Лолита в свете критики

     3.6 А. Русанов "Онегинские" реминисценции в романе В. Набокова "Лолита"

     В насыщенном и разнообразном интертексте  романа Владимира Набокова "Лолита" среди многочисленных цитат, аллюзий, реминисценций присутствуют и обращения к пушкинскому творчеству, в том числе к роману в стихах "Евгений Онегин". Хотя "онегинских" реминисценций в "Лолите" немного (нам удалось зафиксировать 6 примеров), они играют особую роль. Во-первых, Пушкин всегда занимал в литературной иерархии Набокова самое высокое место и являлся своеобразным эстетическим и этическим эталоном. Соответственно и к "Евгению Онегину" Набоков относился особенно трепетно. Во-вторых, одновременно с написанием "Лолиты" (роман вышел в свет в 1955) шла работа над переводом и комментарием "Евгения Онегина" (1949 - 1964); показательно, что в один год с публикацией "Лолиты" была напечатана набоковская статья "Задачи перевода: "Онегин" по-английски". Поэтому можно предположить, что научное исследование пушкинского шедевра повлияло на творческое созидание шедевра Набокова. Кроме того, большинство онегинских реминисценций отсутствуют в оригинальном англоязычном тексте романа, но зафиксированы в авторском переводе на русский язык. О возможных причинах этого будет сказано ниже.

     Самой первой в тексте романа "Лолита" появляется завуалированная отсылка  к началу "Евгения Онегина": "Летом 1939-го года умер мой американский дядюшка, оставив мне ежегодный  доход в несколько тысяч долларов с условием, что перееду в Соединенные Штаты и займусь делами его фирмы"(38). Пушкинский адресат этой реминисценции остался незамеченным комментаторами романа. Так, А. Люксембург в комментарии к роману замечает по поводу данного фрагмента: "В старых французских мелодрамах смертью американского дядюшки часто мотивировалось чудесное изменение в судьбе героя; по-французски (а в английской версии романа используется именно этот язык) mon oncle americain - это любой дальний родственник, завещавший что-либо; он вовсе необязательно должен жить в США". Несомненно, мотив смерти родственника и оставленного наследства весьма традиционен в мировой литературе. Но в данном случае среди прочих ассоциаций фрагмент должен вызвать у читателя и воспоминание о зачине "Евгения Онегина". Неслучайно умерший родственник - дядя. В русском переводе Набоков обыгрывает не французский фразеологизм, а русскую классику. Кроме того, комментируя первую строфу "Евгения Онегина", Набоков находит в ней отклики романа "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" Лоренса Стерна и байроновских поэм "Беппо" и "Дон Жуан". Вообще, в своем Комментарии автор "Лолиты" особое внимание уделяет поиску возможных источников и претекстов, но делается это отнюдь не с целью умалить самобытность пушкинского гения, а наоборот, чтобы показать его включенность в контекст мировой литературы. Поэтому и в романе "Лолита" рассматриваемая реминисценция несколько расплывчата и лишь предполагает возможность ассоциаций с "Евгением Онегиным" наряду со многими другими произведениями. Однако эта возможность актуализируется за счет последующих онегинских реминисценций, в которых источник обозначен более явственно.

     Так, например, в дневнике Гумберта присутствует фраза: " Между тем, на беду моей прекрасной автомедонше (курсив мой - А.Р.), Ло уже теребила ручку двери, чтобы взлезть с моей стороны" (66). Здесь, несомненно, присутствует отзвук онегинских строк:

     Автомедоны  наши бойки,

     Неутомимы наши тройки

     (Гл. 7, XXXV).

     Набоков иронически переосмысляет литературное наследие, причем вполне в пушкинском духе. Подобно тому, как Пушкин, обыгрывая мифологические клише классицизма, назвал "Автомедонами" (Автомедон - возница Ахиллеса) ямщиков, Набоков придумывает для Шарлотты Гейз окказионализм "автомедонша", чтобы обыграть пушкинскую цитату и дать персонажу ироническую характеристику. Формально Набоков пародирует Пушкина, но, по сути, развивает пушкинский прием.

