Современные дискуссии о предмете и структуре философии

Основными  функциями  философии являются:  1)  синтез   знаний   и   создание   единой   картины   мира, соответствующей  определенному уровню развития науки,  культуры  и  исторического опыта; 2) обоснование, оправдание и анализ мировоззрения; 3)  разработка  общей  методологии познания и деятельности человека в окружающем мире. Каждая наука изучает свой круг  проблем.  Для  этого  вырабатывает  собственные  понятия, которые применяются в  строго определенной области для  более  или  менее ограниченного  круга явлений. Однако, ни одна из наук, кроме философии не  занимается специальным вопросом, что такое  «необходимость», «случайность», и  т.д. хотя может использовать их в  своей области. Такие  понятия  являются  предельно  широкими, всеобщими  и универсальными.  Они  отражают  всеобщие  связи,  взаимодействия  и условия существования любых  вещей и называются категориями. Основные задачи  или  проблемы  касаются  выяснения  отношений  между человеческим сознанием и  внешним миром, между мышлением  и окружающим  нас бытием.

Как правило, к философии  относятся как, пожалуй, к самой  непонятной и отвлеченной из всех наук, наиболее удаленной из повседневной жизни. Но хотя многие люди и думают о ней как о не связанной  с обычными интересами и находящейся  за пределами понимания, почти все  из нас – отдаем ли мы себе в этом отчет или нет – имеют какие-то философские воззрения. Любопытно  и то, что хотя большинство людей  весьма смутно представляет, что же такое философия, само это слово  достаточно часто встречается в  их разговорах.

Слово «философия»  произошло от древнегреческого слова, обозначающего «любовь к мудрости», однако пользуясь им в повседневной жизни, мы часто вкладываем в него другой смысл.

  Иногда под философией мы понимаем отношение к определенной деятельности. Опять же, мы говорим о философском подходе к чему-то, когда имеем в виду долгосрочное, как бы отстраненное рассмотрение некоторой сиюминутной проблемы. Когда кто-нибудь расстраивается по поводу не осуществившихся планов, мы ему советуем относиться к этому более «философски». Здесь мы хотим сказать, что не следует переоценивать значение текущего момента, а постараться рассматривать ситуацию в перспективе. Еще одно значение мы вкладываем в это слово, когда подразумеваем под философией попытку оценить или растолковать то, что же является или имеет смысл в жизни.

Вообще говоря, вне  зависимости от многообразия значений, вкладываемых в слова «философия»  и «философский» в обыденной  речи, мы ощущаем стремление увязать  этот предмет с каким-то видом  предельно сложной умственной работы. «…Все…области знания граничат в  окружающем нас пространстве с неизвестным. Когда человек входит в пограничные  области или заходит за них, он попадает из науки в сферу умозрения. Его умозрительная деятельность – тоже вид изучения, и это  помимо всего прочего, есть философия.» (Б. Рассел). Есть много вопросов, которые  мыслящие люди задают себе в какой-то момент и на которые наука не может  предложить ответа. Те, кто пытается мыслить, не желают принимать на веру готовые ответы пророков. Задача философии  –cтремясь охватить мир в его  единстве,  изучать эти вопросы  и по возможности объяснять их.

Каждый человек  сталкивается с проблемами, обсуждаемыми в философии. Как устроен мир? Развивается ли мир? Кто или что  определяет эти законы развития?  Какое место занимает закономерность, а какое - случай?  Положение человека в мире:  смертен или бессмертен? Как может человек понять свое предназначение.  Каковы познавательные возможности человека? Что есть истина и как ее отличить от лжи? Морально-нравственные проблемы:  совесть,   ответственность, справедливость, добро и зло. Эти  вопросы поставлены самой жизнью. Тот или иной вопрос определяет направление  жизнедеятельности человека. В чем  смысл жизни? Есть ли он вообще? Есть ли у мира цель?  Ведет ли куда-нибудь развитие истории? Действительно ли природой управляют какие-то законы? Разделен ли мир на дух и материю? Каков способ их сосуществования? Что  такое человек: частичка пыли? Набор  химических элементов? Духовный гигант? Или все вместе? Имеет ли значение, как мы живем: праведно или нет? Есть ли высшая мудрость?  Философия призвана правильно решить эти вопросы, помочь преобразовать стихийно сложившиеся  взгляды в миропонимании,  что  является необходимым в становлении  личности. Эти проблемы  нашли  решение задолго до философии - в  мифологии, религии и других науках.      По своему содержанию (В.Ф. Шаповалов, например, считает, что следует говорить скорее о содержании философии, а не о предмете) философия есть стремление к всеохватности и единству. Если другие науки делают предметом изучения какой-то  отдельный срез реальности, то философия стремится охватить всю реальность в ее единстве. Для философии характерно представление о том, что мир обладает внутренним единством, несмотря на внешнюю разрозненность частей. Реальность мира как целого - таково содержание философии. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава 2

СТРУКТУРА И СИНТАКСИС.

