Между тем текст Проффера внятен и не изобилует изощренной филологической лексикой, ее часто встречающимся  птичьим языком. Сам он, в частности, признается: "Очевидно, я разглядел или, вернее, узнал не все детали созданного Набоковым узора, потому что мы видим их все сразу. Впрочем, моя цель в данной главе, помимо объяснения некоторых текстуальных загадок "Лолиты" и отстрела некоторых тигров, состояла в том, чтобы дать читателю Набокова представление о том, на какие детали следует обращать внимание и какие логические связи он должен делать, поскольку поэзия требует той же точности, как и геометрия".

     Снабжен комментарий Проффера также и "Хронологией Лолиты" - кстати, в романе довольно много знаковых дат: Лолита освобождается от Гумберта 4 июля, в американский День независимости, а умирает 25 декабря - родами. Есть там и иные даты, внешне не видные при скорочтении романа.

     Но, надо сказать, у слависта Карла Проффера есть как бы двойная слава, поскольку "Ардис", который он основал, был тем издательством, которое печатало полуподпольно (а чаще действительно подпольно) распространявшиеся в России книги. Многие из неидеальных читателей родом из СССР впервые увидели "Лолиту" именно в ардисовском томике на толстой бумаге. Причем ворованный воздух сохранялся даже в их слепой ксерокопии - уже на бумаге тонкой, но со следами загадочных копировальных валиков, будто следов от колес автомобиля безутешного Гумберта.

     3.3 Нина Берберова. Набоков и его «Лолита»

     "Лолита" появилась впервые в Париже  в 1955 году на английском языке,  на котором и была написана. В 1958 году она была издана  в Соединенных Штатах. Сейчас  она вышла по-французски, готовится  английское издание. Она переведена на многие языки. Успех ее шумный, исключительный и долгий. По-русски, как можно легко угадать, в этом столетии выхода книги не предвидится. В послесловии к американскому изданию мы можем прочесть следующие строчки:

     "Я  не пишу и не читаю нравоучительной литературы и "Лолита" не тянет за собой нравственных поучений. Для меня литературное произведение существует постольку, поскольку оно дает мне то, что я простейшим образом называю эстетическим наслаждением, т. е. такое ощущение, при котором я где-то как-то нахожусь в соприкосновении с иными состояниями сознания, для которых искусство (иначе говоря: любопытство, нежность, доброта и восторг) является нормой. Таких книг немного. Все же остальное либо хлам, имеющий местное значение, либо то, что некоторые называют "идейной литературой" и что очень часто опять-таки тот же хлам, представляющийся в виде громадных глыб старой штукатурки, которые со всеми предосторожностями передаются одним поколением другому до тех пор, пока кто-нибудь не придет с молотком и не трахнет по Бальзаку, Горькому и Манну".

     Так говорит Набоков в своем послесловии, и, так как он до сих пор никогда  прямо не говорил о том, для  чего он пишет, эти строки для его  русских читателей будут особенно важны. Признание сделано: он пишет для наслаждения, т. е. так, как писали Сервантес и Шекспир, Пушкин и Шиллер, Бодлэр и Блок. Шиллер именно этими же словами говорил о своем творчестве: цель искусства для меня есть особого рода наслаждение. Вспомнить эти слова Шиллера, прочесть строки Набокова - все равно что распахнуть окно из душного, пропахнувшего мышами и нафталином, затянутого паутиной дома. Скоро сто лет, как целые толпы людей, от Чернышевского до Дудинцева, в России пишут так, как если бы не было никогда никакого Шиллера, и будут, вероятно, еще долго писать, как если бы не было никакого Набокова. Но когда-нибудь... когда-нибудь... несомненно, придет человек с молотком и трахнет по нравоучительному хламу, копаясь в котором люди сто лет пытались разрешить вопросы: что делать? и кто виноват? И окажется, что при русской литературе целое столетие состоял еще какой-то приросток, словно в честной семье - побочный сын, отравивший вкусы и умы нескольким поколениям.

     Д. Г. Лоуренс, один из замечательных писателей  и поэтов Англии, говорил не раз о том, что в любви должен быть элемент игры и в искусстве, конечно, тоже - искусство без игры задушит нас скукой. Элемент комического присутствует в творениях гениев любой эпохи, только бесталанные люди принимают полностью всерьез и писания свои и себя, без того зерна соли, без которого нет живого творчества. Пушкин, Гоголь, Достоевский это хорошо знали, но это не всегда было дано Лермонтову, который при всем чудесном строе своего таланта, когда переводил Гейне, не мог передать его печальной иронии, о чем свидетельствует "На севере диком", где от зерна соли не осталось ничего и где кажется, будто две особы женского пола скучают и хотели бы поговорить друг с другом. Начиная с Лермонтова (к слову сказать), русские переводчики почти всегда делали иностранный текст более вялым, пуританским, скучным - безотносительно к качеству перевода, лишали его улыбки, если она была, или намека на нее, если она только подразумевалась. Это продолжается по сей день, когда переводят почему-то особенно полюбившегося нашим поэтам 50-х годов, умершего 30 лет тому назад Рильке, отнюдь не пуританина и человека весьма иронического. Можно представить себе, что и "Лолита" по-русски будет звучать иначе, чем она звучит по-английски, без того жесткого и смешного духа Аристофана, который нескольких критиков заставил назвать роман комической книгой.

