства.
Еще одна группа трудностей в осуществлении самоконтроля связана с нарушением способности пользоваться символами. Особенно поучительно изучение жертв афазии с помощью «зеркального теста». Врач касался рукой различных частей своего тела и просил пациента делать то же самое. Если оба они стояли перед зеркалом, пациент не испытывал трудностей, ибо все, что он делал, было простым подражанием. Но когда доктор становился лицом к пациенту, последний не мог выполнить даже такой простой задачи, как коснуться правого плеча левой рукой. Понятно, что вторая задача труднее потому, что здесь необходима транспозиция—человек должен вообразить себя в положении другого и указывать себе, какая рука должна двигаться к какой части тела. Это трудно осуществить, не пользуясь символами. Для тех, кто не способен использовать язык, даже такой рудиментарный уровень принятия ролей затруднен, если не невозможен.
Другим показательным явлением служит гипноз, когда поведение одного человека в значительной степени контролируется другим, с кем установлен раппорт. Раппорт, по-видимому, является формой избирательной восприимчивости, при которой внимание гипнотика почти исключительно сосредоточено на командах гипнотизера. Хотя многие фазы этого процесса еще не понятны, гипноз представляется как символическое манипулирование образами и переживаниями. С помощью слов гипнотизер определяет ситуацию и дает указания другому человеку примерно так же, как тот мог бы сделать это сам для себя. В самом деле, в ряде блестящих экспериментов Халл показал, что процессы самовнушения и гипнотического внушения в основном подобны. Таким образом, гипноз может рассматриваться как установление необычных социальных взаимоотношений, когда лингвистический контроль над собственным восприятием, мышлением и поведением частично передан кому-то другому. Но самоконтроль никогда не передается другому полностью. Большинство людей не будут делать в гипнотическом трансе то, чему они сильно противятся в бодрствующем состоянии. Они могут уклониться от внушения, впасть с истерию или выйти из транса. Людей можно склонить делать что-то противоположное их обычным стандартам только в тех случаях, когда ситуация определяется так, что они верят, будто не делают ничего предосудительного. Человек может вытащить бумажник, если его убедят, что это его собственный, но он не станет вором даже в трансе, если считает, что воровство аморально.
В способности осуществлять самоконтроль наблюдаются индивидуальные различия. Некоторые люди расстраиваются так легко, что коллеги отзываются о них как об «истериках». Другие же могут сохранять самоконтроль даже в крайне напряженной ситуации. «Матерый волк» действует даже более эффективно, если положение опасно. Когда самоконтроль ослабевает, некоторые ведут себя стереотипно, другие действуют импульсивно, а третьи оказываются чрезвычайно внушаемыми, следуя указаниям любого, кому случится их дать.
Ухудшение самоконтроля может слишком дорого стоить человеку, и иногда люди преднамеренно стараются его усилить. Некоторые прибегают к самообману: склонный к расточительству человек умышленно носит с собой ограниченную сумму денег и хранит остальные на сберегательном счете для того, чтобы труднее было уступить искушению. Может быть и формальная программа усиления самоконтроля. В группах элиты иногда устанавливается особый кодекс чести. С раннего детства представителям привилегированного класса внушается, что они высшие существа и поэтому не должны поддаваться низменным инстинктам. Они начинают относиться к себе как к немногим избранным, чей долг — утверждать моральные стандарты всего общества. Noblesse oblige* означает особую ответственность, которая постоянно подчеркивается не только представителями элиты, но и теми, кто ей служит.
Большинство попыток воспитать самоконтроль включает процедуры, призванные свести к минимуму эмоциональные реакции. Атлетам, бизнесменам и солдатам внушают, что они скорее достигнут цели, если научатся расслабляться. Парадоксально, что ряд сложных задач, требующих наибольшей точности и мускульной координации—балетные танцы, бокс, меткая стрельба и быстрое печатание на машинке, — наиболее эффективно выполняются тогда, когда Я-образы не возникают. Хотя действия сами по себе могут протекать с минимумом самосознания, автоматизм исполнения должен сознательно воспитываться долгий период времени.
Крайний случай утонченного самоконтроля обнаружен в дзен-буддизме, который в Японии является составной частью обучения стрельбе из лука, каллиграфии, составлению букетов и чайной церемонии — все эти искусства требуют высокой степени концентрации. Необходимые навыки развиваются путем постоянного повторения до тех пор, пока исполнение не станет автоматическим; человек овладевает умением сводить к минимуму самосознание и внутренне концентрироваться на самой задаче. Деятельность оказывается освобожденной от помех, вызываемых личными огорчениями или чувством гордости. Чтобы облегчить развитие этого состояния ума, вводятся многочисленные предварительные церемонии, которые кажутся бессмысленными постороннему. Однако в результате человек учится побеждать, «уступая природе»; он чувствует себя так, словно его телодвижения управляются внешней силой, ибо он сам, по-видимому, не определяет их направления.
Сознательное поведение конструируется как серия процессов, в которых человек реагирует на ряд определений, включая то, что он переживает как свое Я. Эта процедура значительно упрощается благодаря введению лингвистических символов, которые позволяют планировать и выполнять все более сложные действия. Когда на каком-то этапе этого процесса возникает препятствие — оно может порождаться эмоциональным расстройством, опьянением, внушаемостью или неспособностью манипулировать символами, — немедленно начинаются затруднения. Намеренные попытки воспитания самоконтроля сводятся в значительной мере к усилиям устранить или нейтрализовать такие возможности. Некоторые программы включают такие крайние меры, как подавление Я-образов, но это имеет место только после того, как они были использованы для установления желаемых привычек.