В Женеве Фридрих де Соссюр прочитал свой «Курс общей лингвистики», посмертно собранный из набросков и лекционных конспектов и опубликованный уже в 1915 г. Подобно Грайсу, Соссюр утверждал, что теория языка есть лишь часть более обширной теории. Однако последней является не теория действий, а общая теория знаков, «семиология», которая сама входит составной частью в социальную психологию. Каким бы популярным ни было это утверждение, у Соссюра оно остается лишь программным заявлением. Его главной темой является язык, та общая лингвистическая структура, определяемая как «совокупность отпечатков, откладывающихся в мозге каждого члена языкового коллектива», которую использует в каждом речевом акте (parole) каждый член такого коллектива. При таком угле зрения язык составлен из знаков, а не из предложений. Каждый знак, утверждает Соссюр, имеет два аспекта: как означающий некое понятие и как означаемый неким слуховым образом, звуковой формой, и эти аспекты неотделимы друг от друга, как лицевая и оборотная стороны листа бумаги. Там, где нет означающего слухового образа, нет и знака, а есть лишь шум; там, где нет означаемого, нет и понятия, а есть лишь аморфная расплывчатость мысли.

Связь между слуховым образом и понятием является, по Соссюру, произвольной, точно так  же, как произволен тот факт, сделаны  ли шахматные фигуры из дерева или  из слоновой кости, — Соссюр, подобно  Витгенштейну, любит аналогии с шахматами. Что не является произвольным и, следовательно, составляет надлежащий предмет изучения для лингвистической теории, так  это отношения между знаками. Эти отношения напоминают то, что  Соссюр называет «грамматикой» шахматной  игры, которая определяет «значение» шахматной фигуры в соответствии с правилами.

«Значение» любой  фигуры изменяется от одного расположения шахматных фигур на доске к  другому. Мы можем описать это  расположение, совершенно не зная о  том, что ему предшествовало. Сходным  образом, заявляет Соссюр в противовес тем, кто отождествляет лингвистическую  теорию с филологией, лингвист может  разрабатывать синхроническую теорию языка, анализируя язык, как он есть в данный конкретный момент времени. Он может не обращать внимания на диахронические изменения, сформировавшие язык. Несомненно, имеется одно фундаментальное различие между языком и игрой в шахматы. Шахматист намеренно вносит изменения в расположение фигур на доске, тогда как язык, согласно Соссюру, «всегда каким-то образом ускользает от воздействия воли индивида или общества». (В этом язык разительно отличается от речи, процесса составления предложений, который всегда произволен.)

Как связаны между  собой знаки? Главным отношением между знаками для Соссюра  является их различие, которое, по сути, и создает их как отдельные  знаки. На означающем уровне, говорит он, дифференциация звуков происходит в том случае, если они позволяют различать слова, как, например, буква «р» позволяет отличить слово «лак» от слова «рак»; других различий мы не улавливаем на слух. (Японцы не улавливают никакого различия между «л» и «р», поскольку в их языке данное различие не играет никакой роли при дифференциации слов.) Поэтому; заключает Соссюр, слуховой образ — это не просто «данное» наподобие «чувственного данного»; природой нашего языка определяется, что мы считаем «отдельным звуком». Значение знака, рассуждает он в сходной манере, зависит от того, появляется ли этот знак в тех местах, где могли бы стоять и другие знаки, как, например, в предложении «Он взбежал на холм» вместо «взбежал» могло бы стоять «взошел», «взобрался» или «въехал», и именно благодаря этому обстоятельству данное слово имеет значение. Понятия, в действительности, «чисто дифференциальны и определяются не своим позитивным содержанием, а негативно через их отношение к другим частям системы». Понятие не просто существует где-то и ждет, чтобы ему дали имя; если бы это было так, слова в разных языках были бы строго равнозначными, а они не таковы. Языки различаются разными способами дифференциации.

Что касается Фрейда, то у Жака Лакана в серии статей, опубликованных под названием «Тексты» (1966), он предстает как тот, кто  открыл «язык бессознательного». Так  же, как Альтюссер обрушивается на социалистический гуманизм, Лакан направляет огонь своей критики против психоаналитического  гуманизма, который особенно распространен  в Соединенных Штатах и для  которого психоанализ стал прежде всего  методом, позволяющим помочь пациенту «приспособиться к действительности». Структура бессознательного, заключает  он в итоге, — это структура  языка. Соссюровская лингвистика, а  не биология служит поэтому для психоанализа научным образцом — так же, как  для Леви-Стросса ojm, a не биология служит образцом для понимания отношений  родства ⁷.

