Сознание как внутренняя коммуникация

Т. Шибутани Социальная психология.  Ростов-на-Дону 1998, с. 159-187, 193-210.

Сознание

как внутренняя коммуникация

Не будет  открытием, если сказать, что мышление может быть объектом всяческих спекуляций как в философии, так и в  повседневной жизни. Дух часто представляется как нечто, не имеющее субстанции и противоположное телу с его физическими свойствами. Нередко разум рассматривается как что-то такое, что при случае борется с инстинктами за контроль над поведением. В прошлом столетии было сделано немало попыток локализовать рассудок в нервной системе, в мозгу или в другой части тела. Одной из многих точек зрения на природу человеческого духа является позиция психологов-бихевиористов, которые утверждают, что сознание и мышление являются формами деятельности. Очевидно, что человек, который думает, что-то делает, но весь вопрос в том, что же это такое, что он делает. Утверждается, что сознание есть форма коммуникации, что человек, который что-то осознает, по существу, дает самому себе показания —  примерно так же, как он мог бы это делать, общаясь с кем-либо другим. Человеческое сознание рассматривается не столько как субстанция, сколько как форма поведения — прежде всего как форма неслышного лингвистического поведения. Осознание есть коммуникативный процесс, который отличается от простого восприятия. Люди могут воспринимать всякого рода чувственные сигналы, не осознавая их. В таком случае говорится о бессознательном восприятии. Управление автомобилем, например, требует последовательного ряда сложных движений. Их координация предполагает восприятие; опытный шофер, однако, эти движения обычно не осознает.

Как бы неправдоподобно  это ни казалось, иногда воспринимается даже то, что сознательно распознать невозможно. Это продемонстрировано в ряде остроумных экспериментов. Мак-Клири и Лазарус по нескольку раз показывали испытуемым бессмысленные сочетания из пяти букв. Половина сочетаний всегда сопровождалась разрядами электрического тока. После того как рефлекс закрепляется, экспериментаторы пропускали по экрану в случайном порядке быстро мелькающие сочетания со скоростью, намного превышающей возможности узнавания, и измеряли кожно-гальванические реакции (КГР)". Когда испытуемых просили опознать сочетания, они могли только строить догадки и делали много ошибок, но КГР постоянно отмечались на ассоциированных с током сочетаниях. Экспериментальное изучение гипноза также показало, до какой степени осознание связано с лингвистической коммуникацией. Было установлено, что многие люди могли выдерживать значительную боль, не осознавая ее. Однако в то же время имели место автоматические аварийные реакции: изменение частоты пульса, дыхания и КГР. Но конвенциальные реакции на боль — гримасы, словесный протест и осознание боли — могли исчезать по команде гипнотизера. Следовательно, защищаясь от болезненных стимулов, тело реагирует, но осознание реакций отсутствует. Люди воспринимают все виды сигналов, но начинают осознавать их только тогда, когда получают от самих себя на этот счет специальные указания.

Сознание распространяется на широкую область переживаний, и рассмотрение его как формы коммуникации позволяет ввести некоторые координаты, в системе которых прослеживаются изменения. Ясность переживания, например, изменяется вместе с его коммуникабельностью. Человек многое может объяснить вполне понятно с помощью лингвистических символов, но есть такие вещи, которые он чувствует только интуитивно: суждения основываются на том, что он сам только смутно осознает. Даже когда его ориентация определенно структурирована, у него может недоставать слов, чтобы ее описать адекватно. В таком случае ему не удается объяснить свои поступки ни себе, ни другим, людям. У каждого человека существуют некоторые хорошо установившиеся шаблоны поведения, которые могут быть поняты окружающими, особенно психиатрами, но которых он сам совершенно не осознает. Это — значения, относительно которых он вообще не способен к коммуникации. Люди значительно различаются по тому, насколько каждый способен вербализовать свои переживания. В значительной мере это зависит от адекватности словаря данного человека, но есть и другие барьеры для коммуникации.

Целенаправленное  действие возникает благодаря предвидению. Позднейшая фаза акта — образ консуммации — может обусловливать организацию предшествующих фаз. Рефлексивное мышление есть одно из вторичных приспособлений, которое сопутствует блокаде протекающего действия. Оно позволяет людям сравнивать различные возможности и предвосхищать их в своем воображении, прежде чем переходить к открытому действию. Процесс сравнения и отбора значительно упрощается, когда значения и образы могут быть заменены символами, ибо словами манипулировать гораздо легче. Некоторые образы обычно включаются в рефлексивное мышление, но люди могут думать и без них, как, например, при решении математических задач. Мышление может иметь место и без лингвистических символов, но способность людей создавать такие суррогаты придает совершенно новый характер человеческой жизни.