     Сюжет "Лолиты" - любовь сорокалетнего  человека к двенадцатилетней девочке-нимфе, вернее, сладострастие, переходящее  в любовь. Некоторые американские критики считали, что Набоков  нуждается в оправдании, и выражали мнение, что, так как адюльтер, т. е. измена в браке, отпал как литературная тема среди многих других и больше не задевает ни наших чувств, ни нашего воображения, то позволительно искать новые драматические положения. Действительно, время от времени литературные темы отпадают, подрезанные самой жизнью, и адюльтер - одна из таких тем, хотя ее еще понимают. Из ситуаций, которые все труднее понять, можно, к примеру, назвать ситуацию "Декамерона": удалившись из зараженной чумой Флоренции, кавалеры и дамы стали рассказывать друг другу забавные истории - насколько интереснее было бы, если бы они в этой Флоренции остались и рассказали нам про чуму! Но раз отпал адюльтер, то писатель ищет новых положений. И критики пытались объяснить сюжет "Лолиты" поисками автором оригинального сюжета. Вряд ли это звучит убедительно. Во-первых, у Набокова и раньше мелькала если не склонность героев к слишком молодым героиням, то, во всяком случае, некоторый интерес к ним. Во-вторых, как бы ни относиться к этой теме, она не нова, и вряд ли у Набокова было желание поразить нас новизной. Достоевский, с которым Набокова связывает, как мы видели, природа его иронии, два раза писал о том же, причем, во второй раз, в "Исповеди Николая Ставрогина", мы поставлены перед лицом наиболее "набоковского" героя из всех героев Достоевского в том смысле, как позволительно героев "Крейцеровой сонаты" определить как наиболее "Достоевских" героев Толстого.

     3.4 И.Л. Галинская. Владимир Набоков: современные прочтения «Набоков без ретуши»

     Восприятие  набоковского романа критиками было далеко неоднозначным. Во Франции глава  парижского издательства «Олимпия-пресс» Морис Жиродиа «отчаянно бился  «против судебного запрещения»  Лолиты»  
(1, с. 262). Рецензент «Нью-Йорк Таймс» О.Прескот назвал книгу «омерзительной высоколобой порнографией» (1, с. 263). Впрочем, немногочисленные отрицательные отзывы вскоре сменились дружным хором похвал. Когда З.Шаховская в рецензии на французский перевод «Лолиты» написала о скабрезности сюжета романа и о том, что его автора могут причислить к эротическим писателям, В.Набоков «не узнал» свою давнюю знакомую на презентации перевода книги в издательстве «Галлимар» (1, с. 268).

     Среди положительных рецензий на «Лолиту» особо выделяется статья польского  писателя Станислава Лема, написанная в 1962 г. «Обвинения в порнографии, от которых Набоков в послесловии пренебрежительно отмахивается, отказываясь принимать их всерьез, – сказать по правде, проявление даже не ханжества, но чудовищного бесстыдства тех, кто их предъявляет (особенно на фоне массово изготовляемых в США «триллеров», этой «черной серии», разжигающей сексуальные аппетиты известного рода читателей). Или, другими словами, если роман распустить по ниткам, разобрать его на части, в нем не отыщется ни одной детали, которую где-нибудь, когда-нибудь не перещеголяли уже писания, лишенные всяких художественных притязаний», отмечал С.Лем (1, с. 316).

     Французский прозаик, режиссер и сценарист Ален Роб-Грийе в 1964 г. писал в журнале  “Arts”, что «Лолита» – это великая книга (1, с. 310). В 1994 г. известная исследовательница Эрика Джонг вспоминала: «Оказавшись в фокусе большинства рецензентов, “L’Affaire Lolita” вытеснила в их восприятии на второй план роман как таковой. Скрещивая полемические копья в очередном раунде приевшейся дискуссии о совместимости порнографии и литературы (и о самих границах этих понятий), многие обозреватели вели себя так, будто и в природе не было язвительно-пародийного предисловия, предпосланного «Лолите» Набоковым. Стоило ли удивляться, что логика их рассуждений при этом порой зеркально уподоблялась аргументации Джона Рэя – младшего, д-ра философии?» (1, с. 263).