     Подобная  интертекстуальная игра весьма характерна для романа. Если здесь она затрагивает  единственное слово, то в дальнейшем приобретает более значительные масштабы. При этом она так же связана с образом Шарлотты. Письмо, которое она оставляет Гумберту, перед тем как отвезти Лолиту в летний лагерь, содержит элементы пародии на письмо Татьяны Онегину. В частности, письмо начинается с обращения на "вы": "Это - признание: я люблю вас", как и письмо Татьяны Онегину: "Я к вам пишу - чего же боле?", а к концу совершается переход на "ты": "…какую гору любви я воздвигла для тебя в течение этого магического июня месяца" (86), в соответствии с пушкинским образцом: "То воля неба: я твоя". (Для сравнения в пушкинском стихотворении "Ты и вы": "Пустое вы сердечным ты / Она, обмолвясь, заменила…") Кстати, в "Комментарии" Набоков указывает на традиционность подобного приема: "Именно в этот момент Татьяна переходит с официального обращения во втором лице множественного числа на второе лицо единственного - хорошо известный прием по французским эпистолярным романам того времени". Некоторое сходство сюжетной ситуации делает возможной эту параллель. Но из-за чрезвычайной непохожести героинь реминисценция оказывается совершенно неожиданной. От читателя требуется особое внимание к тексту (наряду с определенной эрудированностью), чтобы заметить не только реминисценцию, но и ее пародийность. Тем самым Набоков, играя с читателем, использует скрытое цитирование как своеобразный "язык посвященных", некий код к литературному шифру. Знание Пушкина - словно пароль, дающий допуск в общество истинных читателей, полностью понимающих смысл написанного. Автор как бы учит читателя, разрушая инерцию восприятия, уничтожая стереотипы, предлагая увидеть и в пошлой мещанке Шарлотте некоторые черты прекрасной пушкинской героини. Набоков стремится привести читателя в соответствие с идеалом, существующим в его сознании: "…мой читатель (ах, если бы я мог вообразить его в виде светлобородого эрудита, посасывающего розовыми губами la pomme de sa canne и упивающегося моим манускриптом!)" (278).

     Несомненно, в число "посвященных", знающих  Пушкина, входят Гумберт Гумберт  и Клэр Куильти, судя по тому, как  свободно они вставляют в свою речь цитаты из "Онегина", не указывая источника: "…у меня сейчас маловато в банке, но ничего, буду жить долгами, как жил его отец, по словам поэта" (367). Здесь Куильти, обращаясь к Гумберту, цитирует третью строфу "Евгения Онегина":

     Служив отлично благородно,

     Долгами жил его отец…

     Эта реминисценция, как и две рассмотренные  выше, появляется только в русском  переводе романа. Характерно, что в  англоязычном оригинале на ее месте  присутствует искаженная шекспировская  цитата. Надо полагать, что Набоков счел возможным для адекватной передачи художественного эффекта "подменить" Шекспира Пушкиным. Подобная подмена вдвойне значима. Во-первых, она наглядно демонстрирует взгляды Набокова и на место русской литературы среди других национальных литератур, и на значение в ней Пушкина. А во вторых, в этом небольшом фрагменте отражена важная для Набокова проблема перевода. В своей переводческой практике Набоков в разные периоды жизни исповедовал два диаметрально противоположных подхода. Ранние переводы писателя ("Аня в Стране Чудес", "Николка Персик") представляют собой авторизованные переложения, в которых предлагаются более или менее адекватные варианты замены для слов и выражений, дословно непереводимых. Но, взявшись за перевод "Евгения Онегина", Набоков провозгласил концепцию именно буквального перевода: "Буквальный перевод: передача точного контекстуального значения оригинала, столь близко, сколь это позволяют сделать ассоциативные и синтаксические возможности другого языка. Только такой перевод можно считать истинным". Поэтому Набоков перевел "Онегина" прозой, отказавшись, по собственному признанию, "от всего (изящества, благозвучия, ясности, хорошего вкуса, современного словоупотребления и даже грамматики), что изощренный подражатель ценит выше истины". Однако уже через три года после публикации своего перевода, своего "кабинетного подвига", переводя "Лолиту" на русский язык, Набоков нарушил собственные принципы и в некоторой степени вернулся к прежней концепции перевода. Автор "Лолиты" утверждает в послесловии к русскому изданию: "Как переводчик я не тщеславен, равнодушен к поправкам знатоков и лишь тем горжусь, что железной рукой сдерживал демонов, подбивавших на пропуски и дополнения" (389). Но рассмотренная подмена Шекспира Пушкиным доказывает, что "демоны" порой добивались своего при благосклонном попустительстве автора.