«Подобно фонемам, — утверждает Леви-Стросс, — термины  родства являются элементами значения; подобно им, они не приобретают  своего значения иначе как при  условии их участия в системе». Кроме того, подобно фонетическим системам, продолжает он, они являются «переработками сознанием данностей  на уровне бессознательного мышления». И в их случае «видимые явления  есть продукт взаимодействия общих  законов». (Понятно, почему у него вызывает глубокий интерес геология, которая  усматривает в видимом ландшафте  продукт действия таких вот скрытых  законов.) _________________________________________________________________7 Леви-Стросс завоевал широкую читательскую аудиторию благодаря своей работе «Печальные тропики» (Lévi-Strauss С. Tristes Tropiques, 1955, полный английский перевод 1974), содержащей его личные размышления о путешествии и работе в качестве антрополога.                                             

Однако если же структурализм  взять в более широком смысле, относя к его представителям не только Фуко и Альтюссера, но и Лакана и Леви-Стросса, то его философское значение заключается в том, что он сводит к минимуму роль человеческих намерений, роль человека как существа, наделенного свободой действий. Достигают структуралисты этого не так, как делали до них, — не благодаря утверждению, что человеческие действия детерминируются физическими законами; по их мнению, человеческие действия детерминируются системой, которая осуществляет дифференциацию и сама подвергается дифференциации.

Безусловно, допускаемый  «минимум» свободы действий иногда чуть больше, иногда чуть меньше в произведениях  разных структуралистов. В «Археологии  знания» (1969, английский перевод 1972) Фуко в итоге готов признать, что  рассматриваемые им структуры представляют собой «множество условий, в соответствии с которыми осуществляется практика», а не «множество детерминаций, действующих  извне на мышление индивидов». Чтобы  понять силу и глубину неприятия  структуралистами «человека», необходимо также помнить, что структурализм  возник как реакция на возвеличивание субъекта в феноменологии Гуссерля и гуманизме Сартра ⁸.

Жака Деррида иногда называют не структуралистом, а постструктуралистом . В своей книге «Письмо и  различие», а впрочем, и в других работах, он критикует Фуко, Леви-Стросса, Лакана; он отвергает понятие всеобщей структурной «системы». В какой-то момент, утверждает он, любая система  вынуждена выйти за рамки самой  себя и в ходе этого отказаться от своей претензии на всеобщность. Однако, с определенной точки зрения, все же можно считать, что он развил структуралистские темы до их крайнего предела, а по мнению некоторых, —  до абсурда.

Нет уверенности и  в том, можно ли Деррида называть философом, или же он, подобно позднему Хайдеггеру и Ницше до него, является антифилософом, ибо стремится заменить философию литературной критикой. При  все том, что континентальная  философия—в лице Декарта, Руссо, Гуссерля, Хайдеггера — служит ему отправной точкой, его раздражает, когда его называют «континентальным философом». Пороки, к которым он привлекает внимание, являются, по его мнению, общими для франко-немецкой и англо-американской философии. И та и другая стремятся открыть нечто такое, что присутствует в абсолютном смысле, что выступает как «источник» для отсутствующего и одновременно логически предшествует ему — как, например, считается, что простое предшествует сложному. И, конечно же, мы должны поверить Деррида, что поиск непосредственно присутствующей, логически предшествующей отправной _________________________________________________________________8 Однако не меньшие последствия имел тот факт, что Французская коммунистическая партия, которой в какой-то мере были преданы структуралисты, сохраняла верность ленинизму-сталинизму, не приняв «социалистического гуманизма».                                                                                                                      точки в такой же мере был свойственен британскому эмпиризму, как и континентальному трансцендентализму.

Попытайся он построить  метафизическую систему, утверждает Деррида, он неизбежно попался бы в ту же самую ловушку; это потенциально заложено в самом занятии метафизикой. По сути, он признает, что не может  надеяться полностью избежать метафизики, хотя и ограничивается по большей  части лишь комментариями — порой  тонкими и проницательными —  и не занимается системосозиданием  ⁹. Лишь однажды Деррида дал краткое и систематичное изложение своих собственных взглядов (1968, перепечатано в «Полях философии» («Marges de la Philosophie»), 1972). Даже когда его комментарии касаются его самого, это служит для иллюстрации одного из главных его тезисов о том, что единое «я» — это миф; оно не тождественно с автором, которого он комментирует, даже если носит то же самое имя. В трудах Деррида стиль воплощает в себе содержание.