     В «Лолите» пародийный характер носит  все «за исключением лежащей  в основе сюжета любовной истории, каковой  дано стать пародией лишь на самое  себя», сказал американский поэт Джон Холландер еще в 1956 г. вскоре после выхода романа в издательстве «Олимпия-пресс» (1, с. 269).

     В «Лолите» В.Набоков широко пользуется особым стилистическим приемом –  аллюзией, которая вносит добавочный смысл в произведение. Как известно, аллюзии бывают религиозные, исторические, моральные, литературные, мифологические, эмблематические. Употребление аллюзий помогает создать в произведении эзотерический смысл, т.е. смысл для посвященных. Аллюзия может быть явной и неявной, но от намека она отличается тем, что заключает в себе информацию общеизвестную. Аллюзии в романе «Лолита» не только многочисленны, но и касаются самых различных культур, начиная с латинского изречения “O lente currite, noctis equi”, которое Набоков в английском тексте переводит как «тихо бегите, ночные кошмары» (7, с. 221), а в русском тексте – «тихо бегите, ночные драконы» (3, с. 250). Поскольку это изречение взято из «Любовных элегий» Овидия и было использовано Кристофером Марло (1564-1593) в пьесе «Трагическая история доктора Фаустуса», то Карл Проффер справедливо считал его двойной набоковской аллюзией (9, с. 31-32).

     Особая  тема набоковских литературных аллюзий  – использование мифологических и библейских персонажей, причем делается это как бы мимоходом. В сцене купанья в Очковом озере и встречи с соседкой жены Гумберта Гумберта Джоаной Фарло упоминаются имена собак четы Фарло – Мелампий и Кавалла. Одно из имен восходит к греческой мифологии. Мелампий (или Меламп) – это прорицатель и жрец, умевший лечить болезни и очищать души, понимая язык зверей и птиц. Кавалла – собака короля Артура, который, согласно легенде, утвердил свое владычество над Британией, получив от феи озера чудесный меч Экскалибур. Так пейзаж Очкового озера В.Набоков связывает с содержанием древних легенд. Словом, убежден писатель, sapienti sat, т.е. умный поймет. 

     3.5 Л. Триллинг. "… Лолита - книга о любви, а не о сексе…" 

     Роман Лолита, принесший писателю мировую  славу, был сначала отвергнут  американскими издателями, которые  сочли его непристойным и порнографическим и опасались судебного преследования в случае публикации произведения. После того, как автору удалось напечатать Лолиту в Париже (1955), а затем в США (1958) и в Великобритании (1959), ряд литературных критиков также оценили это произведение как порнографическое или, как минимум, восприняли его только в качестве описания полового извращения. Между тем, хотя фабульную основу Лолиты составляет откровенно изображенная история страсти немолодого Гумберта Гумберта к девочке-подростку Долорес (Лолите) Гейз и их связи, роман полон глубокого символического смысла и не имеет ничего общего с порнографией или изображением сексуальной патологии.

     "…  Лолита - книга о любви, а не  о сексе…" - так охарактеризовал  набоковский роман один из  рецензентов, Л. Триллинг.

     Девочка-подросток  Лолита олицетворяет в романе искусительное, демоническое начало. Она соотнесена с демоническим женским существом  иудейских преданий - демоном Лилит, первой женой Адама. Напоминает Лолита и искусительницу Еву (мотив "яблочной сладости" в романе). Но одновременно образ Лолиты ассоциируется с детской чистотой и невинностью, с раем, искомым, но так и не обретенным Гумбертом Гумбертом. Страсть главного героя - это попытка воскресить его детскую любовь, девочку по имени Анабеллу Ли, на которую похожа Лолита. Это желание преодолеть, обратить вспять время. Но страсть к Лолите убивает в ней невинное, детское начало, и победа оборачивается поражением. Зловещий двойник главного героя, его соперник, в котором воплощено исключительно темное начало, - режиссер Клэр Куильти, соблазняющий Лолиту. Гротескно изображенное убийство Куильти Гумбертом Гумбертом знаменует крушение романтической по своим истокам веры главного героя в очарование детства и в возможность возвращения в прошлое.

     В тексте романа содержится зашифрованный, потаенный глубокий смысл. Литературно не подготовленный, "массовый" читатель должен был воспринять Лолиту как полупорнографическое произведение о похождениях сексуального извращенца, в то время как тонкий и подготовленный читатель - как символический текст, своеобразную философскую притчу.

     Творчество  Набокова соединило в себе классические, модернистские и постмодернистские  черты. Оно стало одним из значительных явлений литературы ХХ в. Влияние  Набокова прослеживается в поэтике многих русских и иностранных писателей нашего времени.