Итоги и выводы
Человеческое поведение — это ряд приспособлений к изменяющемуся пониманию ситуаций. Сознание следует отличать от простого восприятия; человек, который сознает нечто, обычно коммуницирует сам с собой, хотя другие также могут случайно услышать, что он говорит. Мышление представляет собой воображаемые репетиции возможного поведения в необычной ситуации. Когда лингвистические символы замещают образы, манипулирование альтернативами настолько облегчается, что становится возможным решение задач большой сложности. Именно способность пользоваться символами — это то, что отличает человека от большинства живых существ. Колоссальные достижения в искусстве, литературе, философии и науке были бы невозможны без направленного воображения. Но этот великий дар приводит также к рабской зависимости отдухов мертвых предков и делает возможными многие умственные расстройства. Поскольку способность к символической коммуникации возникает благодаря участию в организованных группах, не приходится удивляться, что сознание и рефлексивное мышление — это такие формы поведения, которые являются объектом социального контроля. Итак, сознательное поведение формируется в коммуникативном процессе, предполагающем манипулирование символами, которые представляют самого субъекта и различные аспекты его окружения.
Согласованное действие в устойчивых ситуациях зависит от каждого участника, сохраняющего свою личную автономию и контролирующего себя сточки зрения групповых экспектаций. Наибольшим самосознанием обладает тот человек, который следит за Я-образами и проявляет меньше спонтанности в своих поступках. Он действует пристойно, подавляя импульсы, являющиеся запрещенными или неодобряемыми. Мало кто из людей, не переставая уважать себя, примет участие в крайних формах поведения толпы, и многие нуждаются в алкоголе, чтобы почувствовать себя непринужденно. Иногда самосознание может быть и чрезмерным. Существуют некоторые задачи, выполнимые только при величайшей концентрации внимания, и тогда намеренное торможение самосознания помогает сократить ошибки.
Сознание и рефлексивное мышление являются инструментами приспособления. Некоторые философы утверждают, то логика и научный метод не что иное, как усовершенствование поведения, типичного для непредвиденных случаев, когда действие прерывается и возникают трудности. Они отмечают, что научное изучение следует во многом тем же самым путем, что и человек, решающий практическую проблему, однако при значительно большей формализации метода. Научное исследование начинается в ситуации неопределенности и заканчивается временным решением вопроса. Применяемые нами правила логики возникли в попытках людей контролировать такие исследования, чтобы увеличить их пользу.
Библиографический указатель
Alex an d е г, F. M a tt hi as , The Uses of the Self, New York, 1932.
Gerth, Hans and C. Wright Mills , Character and Social Structure, New York, 1953. pp. 37 — 129.
Kasanin, Jacob S., ed., Language and Thought in Schizophrenia, Berkeley, 1944.
Morris,Charles W., Six Theories of Mind, Chicago, 1932.
Perls,Frederick S.,Ralph F. Hefferline,andPaul Goodman, Gestalt Therapy, New York, 1951.
Snygg, Donald and Arthur W. С о m b s , Individual Psychology, New York, 1949, Chaps. II — VI.
ГЛАВА 7
СТРУКТУРА
ЛИЧНОЙ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ
Среди «Назидательных новелл» Сервантеса есть прелестный рассказ о человеке, который был убежден, что сделан из стекла. Когда к нему приближались люди, он пронзительно кричал и умолял их держаться подальше, чтобы нечаянно его не разбить. Он ходил по самой середине улицы, с опасением глядя на крыши — не сорвется ли черепица, которая вдруг упадет на него. Однажды, когда оса села к нему на шею, он не осмеливался ни ударить, ни стряхнуть ее из страха, как бы не разбить самого себя. Он отказывался есть что-либо жесткое вроде мяса или рыбы, а ложась спать, заворачивался в солому. Поскольку стекло не только более хрупкое, но и прозрачнее, чем телесная ткань, он утверждал, что особенности его конструкции позволяют душе лучше видеть мир. Своими поразительно проницательными наблюдениями он снискал славу. Люди следовали за ним повсюду, прислушиваясь к его советам. Когда озорные мальчишки бросались камнями, он кричал так отчаянно и громко, что взрослые бежали к нему на помощь, а один богатый патрон даже нанял телохранителей, которые сопровождали его и защищали от хулиганов.
За пределами психиатрической клиники немногие верят, что они сделаны из стекла. Но есть люди, которые считают себя существами особенно хрупкими, слабыми или необыкновенно восприимчивыми к сквознякам. Они скорее откажутся от начатого дела, чем будут подвергать себя риску. Многие сознательные поступки людей зависят от того, как они представляют себе самих себя: Сервантес просто указал на ненормально преувеличенный случай общего явления.
Личная определенность
и социальный статус
Я-образы специфичны и изменяются от одной ситуации к другой; человек представляет себя увлеченным игрой, беседой с друзьями или отвечающим урок в классной комнате. Несмотря на то что Я-образы постоянно меняются и никогда тот же образ не возникает дважды, он без труда узнает в них самого себя.
Каждый может определить самого себя как особое человеческое существо, характеризуемое отличительным набором качеств; он рассматривает себя, как неповторимого индивида. Каждый человек, следовательно, обладает относительно устойчивой Я-концепцией (Self-conception). Он знает, что существуют другие люди, чем-то похожие на него, особенно если он считает себя существом «средним», но в нашем обществе само собой разумеется, что никогда не существовало никого точно такого, как он, в прошлом и никогда не появится в будущем.