Когда человек  о чем-то думает, он делает примерно то же самое, как если бы он говорил с кем-нибудь другим, с той лишь разницей, что другой не присутствует и не слышит, что он говорит. Только он сам извлекает пользу из своих замечаний. Существуют два других различия: внутренняя коммуникация характеризуется неслышимостью и краткостью.

Мышление  индивидуально в том смысле, что  другие не имеют доступа к мыслям субъекта, но оно социально потому, что протекает на языке конвенциальных символов, установленных для значений, относительно которых существует высокая степень согласия. Это те самые символы, которые люди используют для коммуникации друг с другом. Поскольку символическая коммуникация конвенциальна, из этого следует, что сознание и мышление — интериоризация социального процесса.

Мышление происходит столь естественно и спонтанно, что нам трудно оценить, до какой степени оно зависит от разделяемых в группе представлений. Экспектации, приписываемые аудитории, накладывают ограничения на то, что говорящий может высказать с уверенностью. Даже когда человек беседует сам с собой, он должен говорить вещи, которые «имеют смысл». Человеческое мышление может рассматриваться как интериоризация речевого процесса, который организуется в основном под влиянием конвенциальных норм. Это означает, что различные умственные действия в известной степени ограничены культурой группы, в которой человек принимает участие.

Хотя некоторые  философы считали, будто логика —  это нечто такое, что присуще взаимоотношениям вещей в природе, другие утверждали, что процессы логического мышления развиваются посредством участия в социальных группах. Логика порождена необходимостью влиять на других людей и убеждать их в споре, она не содержит ничего кроме правил, устанавливающих соответствующие процедуры для достижения рациональных выводов. Это система правил, которые делают мышление более эффективным инструментом приспособления. Человек не может убедить ни других, ни себя самого до тех пор, пока он не использует этих стандартов. Логические процедуры формируются путем одобрения или неодобрения со стороны аудитории, когда некто пытается обосновать свои рассуждения. Сознательное мышление обычно рационально именно потому, что оно социально.

Поскольку утверждение, что мышление представляет собой беззвучное лингвистическое поведение, противоречит точке зрения здравого смысла, потребовались доказательства. Попытки измерить движения речевой мускулатуры в тот момент, когда испытуемые выполняли различны интеллектуальные действия, давали все еще недостаточно убедительный материал. Наконец Л. Макс нашел блестящее решение. Поскольку у глухонемых жестовая коммуникация осуществляется с помощью мускулов пальцев и руки, на эти мускулы были помещены электроды, чтобы замерить зачаточные движения, когда эти люди думают. Контрольная группа состояла из людей с нормальным слухом. Задачи на абстрактное мышление вызвали токи действия в руке у 84% глухонемых и лишь у 31% испытуемых в контрольной группе. Когда глухонемые спали, сновидения также нередко отмечались появлением этих токов в мускулах рук и пальцев. Исследователь обнаружил, что самые простые арифметические задачи решались без сопровождения токами действия и что у более интеллигентных и лучше образованных людей электромиограф фиксировал меньше реакций. Это показывает, что мышление может быть более лапидарным(краткое , четкое). Чем больше человек знает, тем меньше ему приходится разговаривать с самим собою. Хотя это доказательство тоже еще не окончательное, оно показывает, что бихевиористская точка зрения не беспочвенна.

Эти выводы согласуются  с данными других исследований. Фримен и Уильяме описали случай с женщиной, ослепшей в 13 лет, у которой возникали галлюцинации — иногда визуальные и иногда по Бройлю. Хотя после мозговой операции галлюцинации исчезли, мысли у нее продолжали формироваться по Бройлю^! .

Весьма распространено представление, что мышление локализовано в голове и различные умственные процессы тесно связаны с мозгом и нервной системой. Однако клинические отчеты о мозговых повреждениях и о мозговой хирургии иногда, по-видимому, дают основания для сомнений. Хебб обнаружил много случаев, когда интеллект как способность выполнить интеллектуальные тесты не уменьшался у пациента даже после того, как большая часть его мозга была удалена. Хебб сделал вывод, что почти нет доказательств, будто интеллектуальные дефекты зависят от мозговых повреждений, за исключением тех случаев, когда повреждена часть мозга, контролирующая речь. Тогда неизбежно происходит нарушение мышления.