     Еще одно дополнение, отсылающее читателя к "Евгению Онегину", присутствует в 27 главе второй части романа: "Никогда  не уедет с Онегиным в Италию княгиня  Х" (325). Это ироничная контаминация сюжетов "Евгения Онегина" и "Анны Карениной". Если обратится к Комментарию "Онегина", то обнаружим, что Набоков восхищается открытым финалом пушкинского романа и выражает сомнение в нерушимости обета Татьяны: " Но я другому отдана; Я буду век ему верна" и допускает возможность продолжения любовного романа. Эта мысль находит отражение и в "Лолите". Кроме того, в набоковском романе рассматриваемая реминисценция служит проявлением (на примере "Евгения Онегина") одного из лейтмотивов набоковского творчества - стремления преодолеть герметичную замкнутость художественного произведения. Подобные размышления занимали Набокова при обращении к онегинским образам в финале романа "Дар": "С колен поднимется Евгений, но удаляется поэт". Заветное набоковское желание продлить строку в бесконечность ("и не кончается строка") более всего относится именно к безвременно оборвавшейся пушкинской строке, а внешняя ирония скрывает внутреннюю потайную печаль об утрате.⁹

     Обнаруживается в  романе "Лолита" отголосок еще  одного образа из финала "Евгения  Онегина". А. Долинин усматривает  в фамилии одной из одноклассниц Лолиты - Мак-Кристалл Вивиан - реминисценцию  строк о "магическом кристалле". Этот же образ повторяется и в послесловии к русскому изданию: "В моем магическом кристалле играют радуги, косо отражаются мои очки, намечается миниатюрная иллюминация - но он мало кого мне показывает…" (389). Кроме того, что "материальным" прообразом "магического кристалла" (как указывает А. Долинин) являлась, по мнению Набокова, пушкинская чернильница, этот образ мог заинтересовать автора "Лолиты" вот по какой причине. Набоков не раз утверждал, что замыслы всех произведений являлись ему в виде смутных воспоминаний, а процесс конкретного оформления замысла был похож на припоминание подробностей. Вероятно, поэтому пушкинское описание провидения будущего романа "сквозь магический кристалл" привлекло внимание Набокова сходством с его собственными творческим впечатлениями. Это и нашло отражение в тексте романа "Лолита".

     Таким образом, при своей немногочисленности онегинские реминисценции в романе "Лолита" характеризуются смысловой  насыщенностью.

     Во-первых, они являются составной частью игровой  поэтики Набокова и служат своеобразным "языком посвященных", задающим определенный уровень читательской эрудиции.

     Во-вторых, они отражают важные проблемы, привлекавшие внимание Набокова: проблемы адекватного  перевода и природы художественного  творчества.

     Кроме того, онегинские реминисценции в  романе поддерживают идею Набокова о гармоничной включенности пушкинского творчества в контекст мировой литературы.

     Заключение 
 

     Набоков создал две «Лолиты» — на английском и на русском языках, и за это мы должны быть ему бесконечно благодарны. В предисловии к роману 1965 года Набоков писал: «Издавая «Лолиту» по-русски, я преследую очень простую цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга... была правильно переведена на мой родной язык». Но дело не только в этом: Набоков любил свою странную книгу, как любят больного, хрупкого ребенка. Видимо, в ней заключался для мастера тот сокровенный смысл, который разгадывали и искали в ней многие набокововеды мира, и который, как в любом другом творении гения, начиная с самого первого поэта, остается таинственно спрятанным за гранью слов и фантазии автора. Это те самые восклицания: «Татьяна, милая Татьяна!» — «Мисюсь, где ты?» — «Лолита, свет моей жизни... Грех мой, душа моя. Ло-ли-та», которые принадлежат вечности.

     Первые  попытки выдать роман в США  закончились полнейшим фиаско. Замечая откровенность эротических сцен, обрисованных в романе, издатели отказывались печатать произведение Набокова. Первая публикация романа состоялась в одном из парижских издательств, из числа тех, что специализируются на авангардной и эротической литературе. Но всё изменилось после того, как роман Набокова поддержал известный английский писатель Г. Грин, который назвал «Лолиту» одной из трех наилучших книг 1955 г. Первое американское издание романа справило эффект взрыва бомбы и стало настоящей литературной сенсацией. Став мировым бестселлером, «Лолита», кроме всего другого, обогатила своего творца (лишь за право на ее экранизацию он получил от компании « Гаррис-Кубрик-Пикчерз» 150 тыс. долларов) и сделала «незаметного писателя» (как пошутил в одном из интервью сам Набоков) всемирно известным автором. Вслед за самим Набоковым, который считал «Лолиту» своим вершинным достижением — «серьезной книгой, написанной с серьезной целью», ведущие американские и европейские критики дошли мысли, которые «ни одной особой «половой отваги» в «Лолити» нет… По сути «Лолита» — это не эротический роман, а печальный рассказ о человеческих страстях и силе вульгарности» (М. Слоним)