Термин «афазия» обычно используется для обозначения  расстройств, связанных с повреждениями именно этих участков мозга. Исследования таких случаев показали, в частности, что люди, которые не в состоянии манипулировать лингвистическими символами, не могут представить севе ничего, что не присутствует непосредственно перед ними. Пациент, прицеливающийся в сетку мячиком из бумаги, способен попадать в цель со значительной ловкостью до тех пор, пока сетка не будет скрыта за ширмой, откуда она более не видна ему; как только это сделано, он оказывается неспособным отгадать место мишени. Он не в состоянии чиркнуть воображаемой спичкой, не может ударить по воображаемому гвоздю воображаемым молотком, хотя способен выполнить обе эти задачи, когда имеет в руках данные объекты¹². Поскольку предвидение и планирование, столь существенные в рефлексивном мышлении, невозможны без воображения, становятся понятны те трудности, которые возникают у жертв афазии.

В итоге многих исследований Гольдштейн сделал вывод, что наибольшие трудности при  афазии возникают не столько из-за недостатка слов, сколько из-за неспособности больных категоризировать опыт. Даже те, кто еще может пользоваться словами, не способны использовать их как символы категорий. Будучи не в состоянии формировать абстракции, больные вынуждены осуществлять заново ряд специфических приспособлений во многом подобно тому, как это происходит у животных и младенцев.

Л. С. Выготский и некоторые другие ученые утверждали, что шизофрения, подобно афазии, связана с утратой  способности формировать категории. Но исследования оставляют этот вопрос открытым. Ганфман и Казанин попытались проверить это эмпирически. Они предлагали испытуемым разделить на 4 группы 22 деревянных бруска — 5 цветов, 6 форм, 2 веса и 2 размера. (Предполагалось, что, если человек способен формировать понятия, он найдет принцип классификации.) Тест был предложен 62 пациентам, страдающим шизофренией, 50 выпускникам колледжа, 45 лицам обслуживающего персонала госпиталя и 24 пациентам с поврежденной мозговой тканью. Группа больных шизофренией в целом показала худшие результаты, чем все другие, причем наиболее образованные лица в каждой группе дали более высокие результаты. Одиннадцать субъектов, классифицируемых как шизофреники, оказались среди тех, кто получил высшие оценки благодаря уровню своего образования. Если учесть, как много различных расстройств скрывается за термином «шизофрения», результаты не покажутся настолько удивительными. Однако бесспорно, что многие люди с таким диагнозом испытывают трудности в формировании и использовании категорий.

Во многих случаях при шизофрении нарушаются способности к логическому рассуждению — происходит именно то, что говорилось о людях, изолированных от человеческого общества. Камерон предлагал испытуемым серию незавершенных предложений, оканчивающихся на «потому что», требуя их закончить. Шизофреники были не способны уловить связь между «причиной» и «следствием». Ветер дует, «потому что пришло время дуть». Когда спрашивалось, что вызывает это дуновение, пациент отвечал, что это «воздух». Когда тот же вопрос задавался относительно воздуха, испытуемый ссылался на «небо». Если спрашивали, как же небо может дуть, он объяснял: «Потому что небо выше воздуха». Большинство людей охарактеризовало бы этот способ рассуждений как абсурдный. Но то, что большинство рассматривает как «причинную» связь, часто является лишь последовательностью событий, считающейся «реалистической» в определенной группе. Поскольку, однако, данные пациенты оторваны от согласованного мира, нет ничего странного в том, что они не следуют конвенциальным нормам. Выводы последующих исследований менее категоричны, но, по-видимому, они не противоречат приведенным данным. Гипотеза о том, что логика развивается и поддерживается в процессе социального взаимодействия, находит много подтверждений.

Итак, некоторые  отличительные особенности людей связаны с тем, что они умеют думать. Вступая сами с собой в коммуникацию, они в состоянии выделять себя из непосредственной ситуации. Способность человека сдерживать свои импульсы и приостанавливать внешние действия на тот срок, пока осуществляется манипуляция образами и символическими представлениями, — это то, что составляет его внутреннюю жизнь, его интеллект. Поскольку человек свободен от власти непосредственного окружения, он может рассматривать альтернативы в своем воображении и ставить перед собой отдаленные цели. Именно благодаря этому поведение становится произвольным.

Самоконтроль

как последовательный процесс

Время от времени  в нашем обществе происходят невероятные события. Наследница, которая, казалось бы, имеет «все» — красоту, много красивых поклонников, великолепный дом, заботливых родителей, новый спортивный автомобиль, широкий круг интересов — и при этом не лишена способностей, вдруг совершает самоубийство. Или человек неожиданно убивает мальчика-разносчика с почты; в полиции он заявляет, что на него готовилось покушение, что жена и разносчик тайно сговорились от него избавиться, — это обвинение совершенно ошарашивает ничего не подозревавшую женщину. Такое поведение трудно объяснить с точки зрения органических потребностей; эти примеры показывают важность определения ситуации. То, что делает человек, есть реакция не столько на естественное окружение, сколько на его собственную интерпретацию одной из сторон последнего.